— Интересуетесь магией мельчайших частиц? — предположил я.

— Можно и так сказать.

— Полагаю, можно сказать как-то иначе?

Тут музыка смолкла и послышался голос Серебрякова.

— Татьяна Фёдоровна!

Он стоял перед окаменевшей Танькой на одном колене и протягивал характерную коробочку с кольцом.

— Татьяна Фёдоровна, без лишних слов… Я склонен полагать, что люблю вас и предлагаю руку и сердце. В вашей власти либо принять их, либо отвергнуть, но откладывать дольше это объяснение я уже не считаю возможным. Итак, возлюбленная моя госпожа Соровская, окажете ли вы мне честь стать моей женой?

Яма углублялась медленно, однако неотвратимо. Я уже основательно вспотел и тяжело дышал, но работа была далека от завершения.

Единственным источником света в ночном лесу служил костер из мокрых веток. Я сложил его сам, сам и поджёг при помощи магии. Расту, прогрессирую. Рад за себя, да только всё это форменная ерунда, детский сад. Настоящая магия требует большего. Настоящей магии требуется ритуал. Именно поэтому лопата вонзается в твёрдую землю, которую никто никогда не тревожил железом, которую уже схватывает морозцем по ночам.

— Хозяин, мне неудобно.

— Ну, сядь удобнее. В сумке одеяло есть, постели, да ложись.

— Мне неудобно сидеть, когда ты работаешь!

— Вот оно что. Ну так встань, походи.

— Я бы могла сама выкопать эту яму. Я ведь твой фамильяр.

— Фамильяр служит по магической части.

— Это магическая яма!

— Я предпочитаю называть ее эзотерическим отверстием. «Магическая яма» — как-то пошловато звучит. Отверстие должно быть с меня ростом, пользоваться им я сам буду. Моё мнение: лучше я сам его и выкопаю.

— Разумно говоришь…

— К тому же ты — девушка. Какая тебе лопата? Это ж феминизм получается, а он не отвечает нашим высоким морально-нравственным стандартам. От феминизма, знаешь, один шаг до… Ух ты, сундук!

— Правда?

— Шутка.

— Кгхм!

— В третий раз попадаешься.

— Я доверчивая.

— Оставайся такой, ты прекрасна.

— Спасибо, хозяин.

Сказать по правде, лопату я зажал из шкурных соображений. Ноябрь уже в хвост и в гриву гнал со двора октябрь, ночи стояли холодные, и если бы я просто сидел у костра — непременно помер бы от холода. Лучше уж поработаю. А Диль — ей ничего, холода не чувствует. Дух, лишённый человеческой плоти.

Нет, она, конечно, на ощупь плотная, обладает верной консистенцией, твёрдостями и мягкостями во всех положенных местах. Но не плоть это, хоть ты тресни. Как-то оно называется, в книжке про призывы сущностей было — забыл напрочь. Пусть будет духоплоть.

Тут, наверное, уместно задаться вопросом: как это я из бального зала в доме Серебряковых в мгновение ока переместился в ночной лес и начал копать яму. Ответ прост: никак. Время течёт линейным и непрерывным образом, а хрономагия, как верно заметила возлюбленная моя Анна Савельевна Кунгурцева, была и остаётся мифом. Но в наших историях мы вольны управлять временем сами. Так, как нам угодно и удобно. Время служит нам и не смеет возражать. Поэтому я терзаю землю лопатой, углубляю и расширяю эзотерическое отверстие, а Диль сидит рядом, скрестив ноги, и смотрит на меня с грустью экскаватора, списанного на чермет.

Бал… Что такого, в сущности, произошло на балу? Да ровным счётом ничего интересного. Просто когда Серебряков выпалил своё громогласное предложение, и все обратились в слух, ожидая, что Татьяна произнесет свое окончательное и бесповоротное «может быть», единственный человек в зале как будто вовсе пропустил эту ситуацию мимо глаз, ушей и разума. Нет, этим человеком был не я. Я-то как раз весь обратился в глаза, уши и разум, потому что мне было очень интересно узнать, чем дело кончится. Нечасто увидишь в реальной жизни такую же веселуху, которой напичканы любовные романы. А тут и полнейшее пять-дэ, и глаза буковками портить не надо.

Равнодушным к сцене оказался только что представленный мне Бекетов Лаврентий Михайлович, студент конкурирующей академии. При этом равнодушным в широком смысле его назвать было нельзя. Лаврентий ощутимо нервничал, внутри него буквально кипела некая эмоция. Эта самая эмоция и не давала ему воспринимать окружающую действительность. Весь его мир сжался до одного меня.

«Это я написал работу по мельчайшим частицам!» — выдал он концентрированным шёпотом.

Ну, тут и я потерял интерес к наклёвывающейся новой ячейке нашего великого общества, повернулся к собеседнику и глубокомысленно произнёс:

«Во-о-от оно что».

О том, что Лаврентий — ментальный маг и пытается забраться мне в голову, Диль сообщила сразу же, как мы с ним удалились в некий специальный кабинет для курящих. Курящих тут не существовало в данный момент, да и вообще, привычка эта особого распространения в Белодолске не имела, насколько я успел понять. Даже запаха характерного в комнате не ощущалось. Зато к нашим услугам оказались удобные кресла, чем мы немедленно и воспользовались.

Вот только сели — и сразу же как будто кто-то в затылок подул. Это Диль, так мы с ней условились.

А парень-то неплох! Пришёл на сборище магов, к тому же в дом к менталистам. Разумеется, если его потуги и зафиксируются где-то — поди ещё докажи, что это он колдовал, а не стоял, где колдовали. Прям как Добби подставил Гарри Поттера. Но если Добби действовал из любви и во благо, то для Лаврентия пока что оправданий не находилось.

— Итак, господин Бекетов, я вас внимательно слушаю.

— Что тут слушать! Я всё сказал. Работа моя, а вы ею пользуетесь нахальным образом.

— Хм. Что ж, если это — всё, то я решительно недоумеваю. Вы ведь не подозревали меня в слабоумии?

— Слабоумие? О нет! Устраиваться вы отлично умеете!

— Не будучи слабоумным, я ни коим образом не мог не знать, что пользуюсь чьей-то работой самым нахальным образом. Вы пришли сообщить информацию, которая мне по определению известна?

Лаврентий дёрнулся. Как и всякий молодой человек, он считал ходы ровно до тех пор, пока не прозвучит его пафосное высказывание. А потом по плану должна быть торжественная музыка, взрывы, здание рушится, все бегут, и только он в развевающемся плаще идёт степенно, не оглядываясь, пока из-под нижней кромки экрана выползают первые робкие титры.

В реальности так почти не бывает. Если сказал «А», от тебя потребуется сказать «Б», «В» и так далее вплоть до «Я», после которой победа также отнюдь не гарантирована. А тут даже «Б» не продумано. Результат — растерянность, недоумение, обида, расслабление мышц сфинктера и мочевого пузыря.

Ну, до последнего пока не дошло, до предпоследнего тоже. Но судя по выражению лица Лаврентия, почва под ногами у него пошатнулась изрядно.

— Вам не стыдно? — пискнул он, уничтожив даже призраки шансов взять надо мной верх в диалоге.

— Стыдно? Мне? Право слово, в моём возрасте это даже как-то неприлично. Видите ли, Лаврентий Павлович…

— Михайлович.

— Как вам будет угодно. Так вот, Лаврентий Михайлович, я, видите ли, не могу понять, в чём вы меня, собственно, упрекаете. Вы состоите студентом в академии, где вас обучают разнообразным дисциплинам. Полагаю, вы отдаёте отчет в том, что ни один из ваших преподавателей не является отцом-основателем этих дисциплин. Что не мешает им их изучить и преподавать. Я занимаюсь ровно тем же самым.

— Вы присвоили себе мои разработки!

— Это решительная неправда. Во-первых, никаких разработок у вас не было, не было даже исследований. Вся ваша диссертация так называемая — один сплошной реферат существующих — пусть и труднодоступных — источников. Суть её сводится к тому, что вот-де какая есть дисциплина интересная, о которой все забыли. Где исследование? Где новаторство? Разумеется, вы вложили труд. Искали и, возможно, переводили источники. Труд этот должен быть оплачен. И, насколько мне известно, оплату вы получили. Вы сидите здесь, а не в тюрьме, не машете киркой на каторге. Продолжаете учиться в академии, даже в более статусной, чем та, где написали свою работу.