Каменного Барышникова поставили посреди моей резиденции.

— Благодарю, господа. Я предложил бы вам чаю, но чайник в другом кабинете, так что — увы, не смею задерживать.

Поняв намёк, студенты удалились. Я же внимательно осмотрел статую. Потом бросил взгляд на стену, увешанную подаренной Серебряковым коллекцией оружия. Анисий перебил все гвозди в правильном и красивом порядке, так что теперь экспонаты висели — любо-дорого смотреть.

— Диль, а тут всё уютнее становится. И статуя как будто антуража добавляет.

— Верно, хозяин, мне тоже нравится.

— Льстишь?

— Нет, правда.

— Н-да. Ну, есть мысли?

— Как расколдовать Барышникова?

— Угу.

— Магия Ананке может всё…

— А другие варианты?

— Ну, возможно, магия мельчайших частиц тоже на это способна, однако я не знаю. Тех материалов, что я изучила, недостаточно, чтобы судить.

— Тяжёлый случай. Придётся собирать консилиум.

Консилиум собрался через два часа. Все откликнулись на мой призыв: Серебряков, Кунгурцева, Леонид, Боря и Стефания. Последние двое заявились, держась за руки. С Леонидом Борис старался взглядом не встречаться, хотя тот очень об этой встрече усердствовал.

— Дамы и господа, спасибо, что пришли. Вот наше новое дело, и я открыт для любых идей.

Все посмотрели на статую и каждый подумал что-то своё.

— С позволения сказать, безвкусица, — осторожным тоном сказал Серебряков. — Грубый натурализм. Такие вещи имеют хождение на западе, в то время как у нас искусство всё же пытается задавать стандарты прекрасного.

— Юноша довольно симпатичный, — заметила Анна Савельевна.

— Возможно. Я говорил не о лице, а о манере скульптора, о художественном методе.

— Ну, в таком я не разбираюсь…

— А мне нравится, — сказал Леонид. — Добавляет, знаете ли, атмосферы, что ли. Не очень понимаю, какой, но что атмосфера в кабинете появилась — это уж точно.

— Страшный такой, — пробормотала Стефания.

— И вправду, жутко выглядит, — подтвердил Борис. — Зачем вам это, Александр Николаевич?

— Да вот, решил заняться коллекционированием предметов искусства. Выбирал между этим и каким-то Микель-Анжело…

— Александр Николаевич, надо было сразу за мной послать! Вас надурили. Микель-Анжело в частные руки не продаётся, а уж это вовсе невесть что такое! — возмутился Серебряков. — У кого вы его купили? Этого человека пристрелить мало!

— Да полно вам. Неужели не соображаете? Это студент, Барышников. Его однокурсница случайно в камень превратила. И теперь требуется его расколдовать обратно. Не надо на меня смотреть такими глазами! И лица такие делать — тоже не надо! Знаю, что сложно, знаю, что непонятно. Но — надо. На-до!

Домой я вернулся около десяти и застал в столовой Даринку, которая, высунув язык от усердия, что-то яростно рисовала цветными карандашами.

— А ты чего не спишь?

— Ой! Дядя Саша!

— Был с утра.

— А я платье придумала, вам, на свадьбу! Вот!

Она показала мне кривенький, но роскошный эскиз.

— Талантливо, — похвалил я. — Самый красивый буду.

— Да это не тебе! — засмеялась Даринка. — Это тёте Тане!

— Увы, радость моя. Платье невесты должно быть белым. В красном замуж выходят не все, и тёте Тане оно не полагается. Так что давай лучше это твоё будет. Вот принесём к портному картинку и скажем: хотим точно такое, только настоящее.

— Правда? Мне⁈

— Ну конечно. Когда я тебе врал-то?

— Ура! А когда поедем?

— Запомни, Дариночка, одну мудрость, которая тебе в жизни пригодится. Мужчины ненавидят вопрос «Когда?». Сделать-то мы всё, что угодно можем, до тех пор, пока не начнём всё это пытаться расположить на временной шкале. Тут-то и обнажаются наши слабые места и стороны. Поедем. Пока даже дата свадьбы не назначена. Тётя Таня ещё передумает двести раз. Но платье мы тебе всё равно сошьём, пусть завидует.

— И вовсе она не передумает. Она весь вечер только о том и говорила. Опять ночь ворочаться будет. Я к тебе спать приду.

— Заходи, чертоги мои всегда открыты для тебя.

Это была чистейшая правда. С тех пор, как я освоил Диль, необходимость запираться отпала, фамильярка могла меня защитить лучше любой задвижки. Да и кого уже бояться-то было? Дармидонт сам по себе не злой старик, а просто исполнительный. Да и Фёдор Игнатьевич сделался мне совершенно как родной.

Тут по лестнице, судя по звуку, кубарем кто-то скатился, и миг спустя в столовую влетела Танька. Увидев меня, остановилась. Шагнула навстречу, шарахнулась, всплеснула руками, будто хотела обнять, но в последний миг передумала. Покраснела, тут же побледнела.

— Ты, — сказала она.

— До известной степени да.

Танька открыла рот, тут же его закрыла… Нет, хватит её мучить. Всё, в принципе, понятно. Я ей вчера сказал, чтоб эту свою дурь с моделью идеальной жены убрала куда подальше, я не некрофил, чтобы на зомби жениться. Танька этому вняла, однако новой модели поведения придумать не успела. Вести себя как невеста она бы смогла, но тут всё изрядно портило то, что мы с ней жили вместе. Кроме того, долго просто дружили, ни о чём таком не думая. И внезапно к этому всему подключились чувства. В общем, рыжей было непросто.

Я облегчил её страдания. Подошёл, взял за локти и поцеловал в нос. Танька вздрогнула, покосилась на Даринку, которая без зазрения совести на нас таращилась.

— Слушай, я тут подумал…

— О чём?

— Вот буквально сейчас мысль в голову пришла.

— Какая мысль?

— Приходи нынче ко мне спать. Просто Даринка на тебя жалуется, что ворочаешься. А сама пинается, между прочим. К ворочаньям лично я совершенно равнодушен, ни в чём себе не отказывай, слова упрёка не скажу. А вот когда пинаются — мне не очень.

— Это ужасно, — тихо сказала Таня, прижимаясь ко мне в постели. — То есть, вот прямо такой, твёрдый весь?

— А разве тебе папа ничего об этом не рассказывал?

— Нет!

— Вот незадача. И я всё забыл.

— Не поняла. Что значит, «забыл»?

— Значит, Танюша, что не все мои шутки ты понимаешь, далеко не все, и за это я тебя и люблю. Что же до твоего вопроса — да, твёрдый. Стоит непоколебимо посреди моего кабинета. Весит соответствующим образом. Однако Вадим Игоревич, нежно пощупав его каменную голову и сосредоточенно на неё помолчав, изрёк вердикт, что в сей неодушевлённой материи таки идут какие-то ментальные процессы. Очень медленные, раз, примерно, в сто медленнее, чем у Дармидонта, но они позволяют заключить, что душа господина Барышникова там присутствует. А это, в свою очередь, даёт нам надежду на то, что мы его как-нибудь… расколдуем. — Я зевнул. — Не хочешь погасить свет?

Таня молчала. Я приподнял голову, заглянул ей в лицо — нет, не спит. Задумалась.

— Ладно, сам погашу, мне не трудно, я стихийник по документам.

Посмотрел на свечу и, сосредоточившись изо всех сил, заставил огонёк погаснуть. Наступила тьма. И тьма эта восшуршала рядом со мной.

— Нет, — сказала она человеческим голосом. — Не могу пока.

— Да пока и не надо, я до свадьбы не планировал.

— Саша, фр! Разумеется, ничего подобного не должно быть до свадьбы! Я совершенно не об этом.

— А о чём?

— О том, что не могу достойно тебе ответить.

— М-м-м…

— Саша, ты что, спишь, что ли⁈

— Господи, нельзя же так вот человека будить! Нет, не сплю, слушаю. Очень интересно всё, что ты рассказываешь.

— А что я рассказывала?

— Что не можешь.

— Чего не могу?

— Ничего не можешь. Слаба и нерешительна, потому без меня пропадёшь. Но я тебя не брошу, не бойся. Спи, всё хорошо будет.

— Саша, ты невыносим!

— Да ладно, носила ты меня, было дело.

— Фр-р-р! Ты не относишься серьёзно к тому, что для меня имеет такое первоочередное значение!

— Да что именно? Куда ты там чего ответить не можешь?

— Я не могу вот так запросто сказать, что я тоже люблю тебя! Как ты, как будто так и надо! А мне постоянно кажется, что как только я скажу, грянет гром и земля разверзнется!