Казалось, что больше всего его поразило именно это, а не то, что был пацан — и нет пацана. Должно быть, защитная реакция психики, чтобы не слететь с катушек окончательно. Интересно, кстати говоря, выражение «слететь с катушек» — откуда пошло? Можно его тут употреблять, или лучше поостеречься? Вдруг там катушки индуктивности в виду имеются, а о них тут никто ни сном ни духом. Вот может показаться, что мне тут так запросто живётся, хожу, острю, мелю всякую чушь, развлекаюсь. А у меня постоянно мозги кипят, как бы не провалить к свиньям собачьим всю конспирацию! Значит, запишем: узнать у Танюхи насчёт катушек. Она сейчас вся на крыльях любви летает, готовится к глобальным жизненным переменам — ей приятно будет, что я к ней по такому важному делу обращаюсь.

Но, впрочем, тпррру! Что-то я тоже не о том раздумался. У нас здесь трагедия, да ко всему прочему и Фёдор Игнатьевич завис. Перегрузил я его, хотя и не собирался, собственно.

А, нет, вот, отвис. Аж глаза по-молодецки сверкнули. И по столу грохнул кулаком. По моему, между прочим, столу. Доставшемуся в наследство от господина Старцева.

— Прекратите паясничать! Вы совершенно утратили чувство меры! Когда ситуация…

— Потрудитесь, пожалуйста, на меня не орать. Я не паясничаю. Я вас увольняю.

— Не можете вы меня уволить! Я — ректор, я — вышестоящее начальство!

— Ректора — не могу. А вот преподавателя факультета стихийной магии — запросто.

Фёдор Игнатьевич снова подвис, но на этот раз ненадолго.

— Вы это себе бросьте! — выдал он маловразумительное. — Я вам это не допущу! Я вас немедленно сам уволю!

— Ну и где вы найдёте декана на моё место? Сами ведь жаловались, что ставить некого.

Фёдор Игнатьевич припух. Я же встал, взял из серванта пару бокалов, налил воды из графина, один бокал подвинул своему без пяти минут тестю.

— Поймите, Фёдор Игнатьевич, решение это мудрое и политическое. От преподавания вас отстраним…

— Я же ни в чём не виноват!

— Ну, ну… Кто допустил на занятии неучебную атмосферу? Вы меня знаете, я осуждать не люблю, но сейчас весьма к этому близок. Как администратор вы — золото, это не отнять, однако в качестве преподавателя оставляете желать много лучшего. Даже у меня на занятиях такого бардака не бывает. В общем, решено. С преподаванием заканчиваете. Это даст нам возможность наврать родителям Барышникова, что мы уже включили карательные меры. Приказ я напишу. На всякий случай. А вы его заверите.

— И где же вы найдёте преподавателя? Занятия должны вестись, зимняя сессия уже не за горами!

— Я найду, не переживайте.

— Куда вам!

— Ну, к удавам, там, или не к удавам — это мы ещё поглядим по результату. В целом, выражение мне нравится. Звучит гораздо приличнее, нежели «к хренам», а смысл передаёт. Возьму на вооружение, оно украсит мой образ, благодарствую. А вам лучше бы подумать и подумать крепко, как расколдовать парня обратно.

Тут Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня озадаченно.

— Вы полагаете, это возможно?

— В сказках, если кого-то заколдовывают, расколдовать вполне себе возможно. Поцеловать, там, или живой водой полить. Или сначала мёртвой, а потом живой.

— У нас тут не сказка, знаете ли.

— Да знаю. Не сказка — это ладно. А вот как бы религии не оказалось. Потому что жене Лота, знаете ли, тоже не повезло… и весьма. Значит, нет мыслей по этому поводу?

— Нет, да и не может быть никаких мыслей. Нужно поставить в известность соответствующие органы.

— Погодите вы с органами. Давайте сами разберёмся.

— Александр Николаевич, это вам шутки, что ли? Человек погиб!

— Фёдор Игнатьевич, вы, боюсь, всей серьёзности ситуации не осознали. Вы понимаете, что вас не то что из ректоров вышибут — вас в рудники сошлют?

— Меня⁈

— А кого? Ректор — вы, преподаватель — вы. За безопасностью следить должны были вы. Так что расправятся с вами молниеносно! Ещё и меня за собой потянете, спасибо за своевременное назначение. Теперь мне кажется, что всё это с самого начала выглядело как попытка подставить. Неужели я вам до такой степени не угоден в качестве зятя⁈

— Что… Что вы такое говорите, Александр Николаевич? — Господин ректор смертельно побледнел. — В чём вы таком меня подозре… В рудники? О Господи. О горе!

— Вижу, теперь до вас дошло. Я вас не подозреваю ни в чём, но, учитывая, что должность я занимал, и, более того, я ваш протеже, я тоже нахожусь в зоне риска. Вы хотите, чтобы Татьяна в одночасье лишилась и отца, и жениха? Да и перспектив получить образование, если уж начистоту. Сами же говорите, что бесплатно её тянете.

— Это невозможно, немыслимо!

— Возможно и мыслимо. Но этого не будет. Потому что не в мою смену, вот почему.

— Да как вы можете…

— Я многое могу, Фёдор Игнатьевич, не надо во мне сомневаться. Вы лучше слушайтесь меня. Свидетели случившегося — только студенты.

— Их много и они всё видели!

— Видели-то видели. Но они шокированы и, кроме того, полагают виноватой Лапшину. Их нужно будет в этом мнении укрепить. Свою сдавать не станут.

— Где же мы их теперь переловим⁈

— Мы же с вами их в аудитории заперли.

— Действительно, у меня уж вовсе ум за разум…

Я несколько минут смотрел на Фёдора Игнатьевича, потом вынес вердикт:

— Езжайте домой.

— Но…

— Езжайте-езжайте, лягте и отдохните. Леонид когда ещё сказал: отдыхать вам нужно, Фёдор Игнатьевич. Не развалится тут без вас академия за один день. Всё, хватит пререканий! А я тут попробую что-нибудь решить.

Фёдор Игнатьевич подчинился. Проводив его, я прошёл к злополучной аудитории, отпер дверь и заглянул внутрь. Все студенты были на местах, включая каменного, который застыл в красивой позе танцора. Никто не бесился и не толкался, особенно преуспел в хорошем поведении каменный танцор. А вот Лапшина — я её как-то сразу осознал и понял — сплоховала. Сидела в углу на полу, обняв голову руками, и плакала.

— Так, — сказал я, — дамы и господа, ситуация очень скверная. Но я надеюсь, что всё ещё можно поправить.

Лапшина вскинула голову и сквозь очки и слёзы с надеждой на меня уставилась.

— Господин Барышников местный?

— Нет, — отозвался тот самый соломенноволосый паренёк, что говорил со мной прежде. — Сельский он, из Барышниково. Тут в общежитие прожива… лъет.

Ну, наверное, я мог бы и догадаться. На развилке, где дорога влево вела к моей деревне, дорога прямо вела, согласно указателю, в Барышниково. Не ближний свет, два дня пути.

— Очень хорошо. Значит, во-первых, о случившемся молчим. Иначе Полине придётся плохо. Надеюсь, все понимают?

Все понимали. Я, кажется, не прогадал. Скажи я, что плохо придётся Фёдору Игнатьевичу — и чёрт его знает, как бы отреагировали. Ректор — дело такое. Не всем по нутру. А девушки — иной разговор. Девушек всякий любит.

— Во-вторых, господина Барышникова, пока занятие не закончилось, давайте осторожно переместим ко мне в кабинет. В настоящий кабинет, я имею в виду. В мелкочастичный.

Когда я сказал «давайте переместим», я, разумеется, имел в виду, что сам ничего делать не буду. Так оно и вышло. Тяжеленную даже на вид статую пыхтя и отдуваясь тащили всей группой по очереди за исключением девушек. Девушки, впрочем, не воспользовались ситуацией, чтобы свалить домой пораньше, а шли следом, растерянно переглядываясь. Лапшина продолжала плакать. Делала она это так же, как училась — нудно, обстоятельно и без всякого таланта. Но видно, что от души.

— Давайте-давайте, ребята, — подбадривал я. — Осторожнее! Не отколите ничего. Живой человек, как-никак. И быстрее в то же время! Нельзя, чтобы нас увидели за совершением преступления.

— Какого преступления? — выдохнул, перехватывая поудобнее каменную ногу, парень с соломенными волосами.

— Ну как же? Тело с места убийства уносим, это следствие сильно осложнит. Теперь ещё и преступный сговор могут вменить всем нам. Совсем другая статья, совсем другие сроки.

На пару секунд ребята остановились. Побледнели, сглотнули и сделали правильный вывод — ускорились в два раза.