— А вы, господин Нестеров, не валите на Александра Николаевича, он в предмете не разбирается. А вот вы, со своей стороны, могли бы обратиться к Григоровичу, а не геройствовать на пустом месте.

— Да кто он такой, этот Григорович!

— Григорович в прошлом году призвал и усмирил сущность в девять Мережковских. Один! И не кичится. А что до вас — так вы постоянно свой авторитет провозглашаете.

Нестеров нахохлился. Видно было, что борины слова попали в некую сокровенную мишень, расположенную в глубине его души.

— Подумаешь, Григорович, — буркнул он. — И не таких видывали.

— Послушайте, — решил я разбавить ситуацию, — а это дух так кричал?

— Кричал? Ах, нет, это же господин Пожарский, он всегда в атаку идёт с боевым кличем.

— Вы уверены? По-моему, человек так долго кричать не может.

— Пожарский может. Он весьма талантливый.

— А как же он заклинания читает?

— Не читает вовсе, просто идёт в атаку. Смысла в этом особого нет, однако человек отважный до безумия. Нужно уважать такие качества.

— Александр Николаевич! — послышался неуместный здесь голос, и я, обернувшись, увидел в дверях Полину Лапшину. Запыхавшуюся, в пальто, с недоумением обозревающую руины библиотеки. — А мне сказали, что вы здесь. А что здесь случилось?

— Санитарный день, — пожал я плечами. — Ничего необычного, каждый месяц так.

— Действительно…

— У вас получилось раздобыть искомое?

— Да! Я потому и ищу вас. Всё получилось наилучшим образом.

— Ну тогда пойдёмте. Господа! Моя глубочайшая благодарность вам. Если понадобятся встречные услуги… Впрочем, я уже за спиритический сеанс вам немало должен.

— Пустое, Александр Николаевич, — отмахнулся Нестеров. — Для простоты предлагаю нам с вами обозначиться друзьями. Разве же друзья опускаются до мелочных подсчётов оказанных друг другу услуг!

— И то правда. В любом случае, где меня искать — вы знаете. Заходите, пусть даже и просто так, чаю попить, с печенюшками.

— Печенюшки — это хорошо. Спиритуалисты любят печенюшки. Всенепременнейше зайдём. Борис Феофанович, да оставьте же вы, в конце-то концов, меня сие нервирует!

\*\*\*

Акакий Прощелыгин положил все ингредиенты в кастрюльку, тщательно перемешал. Как только жидкость вновь забурлила, он бросил сверху волосок. Последовала вспышка невразумительного цвета. Студент опустил крышку и повернулся к нам с Полиной.

— Зелье будет готово через десять минут, потом ему нужно остыть. Полагаю, вы понимаете, что последует дальше?

— Не совсем, — призналась Полина.

— В таком случае я, как честный человек, должен обозначить ваши перспективы, госпожа. Это зелье в простонародье именуется «Поцелуй принцессы». Ну, или «Поцелуй принца», сообразно ситуации. В нашей ситуации уместно говорить о принцессе. Название восходит к известным сказкам о том, как поцелуй возлюбленного расколдовывает вторую половинку. Трогательные истории о том, как искренние чувства одолевают злое волшебство. Ха! Смешно, наивно и переврано. Впрочем, чего и следовало ожидать от сказок.

— У нас выбора нет другого, — сказал я.

— Выбор? О, выбор есть всегда. Оставить ситуацию как есть. Запереть ещё одну мрачную тайну в темнице своей души. Ещё один гниющий труп, отравляющий…

— Акакий Владимирович, я бы вас попросил без лирики, нам и так очень грустно.

— Недостаточно, уверяю. Если бы вы только представляли, какие душевные муки доставляет мне каждый миг моего существования…

Тут до меня наконец-то дошёл намёк. Я вынул кошелёк и отсчитал недостающую сумму. На бледные впалые щёки Прощелыгина заглянул румянец. Акакий спрятал купюры в карман.

— В сущности, вы ничем не рискуете. Раз уж отважились на такое дело, значит, намерения имеете серьёзные. Зельем нужно окропить зачарованного, а остаток употребить внутрь самостоятельно. После чего — да, необходим поцелуй, чем бы ни являлся на текущий момент зачарованный персонаж. После этого он будет возвращён к исходной форме, а ваши души окажутся навеки связаны.

— Навеки? — переспросила Полина.

— Таковы правила. За любое действие полагается расплата. Иначе и само действие ничего не стоит.

— А если… А если мы через какое-то время наскучим друг другу?

— Значит, будете мучиться, страдать, ненавидеть друг друга и всё продолжать жить вместе. Как все нормальные люди.

Слово «нормальные» Прощелыгин выделил голосом, снабдив таким презрением, что мне сделалось мерзко: живут, мол, эти нормальные люди со мной на одной планете, гадость какая.

— Друг без друга вы жить не сможете, но лишь только оказавшись вместе, будете отравлять друг другу жизнь, наполняя ядом каждую минуту своего существования…

Я достал бумажник и сунул Прощелыгину ещё одну бумажку. Тот молча её принял.

— Впрочем, скорее всего, вы будете отвратительно и бесконечно уныло счастливы, как и полагается юным детям солнца и ветра с морем в глазах. Весь мир для вас — океан счастья и не может быть ничего плохого. Резвитесь! Купайтесь в лучах света. Оставьте тьму тем тварям, которые созданы, чтобы обитать в ней, чьи глаза режет… О, зелье поспело. Позвольте, я вам перелью в баночку. Надеюсь, вы запомнили все инструкции. В противном случае ваш избранник останется навеки заточённым в той отвратительно оболочке, которую именует своим нынешним телом. А вы будете любить эту оболочку омерзительной, разлагающей душу любовью, не знающей удовлетворения…

\*\*\*

— Насчёт «незнающей удовлетворения» — это форменная ерунда, погорячился Акакий, — сказал я Полине, пока мы с ней по лесу пробирались к хижине. — Есть у меня одно знакомое дерево, которое не даст соврать… В общем, не волнуйтесь.

Наверное, я хотел её как-то ободрить. И, хотя Полина ничего не поняла, она попыталась ободриться, ориентируясь на мои жизнеутверждающие интонации.

— Ох, этот господин Прощелыгин — исключительно мрачная личность. О нём, знаете ли, слухи ходят…

— Какого толка?

— Что он — декадент.

— Так он совершенно определённо декадент, по нему сразу видно.

Насколько я понимал, декадентами в России называли готов до тех пор, пока французский язык не пал под натиском англицизмов. Здесь же падения не произошло. Впрочем, и французский такой уж популярностью не пользовался. Учили его аристократы, разумеется, равно как и немецкий и английский и латынь — не для каких-то практических целей, а исключительно для общего развития.

— Я очень опасаюсь декадентов, они, по слухам, чрезвычайно развращены.

— Ещё и стихи могут писать, вообразите.

— Говорю же: ужас! Как грустно, что пришлось обращаться к помощи такого страшного человека… Надеюсь, что зелье сработает.

Появилась хижина. Уже тут, на берегу, у меня возникло ощущение, что что-то не так. Дверь была выбита. Казалось бы, ну, побуйствовала статуя, с кем не бывает. Но на душе сделалось как-то неспокойно.

«Диль, приготовься!»

Диль приготовилась — я почувствовал.

— Идёмте, — сказал Полине, ничем не выдав своего беспокойства.

— Но здесь никого нет, — сказала Полина.

— Вы тоже заметили? — уныло спросил я. — Ну да, неприятственность… Надо же, всё время был тут, и вдруг, как раз именно когда вы должны были прийти — исчез. Дурацкое совпадение, прямо как в романе, автор которого не удосуживается выстроить причинно-следственные связи и лепит события просто потому, что они пришли ему в голову. Впрочем, сама жизнь — как раз такой автор.

— Но где он может быть⁈

Я грустно попинал нары, на которых не так давно отдыхала статуя и на которых бог знает чем занималась с Полиной Лапшиной, ещё не будучи статуей. Нары были крепкими, исполненными в виде приколоченного к стене и полу сундука. Толстенные и тяжеленные доски, на таких и слону сплясать можно, ничего страшного.

Где он может быть… Да кто ж его знает! Искать надо. Чтобы искать, нужен фамильяр. А я свою Диль светить перед Полиной не стану. О ней, между прочим, ещё даже Вадим Игоревич не знает, несмотря на все наши с ним распрекрасные отношения. А с Полиной у меня ещё никаких отношений нет. И, надеюсь, не будет. Я всё-таки традиционных, замшелых взглядов придерживаюсь. В жизни должна быть одна девушка, за всеми всё равно не набегаешься.