— За нас! — решительно поднялся я.

— Погодите, Александр Николаевич! То есть, все здесь присутствующие хотят мне сказать, что, убив вас на дуэли, я уничтожу и надежды всех этих людей⁈

— Да бес с ними, в самом деле! Лучше убить одного негодяя, чем спасти сотню честных людей.

— Какой же вы негодяй, Александр Николаевич?

— Так не будь я негодяем — вы бы меня и вызывать не стали.

— Простите, я вас пока ещё никуда не вызывал!

— А собирались, мы всё слышали, — вредным голосом сказала Анна Савельевна. — Вообще, до крайности некрасиво с вашей стороны. У человека и так горе, женитьба дамокловым мечом повисла, а вы ещё со своими дуэлями… Что за чушь! В этом все мужчины.

— Горе?

— Да уж, не радуюсь, как видите, в пляс не пускаюсь.

— Но зачем же вы, в таком случае?..

— Я, Вадим Игоревич, вообще ничегошеньки в этой ситуации не сделал. Я переживаю сейчас сильнейший посттравматический шок. Усугубленный общей ситуацией стресса на работе и в жизни.

— Если хотите моё мнение — вы сами виноваты, господин Серебряков, — сказал Леонид, тщательно отмеряя капли. — Вам нужно было быть напористей. Если дама выказывает сомнения, нужно вдвое больше решительности. Решительным нужно быть за двоих, это же элементарная арифметика. Борис! Поддержите меня.

— А что я? — покраснел Борис. — Я ничего такого…

— Ох, Борис-Борис, да на что же вы тратите свои студенческие годы? Они ведь бывают только один раз в жизни!

— Что заставило Татьяну так решить? — недоумевал Серебряков.

— Да боится она, ну что тут непонятного! — вспылил я. — Человек! или как вас там… Ещё лимонаду. Всем лимонаду!

— Сию минуту-с…

— Меня боится⁈

— Перемен она боится! Замуж выйти — это ж не волосы перекрасить в красный. И не платье выбрать. Это серьёзное решение.

— Протестую! Вы недооцениваете выбор платья!

— Анна Савельевна, я вас умоляю, вы рассуждаете как женщина.

— Коей Татьяна и является.

— Убит! — поднял я руки. — Крыть нечем.

— За женскую мудрость! — провозгласил Леонид.

— До дна, — кивнул я.

И пили мы до дна. И вновь появились на столе полные кружки. И дивен был сей лимонад, немало способствуя душевной и велемудрой беседе.

— Вот я и кукую меж двух огней. Мне бы и с Татьяной ссориться не хотелось, и Вадима Игоревича я всем сердцем, как родного полюбить успел.

— Александр Николаевич, я… Тронут. Искренне…

— Тронут он! А вот ушёл бы — и уже бы всё решено было, и уже бы стрелялись. Как со мной!

— Никогда я с тобой, Порфирий, не стрелялся.

— Еще бы! Кто мы такие, чтобы в господ стрелять. Я к тому, что жизнь ты мне сломал! Хоть бы поговорил сперва, разобрался…

— Не в чем там было разбираться! Ты друга моего обидел!

— Которого ты только что едва к барьеру не позвал.

— Ты мою невесту оскорбил!

— Которая за твоего друга замуж собралась!

— Это уже вовсе никакого значения не имеет! Неприятен ты мне Порфирий, разлюбил я тебя!

— Оно конечно! Дух свинье не товарищ!

— Ты хотел сказать — «гусь», полагаю?

— От такого слышу!

Тут Боря, пребывавший в задумчивости, встрепенулся, встал, поднял кружку и громким голосом перекрыл зачавшийся спор:

— Между прочим, спиритуалистическая магия даже сегодня стоит особняком по отношению ко всем прочим. Только наше искусство по-настоящему способно преодолеть границу между миром живых и миром мертвых, границу, которая всем представляется глухой каменной стеной. Мы — те, кто дарит надежду и утешение, мы — носители поистине великого знания. Без нас религия давно бы уже превратилась в докучную забаву, навроде философии. Некроманты не стояли с нами даже рядом, чего стоят эти отвратительные игрища с плотью, когда нет власти над духом! Дух в основе всего, дух — первичен, материя же вовсе не обязательна. Я однажды целую неделю провёл без сна и еды и доказал! Вам нечем опровергнуть. Все вы можете тыкать в меня пальцем, а я — решительно отрицаю! И провозглашаю. За спиритуализм!

Потрясённые и раздавленные, мы выпили за спиритуализм. Боря опростал целую кружку единым махом, в процессе едва не упал, но Леонид поддержал его. После этого, с чувством выполненного долга, Боря сел, положил на стол руки, на них возложил свою буйную голову и предался сну.

— Так о чём это мы? — посмотрел на Порфирия Петровича Вадим Игоревич. — Гусь вроде был какой-то…

— Гусь — был. Помню, как ты меня тогда на Рождество с улицы домой привёл. А на столе — гусь этот… Жирный, собака. И вкусный, как сволочь. Как меня с него рвало тогда, после голодухи, аж плакал с досады! Ч-чёрт, ты глянь, и сейчас наворачиваются.

— Ну что ты, Порфирий…

— А — к чёрту тебя! Разлюбил — уходи.

— Полно, давай обнимемся!

— Обнимется он!

— Неужто не веришь?

— Я-то верю!

Слово за слово — они обнялись. Кунгурцева смотрела на них с таким умилением, что уже и у меня чуть слёзы не навернулись. Леонид, улучив момент, накапал Серебрякову в кружку трофейного бальзаму.

— У меня есть идея, — сообщил Серебряков, когда трогательная сцена с Дмитриевым завершилась. — Женитесь на Анне Савельевне, Александр Николаевич! И вся недолга. Татьяне сообщите, что возможности нет, поскольку уже связаны словом.

— Да я, собственно говоря, не планировала…

— Как и я, Анна Савельевна, как и я.

— С вами, Александр Николаевич, безусловно, интересно и радостно, однако, уж простите, но вы слишком молоды для серьёзных отношений.

— Вот вы сейчас говорите — и прямо как будто читаете из моего сердца! Верно, молод! Но Татьяне это объяснить не получится. Поэтому я ей говорю, что, напротив, стар и немощен, но мы-то с вами знаем правду…

Анна Савельевна порозовела и хихикнула в ладошку. Но тут же сделалась серьёзной.

— Вообще, если мужчина старше — это даже хорошо в браке. Но когда женщина — печально. Женская красота быстро увядает, мужчине делается неинтересно, а даже если и нет, то женщина уже не чувствует себя такой же привлекательной, как прежде.

— Вот начали вы за здравие, а кончили за упокой…

— За упокой! — подскочил Леонид.

— Какой ещё упокой, окститесь! — перепугался Дмитриев. — За красоту же!

— А ведь и правда. За красоту!

Выпили за красоту. Подозвали человека.

— Простите-с, — промямлил тот, — но вы уже так много лимонаду употребили… Был бы благодарен, если бы… какие-нибудь деньги…

— Ты что это? — поднялся Серебряков. — Подозреваешь нас в чём-то?

— Ни в коем разе, господин…

— Ты на моего друга напраслину возвёл?

— Я же вовсе не к тому, господин…

— Да я сейчас весь ваш кабак разнесу по кирпичу!

Выскочил хозяин. Пошумели, сошлись на том, чтобы всем налить по кружке лимонаду за счёт заведения и похоронить инцидент. Борю тоже посчитали, хотя он от усталости спал. Его кружку сразу придвинул к себе Леонид. Очень уж он любил лимонад.

— Наверное, мне тоже замуж надо, — с грустью сказала Анна Савельевна. — А то так глазом моргнуть не успею — уже и сорок… Какая, в сущности, жуткая цифра — сорок…

— Зато в сорок пять — баба ягодка опять, — придурочно хихикнул Порфирий Петрович.

Кунгурцева посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и спросила:

— А вы ведь не женаты, я забыла?

Дмитриев закашлялся, поперхнувшись лимонадом. Аж покраснел от натуги под пытливым взором Кунгурцевой.

Некоторое время мы обсуждали брачные вопросы, пытаясь прийти к чему-то конкретному, но пришли только к тому, что дуэль мы не хотим. А вот чего хотим — это для нас было загадкою.

Тут вдруг Леонид с грохотом опустил пустую кружку на стол, сам вскочил и крикнул:

— Господа! В конце-то концов, что она такое есть, эта Татьяна? Подумаешь, красавица и дочка ректора! Это не значит, что мы все обязаны вокруг неё танцевать. Не знаю, как вы, а лично я собираюсь немедля разыскать сию особу и уведомить ея, чтобы на мою кандидатуру не рассчитывала!

Он, верно, ждал, что его поддержат дружным криком, но на него смотрели озадаченно и молчали. Леонид расценил наше замешательство по-своему.