Я вскрыл его в кабинете, чувствуя, как дрожат пальцы от волнения. Внутри было объёмистое письмо и небольшой, тщательно завёрнутый в промасленную холщовую тряпицу предмет.
Развернул письмо первым. Почерк барона был крупным, размашистым, местами буквы плясали и наползали друг на друга — видно было, что писал он в сильном волнении, возможно, даже не вполне трезвым.
'Егор Андреевич!
Будь проклят тот день, когда я послушал вас, и благословен тот час, когда мы не бросили это гиблое, проклятое дело!
Первый месяц был сущим адом, какого я не видел за все годы управления заводами. Мы перевели целую гору лучшей огнеупорной глины, привезённой с трёх разных карьеров, но тигли лопались прямо в печи, словно яичная скорлупа, заливая колосники жидким металлом и портя футеровку. Мастера проклинали всё на свете и меня лично, обжигали руки и лица брызгами расплава. Двое получили серьёзные ожоги и выбыли на месяцы.
Печи не давали нужного жара — пришлось перестраивать систему поддува трижды, каждый раз ломая половину конструкции! Ставили дополнительные меха, вентиляторы, меняли конфигурацию воздуховодов, экспериментировали с углём разных пород. Денег ушло столько, что мой главный управляющий грозился подать в отставку.
Мы пробовали мешать глину с графитом, с толчёным кварцем, с пережжёнными черепками старых горшков, даже с костяной мукой — всё, что только могли придумать. Ничего не выходило. Или тигли трескались, или металл получался с раковинами и включениями, непригодный даже для простых изделий.
Я уже хотел послать к чёрту весь этот проект, приказать остановить работы и списать убытки как неудачный эксперимент. Составил даже письмо вам с упрёками в напрасно потраченном времени и деньгах.
Но ваш Григорий… Упрямый чёрт! Он категорически отказался сдаваться. Оказывается, он переписывался с бригадиром одного из цехов. Так вот, он сказал ему, что раз Егор Андреевич сказал — значит, это возможно, просто вы чего-то не понимаете. Порекомендовал собрать мастеров, устроить настоящий совет — каждый чтоб высказал свои соображения о том, что вы делаете не так.
И вот старый гончар, Савва Тимофеевич, вспомнил про особую глину с дальнего карьера в горах, которую местные называют «жирной» за её пластичность. Говорит, из неё когда-то делали тигли для плавки серебра, и они, вроде как, держались неплохо.
Так же он предложил добавить в эту глину немного битого стекла — говорит, вы упоминали про флюсы, может, стекло в составе самого тигля сработает как защита. Плюс древесный уголь прямо в глиняную массу замешивать, мелко истолчённый. И — это оказалось критически важно! — сушить тигли не неделю на сквозняке, как обычно, а целый месяц, медленно, в тёплом сухом помещении, переворачивая каждый день.
Мы сделали партию по этому методу. Ждали результат в мучительном нетерпении. Наконец провели плавку неделю назад. Загрузили десять тиглей в разные печи одновременно.
Семь лопнули, как и прежде. Но три, Егор Андреевич, три выжили! Выдержали этот чудовищный жар, при котором обычная глина превращается в стекло. Когда мы вылили содержимое в изложницы и дали медленно остыть в песке…
Егор Андреевич, я держу в руках металл, какого не видела Россия, а может, и вся Европа! Кузнецы боятся к нему подступаться — он звенит под молотом, как колокол церковный, и твёрд, как алмаз. Один старый мастер, сорок лет у горна стоящий, перекрестился и сказал, что это «колдовское» железо, что в нём сидит нечистая сила.
Мы отковали из первого слитка резец для токарного станка и попробовали точить обычное железо — стружка сходит ровной лентой, резец даже не нагревается от трения, не затупился после часа непрерывной работы! Обычный резец за это время стёрся бы в пыль.
Ваш Григорий пишет, что нужно ещё отработать режимы закалки и отпуска, чтобы получать нужные свойства — где-то нужна твёрдость, где-то упругость, где-то вязкость. Но сам факт — мы можем делать эту сталь! Пусть пока только три тигля из десяти выживают, но мы поняли принцип, остальное — дело практики.
Это победа, Егор Андреевич. Трудная, кровавая, дорогая, но победа. Я отправляю вам образец самой первой удачной плавки. Оцените сами. И если у вас есть ещё какие соображения, как улучшить выход годных тиглей — пишите незамедлительно!
p.s. Я приказал засекретить весь цех, где идут эксперименты. Вокруг выставлена усиленная охрана из проверенных людей. Вход один, под замком и караулом. Ни одна живая душа, не работающая непосредственно в проекте, не должна даже знать о существовании этой печи. Слишком многое поставлено на карту'.
Я отложил письмо дрожащими руками и развернул промасленную тряпицу. На ладонь лёг небольшой брусок металла размером примерно с колоду карт. Тёмно-серый, с едва заметным синеватым отливом, поверхность была гладкой, почти матовой, без единой раковины или трещины.
Я взял со стола хороший английский напильник — закалённый, недешёвый инструмент. Провёл по краю бруска с усилием. Напильник скользнул, едва зацепив металл, издав высокий, чистый, почти музыкальный звук. На бруске осталась лишь едва заметная бледная царапина, не глубже волоска.
Взял тяжёлый латунный молоток, который обычно использовал для правки деталей. Ударил по бруску со всей силы. Дзинь! Звук был долгим, чистым, высоким, удивительно мелодичным. Никакой глухоты, никаких дребезжащих призвуков, говорящих о внутренних трещинах, пустотах или неоднородности структуры. Абсолютный монолит.
Я подошёл к окну, подставляя металл под косой утренний солнечный луч. В этом освещении становилась видна тончайшая, едва различимая узорчатость на поверхности — не та грубая слоистость обычной стали, а нечто более тонкое, почти мистическое, напоминающее муар дорогого шёлка.
Это было оно. Тигельная сталь. Металл, из которого можно делать хирургические скальпели для Ричарда, которые не затупятся и не сломаются посреди сложнейшей операции. Пружины для телеграфных ключей и механических ламп, которые выдержат миллионы циклов работы без усталости и деформации. Резцы и свёрла для станков, способные обрабатывать самые твёрдые материалы. И стволы. Стволы ружей и пушек.
Я представил себе русские пушки, отлитые из такой стали. Лёгкие, манёвренные, дальнобойные, способные вести огонь с невиданной скорострельностью, потому что не боятся перегрева и деформации. Французские чугунные монстры, которые приходится охлаждать после каждых десяти выстрелов, будут выглядеть против них как динозавры против хищных птиц. А штуцеры? Если сделать ствол из этого материала, можно увеличить навеску пороха вдвое, повысить начальную скорость пули, дальность прицельной стрельбы до трёхсот, а то и четырёхсот метров…
Наполеон сейчас, наверное, сидит в своём кабинете в Тюильри, склонившись над картами Европы. Собирает полки, тренирует солдат, копит порох и ядра, ведёт тайные переговоры с австрийцами или пруссаками. Он думает, что знает силу русской армии по прошлым войнам, что может предсказать исход будущих сражений, исходя из старого опыта.
Я сжал холодный, плотный брусок в руке так сильно, что края впились в ладонь.
Ты ошибаешься, корсиканец. Ты даже не представляешь, что тебя ждёт. У нас теперь есть сталь, которая перережет все твои блестящие планы и амбиции.
Я спрятал драгоценный брусок в нижний ящик стола и тщательно запер его на ключ. Ключ сунул в карман жилета, где носил самые важные мелочи. Нужно было срочно писать ответ Строганову. Поздравить, разумеется — успех был огромный. И дать новые, детальные рекомендации.
Надо было объяснить принципы термической обработки этой стали — закалка в масле или воде в зависимости от нужных свойств, отпуск при разных температурах для получения либо максимальной твёрдости для режущих инструментов, либо упругости для пружин, либо вязкости для деталей, работающих на удар. Этот металл требовал уважения и знания — неправильная термообработка могла превратить его в бесполезный хрупкий хлам, годный разве что на гвозди.
Но главное — процесс был запущен. Джинн выпущен из бутылки, точнее — из глиняного тигля, закалённого в огне. Россия получила сталь будущего раньше, чем это должно было случиться по всем законам истории, которую я помнил.
