Принцип был прост, как всё гениальное. Мы берём нашу лучшую цементную сталь, рубим её на мелкие куски. Но не куём, нет. Мы кладём её в огнеупорный горшок — тигель. Добавляем флюс — толчёное стекло, чтобы защитить металл от воздуха. Закрываем крышкой. И ставим в печь. В адскую жару. Такую, чтобы металл не просто размягчился, а стал жидким, как вода.

В жидком состоянии углерод разойдётся по всему объёму равномерно, как сахар в горячем чае. Шлак, который мы не смогли выбить молотом, всплывёт на поверхность, и его можно будет просто слить. А потом мы разольём этот чистый, жидкий металл по формам.

Я исписал три листа убористым почерком. Описал конструкцию печи — она должна быть с мощной тягой, возможно, с использованием кокса, если удастся его найти или сделать, или же отборного древесного угля с усиленным дутьём — это было в общем-то легко обеспечить, сделав вентиляторы. Описал состав глины для тиглей — это было самым слабым местом, глина должна быть огнеупорной, возможно, с добавлением графита или толчёного шамота для прочности.

Запечатав письмо сургучом, я надписал адрес: «Его Сиятельству барону Сергею Михайловичу Строганову».

Ответ от Строганова пришёл на удивление быстро, но не в виде письма. Через три недели к моему дому подкатила роскошная карета с гербами, забрызганная грязью по самую крышу — весенняя распутица уже вступала в свои права.

Барон вошёл в мой кабинет стремительно, по-хозяйски. Он был в дорожном плаще, пахнущем сыростью и дорогим табаком.

— Егор Андреевич! — он бросил перчатки на столик у входа. — Ваше письмо… оно лишило меня сна.

Я вышел ему навстречу:

— Рад видеть вас, Сергей Михайлович. Надеюсь, дорога не слишком утомила?

— К чёрту дорогу, — отмахнулся он, падая в кресло без приглашения. — Давайте о деле. Я прочитал ваши соображения трижды. Мои управляющие говорят, что это невозможно. Что глина не выдержит, что печь расплавится раньше, чем железо станет жидким. Что это безумные траты.

Он пристально посмотрел на меня своими цепкими, умными глазами старого хищника:

— Но я помню пневматические молоты. И помню, как выросла прибыль. Поэтому я здесь. Объясните мне, не как инженеру, а как хозяину. Зачем мне все эти сложности с горшками?

Я сел напротив, выдерживая его взгляд.

— Сергей Михайлович, представьте себе суп, — начал я, подбирая простые слова. — Обычный крестьянский суп. Если вы бросите соль комком и не размешаете, в одной ложке будет пресно, а в другой — горько от соли. Так сейчас выглядит наша сталь под микроскопом. Слоёная, неоднородная. Где-то мягкая, где-то хрупкая.

Барон кивнул, слушая внимательно, сложив руки на груди.

— А теперь представьте, что мы этот суп вскипятили и тщательно перемешали, — продолжил я, наклоняясь вперёд. — В каждой капле вкус будет одинаковым. Это и есть тигельная сталь. Литая сталь. Она будет одинаково прочной в любой своей точке. Из неё можно делать резцы, которые будут резать обычное железо, как масло. Пружины, которые не сломаются через месяц работы. И пушечные стволы, которые можно сделать вдвое тоньше и легче, но они выдержат двойной заряд пороха без разрыва.

Глаза Строганова округлились. Упоминание о пушках и казённых заказах всегда действовало на него безотказно.

— Литая… — задумчиво произнёс он, потирая подбородок. — Звучит дорого.

— Очень дорого, — не стал скрывать я. — Понадобятся специальные печи. Глубокие, с колосниками внизу, чтобы обеспечить мощную тягу. Понадобится особая глина для тиглей — возможно, придётся возить её издалека. Тигли будут лопаться, это расходный материал. Одна плавка — один тигель, максимум два. Топлива уйдёт прорва. Нужны опытные мастера, которых придётся долго обучать.

— Но? — подтолкнул он, и я увидел, как в его глазах загорается тот самый предпринимательский азарт.

— Но этот металл будет стоить в десять раз дороже обычного железа, — твёрдо сказал я. — И покупать его будут не только в России. Англичане, конечно, делают что-то похожее, но они хранят секрет как зеницу ока. Если мы наладим производство на Урале… Вы станете монополистом на континенте. Единственным поставщиком металла такого качества для всей Европы.

Строганов встал, прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. Я видел, как работает его ум, просчитывая прибыли и риски. Остановился у окна, глядя на серую тульскую улицу, где мелькали редкие прохожие.

— Детали, — резко повернулся он ко мне. — Мне нужны все детали. Какая именно глина? Какая температура? Сколько времени на плавку? Как разливать? Как контролировать качество?

Мы просидели до глубокой ночи. Я рисовал схемы печей на больших листах бумаги, вспоминая такой далекий документальный фильм из детства, объяснял принцип шихтовки — как смешивать куски железа с чугуном и флюсами в правильной пропорции. Объяснял, почему так важно закрывать тигель крышкой наглухо — чтобы сера из угля не попала в металл и не сделала его ломким. Рассказывал о температурных режимах, о признаках, по которым можно определить готовность плавки, о способах отливки.

Строганов слушал, делал пометки в маленькой кожаной книжечке, задавал вопросы, порой удивительно точные для человека, не стоявшего у горна. Я понял, что недооценивал его — за фигурой богатого аристократа скрывался острый, пытливый ум практика.

— Риск, — сказал он наконец, закрывая книжку и пряча её во внутренний карман сюртука. — Огромный риск. Деньги, время, репутация. Если это окажется пустой тратой…

Он замолчал, и я увидел в его глазах сомнение. Понял, что сейчас решается судьба всего проекта.

— Если получится, Сергей Михайлович, — медленно, отчеканивая каждое слово, сказал я, глядя ему прямо в глаза, — мы дадим русской армии меч, который не затупится. Броню, которую не пробить. Пушки, которые будут бить вдвое дальше французских. Это не просто прибыль, это…

Я осёкся, подбирая слова.

— Это шанс изменить историю, — закончил за меня Строганов, и усмехнулся, протягивая мне руку. — Умеете вы убеждать, Егор Андреевич. Вы апеллируете не только к моей жадности, но и к… назовём это патриотизмом. Хотя, если честно, перспектива монополии на континенте греет душу не меньше.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

— Я дам команду начать подготовку в Нижнем Тагиле немедленно, — решительно сказал он. — Выделю отдельное здание под лабораторию, лучших мастеров, материалы. Я очень надеюсь, что эти ваши нововведения как и прошлые окажутся эффективными.

— Еще как окажутся, — с уверенностью заверил я, хотя внутри шевельнулся червячок сомнения. Теория — это одно, а практика могла преподнести неприятные сюрпризы.

Потянулись недели тревожного ожидания. Весна в этом году была затяжной, холодной, с внезапными возвратами морозов. Я занимался текущими делами — телеграфом, где студенты под руководством Александра Зайцева протянули уже линию на полкилометра и успешно передавали закодированные сообщения; консервным заводом, который начал строиться на окраине Тулы по моим чертежам; академией, где Николай Фёдоров блестяще справлялся с организацией учебного процесса.

Но мыслями я постоянно возвращался на Урал, представляя, как там идут дела. Удалось ли найти подходящую глину? Выдерживают ли тигли высокую температуру? Получается ли у мастеров точно соблюдать технологию?

Я знал из того документального фильма, что процесс тигельной плавки капризен и требователен к мелочам. Хантсман, изобретатель этого метода, потратил годы, подбирая состав глины, экспериментируя с температурными режимами, теряя партию за партией в неудачных плавках. У нас не было лет. У нас были месяцы, в лучшем случае — полгода до начала войны.

В начале мая, когда в Туле уже вовсю цвели яблони и воздух наполнился сладким ароматом весны, пришло долгожданное письмо. Пакет был тяжёлым, перевязанным толстой бечёвкой, с тремя печатями — личной печатью Строганова, заводской печатью и ещё одной, которую я не узнал.