Но даже издалека я видел, что Фома сияет. Он спрыгнул с козел первой повозки, и вид у него был не просто уставшего с дороги купца, а какой-то монументальный. Раздобрел заметно, борода стала гуще, кафтан из добротного синего сукна сидел на нём как влитой. Видно было сразу — не просто купец средней руки приехал, а важный человек, представитель процветающего дела.

— Доброго здоровья, Егор Андреевич! — прогремел он, сгребая меня в объятия, от которых жалобно хрустнули рёбра. — Принимайте гостей, да не с пустыми руками!

За ним слуги внесли во двор два объёмистых плетёных короба и несколько деревянных ящиков, тщательно обитых соломой изнутри.

— Глядите! — Фома, сияя как начищенный самовар, откинул крышку первого короба.

Я заглянул внутрь и невольно присвистнул. Октябрь на дворе, в Туле уже холодно, первые заморозки прошли, а в коробе, на подушке из соломы, лежали крепкие, пупырчатые огурцы, пучки сочного зелёного лука и даже несколько красных, хоть и небольших, помидоров.

— Теплицы? — спросил я, беря в руки огурец. Твёрдый, пахнет летом.

— Они, родимые! — Фома плюхнулся рядом на ящик, вытирая пот со лба платком, несмотря на прохладу. — Ваш проект, Егор Андреевич, работает как часы швейцарские! Степан там чудеса творит. Мы печи переложили по вашим чертежам, трубы пустили под грядками — земля тёплая, как перина. Снаружи холодина, а внутри — тропики! Семь новых теплиц построили — большие, крепкие, со стеклянными крышами. Семён столько стекла наделал, что хватило и на теплицы, и на продажу еще осталось.

Он довольно хохотнул, но тут же стал серьёзным, переходя к делу:

— Но это баловство, Егор Андреевич, хоть и прибыльное. Один воз тут в Туле уже Игорю Савельевичу отдали, говорит — с руками оторвали, цену давали такую, что я грешным делом подумал, не золотые ли мы огурцы продаём. А главное — поля! Плуги новые, те, что с отвалом особой формы, которые вы рисовали, — это ж песня! Землю режут глубоко, пласт переворачивают чисто, сорняки все вниз уходят, гнить. Мужики сначала ворчали, мол, тяжело лошадям, а как увидели, что земля после них пухом лежит, что корни сорняков все наружу выворачивает, что земля становится рыхлой, мягкой — в очередь выстроились.

— Севооборот соблюдают? — спросил я, откусывая кончик огурца. Вкус был изумительный.

— Строго, — кивнул Фома. — Степан за этим следит как цепной пёс. Расчертил все поля, разбил на участки. Где в прошлом году рожь была — там нынче клевер или горох посадили, землю подкормить. Где картошка росла — там ячмень. Всё по науке, как вы велели. Урожайность, Егор Андреевич… — он покачал головой с восхищением. — Я таких хлебов, как в прошлом году, отродясь не видел, а нынче, чую, ещё гуще будет. Вырос урожай! Не просто чуть-чуть, а вдвое, местами втрое! Пшеница такая густая пошла, колосья тяжелые, зерно крупное. Амбары трещат от зерна. Петька с Ильей сделали молотилку на лесопилке — подключили к турбине — так зерно мололо, что любо-дорого посмотреть было.

Мы прошли в контору, где я обычно принимал купцов и поставщиков. Фома устроился в кресле с видимым удовольствием — видно было, что дорога все-таки утомила. Я налил ему чаю, и он продолжал, не давая мне вставить слово:

— И вот что я вам скажу. Народ потянулся. Слух прошёл по всей губернии, что в Уваровке жизнь сытая, барин справедливый, а хозяйство — чудо. Идут к нам! Из соседних деревень люди переселяются, просят принять. Кто сам, кто от помещиков-разорителей сбежать норовит, кто вольную выкупил. Приходят целыми семьями — мужик с женой, детьми, скарбом. Степан их проверяет, беседует, кто трудолюбивый и честный — берем. Уже десяток новых семей приняли с весны! Мы уже новую улицу заложили, лес валим, избы ставим. Уваровка растёт, Егор Андреевич. Скоро не деревня будет, а город настоящий.

Я слушал его, и в голове крутились шестерёнки. Уваровка стала именно тем, чем я хотел её видеть — процветающим анклавом, базой, тылом. Но успех рождает новые проблемы.

— Дома, говоришь, новые строите? — спросил я. — Для переселенцев?

— Строим, конечно, — подтвердил Фома. — По вашим же указаниям — добротные избы, с печами по-белому, с баней рядом. Лесопилка работает день и ночь благодаря вашим лампам, досок хватает. Петька с Ильей механизмы для распиловки улучшили — теперь досок делают за день столько, что раньше за два делали.

Он сделал глоток чая, продолжая с гордостью:

— А ещё школу открыли. Настоящую! Избу выделили, где Марфа раньше жила, лавки поставили, доску. Я сам учу читать, писать, считать. Двадцать учеников уже ходят! Представляете, Егор Андреевич? Крестьянские дети — и в школу! Раньше такого и представить было нельзя.

Я слушал с удовлетворением и думал — образование, это инвестиция в будущее. Эти дети вырастут грамотными, смогут учиться дальше, освоить сложные технологии.

— Это хорошо, Фома. Просто отлично, — я положил огурец на стол. — Но скажи мне — хватает всем продовольствия? С новыми семьями не возникло проблем?

Фома покачал головой, но тут же нахмурился:

— Продовольствия достаточно. Урожай большой собрали, в амбарах полно зерна. Теплицы овощами снабжают от весны и до осени. Скотины развели — коров, свиней, кур. Молока, мяса, яиц хватает. Даже на продажу излишки остаются. Я их в Тулу везу, или с Игорем Савельевичем передаю — хорошие деньги выручаю. Купцы закупают оптом. Но…

Он помолчал, подбирая слова:

— Овощи и мясо свежие — это хорошо летом и осенью. А зимой как быть? Картошка да капуста квашеная. Мясо то можно заморозить, как холода станут. А весной, когда тепло придет, всё портится будет. Жалко, честно говоря. И ещё, Егор Андреевич… — он наклонился вперёд, понизив голос, словно делясь великой тайной. — Как бы придумать как это всё хранить⁈ Если война начнётся, как все говорят, это и армии может пригодиться. А как доставить свежее мясо или овощи за сотни вёрст?

Я посмотрел на него внимательно. Вот она, мысль, которую я и ожидал услышать.

— Солонину везут, сухари, — продолжал Фома. — Вяленое мясо. Но…

— И половина солдат мается животами, а другая половина зубы ломает о сухари, — отрезал я. — Цинга, дизентерия — вот главные враги армии, похуже французов. Нам нужно нечто иное. Нам нужно научиться сохранять еду свежей. Не солёной до горечи, не сушёной до состояния подошвы, а почти такой же, как этот огурец.

Фома посмотрел на меня с сомнением:

— Колдовство?

— Наука, — усмехнулся я. — Фома, а что, если бы мы могли сохранять овощи и мясо свежими круглый год? Не замораживать, не солить, не квасить, а именно сохранять в том виде, в каком они были при сборе или забое? Помнишь, я рассказывал про микробов? Ту самую «невидимую жизнь», от которой раны гноятся?

— Помню, — он перекрестился. — Ричард твой жути нагнал тогда.

— Так вот, еда портится по той же причине, — объяснил я. — Эти мелкие твари поедают её, выделяя яд. Если мы их убьём внутри продукта и не дадим новым попасть снаружи — еда будет храниться месяцами.

Я встал, начал ходить по комнате:

— Представь себе: стеклянные банки с тушеным мясом, с овощным рагу, с супами. Закрыты герметично, могут храниться в погребе почти год. Армия выступает в поход — везут с собой эти банки. Не нужно везти живой скот, не нужно искать продовольствие по деревням. Открыл банку, разогрел — и полноценная еда готова. Солдаты сыты, здоровы, боеспособны.

Я вернулся к столу, взял чистый лист бумаги и начал быстро набрасывать схему:

— Нам нужно новое производство, Фома. Суть вот в чём. Мы берём мясо — тушёное, варёное, хорошее мясо с жирком. Или овощи. Готовим, закладываем в стеклянные банки. Плотно закрываем крышкой. Стык заливаем смолой, воском, или, что ещё лучше, — я задумался, вспоминая технологии, — прокладываем прокладкой из кожи и прижимаем металлической крышкой. А потом эти закрытые банки варим в кипящей воде. Долго, час или два. Жар убивает всё живое внутри. А крышка не даёт новому воздуху с гнилью попасть внутрь.

Я нарисовал банку — прообраз будущей классической банки для консервирования, с широким горлом и герметичной крышкой.