Но почему тогда внутри скреблось такое паршивое предчувствие?

Я вспомнила его глаза в тот момент, когда он допил чай. Вертикальные зрачки. И тот взгляд, которым он скользнул по моим губам. В нем был не только голод зверя. В нем была такая бездонная, черная тоска, что мне стало жутко.

БА-БАХ!

Звук донесся из холла. Глухой, тяжелый, страшный удар. Словно на пол уронили мешок с цементом. Или... тело в броне.

Я подскочила в кресле. Монета выскользнула из пальцев и покатилась по ковру.

— Что это? — взвизгнул Казимир. — Он вернулся? Дверь ломает?

— Нет, — прошептала я, чувствуя, как холодеют руки. — Это не дверь.

Я вскочила, путаясь в тяжелых складках бархатного платья, и бросилась к выходу из гостиной.

Холл встретил меня полумраком — магические светильники здесь я еще не успела зарядить на полную мощность. Но того света, что падал из гостиной, хватило, чтобы увидеть.

Рэйвен не ушел.

Он лежал ничком в пяти шагах от входной двери. Его рука, затянутая в черную перчатку, тянулась к ручке, но так и не достала до нее.

— Рэйвен!

Я подбежала к нему и упала на колени, не заботясь о новом платье.

От него веяло холодом. Не просто прохладой человека, пришедшего с мороза, а могильным, космическим холодом. Пол вокруг него начал покрываться инеем. Белая изморозь ползла по паркету с тихим треском, словно живая плесень.

— Ой, мамочки! — запричитал Казимир, семеня следом. — Паркет! Он же паркет мне испортит! Хозяйка, он ледяной!

Я перевернула Рэйвена на спину. Это далось мне с трудом — он был тяжелым, как гранитная глыба.

Его лицо было страшным.

Мертвенно-бледная кожа с синеватым отливом. Губы белые, потрескавшиеся. Но самое жуткое — черная сетка вен. Она вздулась на шее, оплела подбородок и ползла к вискам, пульсируя в такт редкому, хриплому дыханию.

Это был не обморок. Это была агония.

— Откат, — выдохнула я, вспоминая лекции по физиологии, которые читала в книгах отца (в моем мире), и накладывая их на реалии магии. — Резкая отмена. Чай дал ему всплеск энергии, организм обрадовался, а потом топливо кончилось. И его собственная магия начала пожирать его с удвоенной силой.

Он умирал. Прямо здесь, на моем свежевымытом полу.

— Надо позвать охрану! — пискнул Казимир. — Даррена! Пусть тащат его в лазарет! Или в столицу! Не надо нам тут трупа Герцога! Нас же обвинят!

Я посмотрела на дверь. До гарнизона полчаса бегом. Потом сборы, сани... Пока они доедут до лекаря, Рэйвен превратится в ледяную статую. Его сердце остановится через десять минут. Я слышала, как оно сбоит — неровный, рваный ритм, как у сломанного мотора.

— Нет времени, — жестко сказала я. — Он не доживет.

— И что делать? Выкинуть на снег? — предложил домовой (прагматичность была его сильной стороной).

Я посмотрела на лицо мужа. На шрам, пересекающий бровь. На сжатые в гримасе боли челюсти.

Он предал меня. Он унизил меня. Он выгнал меня.

Если он умрет, я стану богатой вдовой. Свободной. Никто не посмеет тронуть меня. Сад останется моим.

Это был самый логичный, самый правильный выход. Просто ничего не делать. Позволить природе (и его проклятой магии) взять свое.

Но потом я вспомнила тот момент в гостиной. Как он смотрел на меня. Как его рука дрожала, когда он отдавал мне золото. Он не был злодеем. Он был больным, загнанным зверем, которого посадили на цепь зависимости.

— Мы не убийцы, Казимир, — сказала я тихо. — И я не дам ему умереть в моем доме.

Я попыталась поднять его за плечи. Бесполезно. Мертвый вес плюс доспехи. Я только сорву спину.

— Черт... Казимир, тащи тоник!

— Какой? — захлопал глазами домовой.

— Железный! Живо! Ту бутылку, что стоит на нижней полке!

Домовой исчез, оставив в воздухе вихрь пыли. Я расстегнула воротник мундира Рэйвена, пытаясь облегчить ему дыхание. Его кожа была твердой и холодной, как лед. Мои пальцы обжигало прикосновением.

Казимир вернулся через секунду, прижимая к груди темную бутыль.

Я вырвала пробку зубами. Сделала большой глоток.

Горькая, вяжущая жидкость обожгла горло. Вкус железа и крови.

Эффект наступил мгновенно. Мышцы налились свинцовой тяжестью, которая тут же превратилась в звенящую силу. По венам побежал ток. Мне показалось, что я могу пробить кулаком стену.

— А ну взяли! — рыкнула я (голос стал ниже).

Я подхватила Рэйвена под мышки. Рывок!

Его стокилограммовое тело оторвалось от пола, как пушинка. Я потащила его волоком в гостиную. Его сапоги скребли по паркету, плащ сбился, меч (который я не успела отстегнуть) звонко ударялся о пороги.

— Осторожнее! Углы! — командовал Казимир, бегая вокруг.

Я втащила его в гостиную и буквально швырнула на диван. Диван жалобно скрипнул, но выдержал.

Действие тоника начало отступать, сменяясь легким головокружением, но дело было сделано.

— Снимай с него это железо, — скомандовала я домовому, сама принимаясь за ремни кирасы. — Ему нужно тепло.

Мы работали в четыре руки. Я ломала ногти о тугие, замерзшие пряжки. Сняла тяжелый плащ, пропитанный талой водой. Отстегнула перевязь с мечом. Стянула кирасу, под которой оказалась промокшая от ледяного пота рубашка.

Зрелище было ужасным.

Его грудь представляла собой карту боли. Черные вены ветвились от сердца, расползаясь к плечам и шее. В центре грудины кожа была почти прозрачной, и сквозь неё было видно, как внутри пульсирует темный сгусток магии.

— Матерь Вишня... — прошептал Казимир. — Его же сожрали изнутри. Кто это сделал?

— Марисса, — зло выплюнула я имя. — Она не лечила его. Она его консервировала. Замораживала боль, вместо того чтобы растворять её. Она превратила его в ледяную бомбу, и теперь фитиль догорел.

Рэйвен выгнулся на диване. Из его горла вырвался хрип. Его зубы стучали так громко, что казалось, они сейчас раскрошатся.

Я набросила на него плед. Потом второй. Казимир притащил одеяло из спальни.

Бесполезно.

Холод шел изнутри. Иней начал проступать на ресницах Рэйвена, на его бровях. Даже плед, которым я его укрыла, стал жестким от мороза.

— Он замерзает, — констатировала я. — Чай не поможет. Он не сможет его выпить, да и концентрация там слабая. Ему нужна ударная доза. Чистая Жизнь.

Я метнулась к книжному шкафу, где лежал мой «золотой запас».

Достала маленькую шкатулку. В ней, на бархатной подушечке, лежала одна-единственная ягода.

Маточник «Алой Королевы». Самая первая ягода, созревшая на дереве. Она была размером с небольшое яблоко, темно-бордовая, почти черная, и от неё шло такое тепло, что шкатулка нагревалась. Я берегла её на семена, чтобы развести новый сад.

Но сейчас выбора не было.

— Прости, малышка, — шепнула я ягоде. — Придется тебе поработать лекарством.

Я подбежала к дивану.

— Казимир, держи ему голову!

Домовой запрыгнул на спинку дивана и ухватил Рэйвена за виски своими мохнатыми лапами.

— Держу! Он ледяной, хозяйка! У меня лапы стынут!

Я раздавила ягоду в чашке. Кожица лопнула с громким чпоканьем. Густой, вязкий сок, похожий на жидкий рубин, потек на дно. Запах наполнил комнату мгновенно — такой концентрированный, что у меня закружилась голова. Пахло летом, солнцем, цветущим лугом и медом.

Я добавила буквально каплю кипятка, чтобы согреть смесь.

— Рэйвен, — я склонилась над ним. — Рэйвен, открой рот. Пей.

Он не слышал. Он был в бреду.

— Холодно... — шептали его посиневшие губы. — Темно... Марисса, хватит... больно...

Его челюсти были сжаты судорогой. Я попыталась просунуть ложку между зубами. Металл звякнул об эмаль.

— Не получается! — в отчаянии крикнула я. — Он не глотает! Сок выльется!

Я видела, как черная тень на его лице становится гуще. Жизнь уходила. Секунды утекали сквозь пальцы.

Если я просто волью сок, он захлебнется. Или выплюнет.

Нужен прямой контакт. Передача энергии.

Я посмотрела на его губы. Холодные. Мертвые. И на чашку с драгоценным соком.