Солдаты уходили, кланяясь мне чуть ли не в пояс. Брам пытался поцеловать мне руку, но я тактично сунула ему в ладонь кусок вяленого мяса из их же пайка.

Когда дверь за ними закрылась, Казимир спрыгнул с печи.

— Ты видела? Видела? — он пританцовывал. — У него глаза горели! Хозяйка, ты теперь не просто леди. Ты теперь целительница! К нам паломничество начнется!

— Именно на это я и рассчитываю, Казимир, — сказала я, глядя в окно на удаляющиеся сани. — Паломничество. И рабочая сила.

***

Слухи в замкнутом мире гарнизона распространяются быстрее, чем вирус гриппа в метро.

Я ожидала гостей через пару дней. Но они пришли на следующее утро.

И это были не солдаты.

Когда Казимир доложил, что к воротам приближается «пестрая толпа в платках», я поняла: сработало сарафанное радио. Женское сарафанное радио — самая мощная информационная сеть в любой вселенной.

Я вышла во двор.

У ворот стояли пять женщин. Они кутались в шерстяные шали и меховые накидки, переминаясь с ноги на ногу. Впереди всех, как ледокол, стояла женщина необъятных размеров и такой же необъятной харизмы.

Марта. Жена интенданта. Я узнала её по описанию Казимира ("Гром-баба, коня на скаку остановит, а потом продаст его втридорога").

— Доброе утро, леди! — гаркнула Марта так, что с ворот осыпался иней. — Мы к вам! По делу!

— Доброе утро, дамы, — я открыла калитку, приглашая их во двор. — Проходите. В доме теплее.

Они вошли, озираясь. Их взгляды шарили по двору. Конечно, они искали магию. Или следы богатства. Но видели только расчищенные дорожки (спасибо моей новой силе и лопате) и закрытую наглухо дверь на задний двор.

Мы прошли на кухню. Теперь здесь было уютно: горел огонь, на столе стоял начищенный чайник (Казимир постарался), а в воздухе витал запах сушеных трав, которые я развесила для антуража.

— Слыхали мы, — начала Марта без обиняков, усаживаясь на табурет, который жалобно скрипнул, — что вы, Ваша Светлость, Брама на ноги поставили. Он теперь по казарме козлом скачет, всех достал своей бодростью.

— Было дело, — скромно кивнула я, разливая кипяток по кружкам.

— А у моего, — вступила худенькая женщина с заплаканными глазами, — кашель. Грудной, лающий. Лекарь говорит — "стылые легкие", мол, готовьтесь к худшему. А у нас двое детей...

— А у моего колено, — подхватила третья. — Не ходит почти.

— А у меня, — Марта понизила голос, — просто тоска. Сил нет. Утром встаю — и жить не хочется. Темнота эта проклятая...

Они смотрели на меня. С надеждой. С мольбой.

Я понимала их. Жизнь на границе, в вечной мерзлоте, рядом с мужьями, которые каждый день рискуют превратиться в ледяные статуи — это подвиг. Им нужна была не просто медицина. Им нужна была энергия.

— Я могу помочь, — сказала я тихо.

— Сколько? — деловито спросила Марта. — Золота у нас немного, но мы соберем.

Я покачала головой.

— Мне не нужно ваше золото. Здесь, на Утесе, золото не греет.

— А что нужно?

Я обвела рукой кухню.

— Посмотрите вокруг. Крыша течет. Окна — одно название, дует так, что свечи гаснут. Печная труба в гостиной забита. Пол в коридоре прогнил.

Марта прищурилась. Она была умной женщиной.

— Вы хотите ремонт?

— Я хочу бартер, — твердо сказала я. — Ваша валюта — руки ваших мужей. Плотников, столяров, каменщиков. Вы присылаете бригаду. Они чинят мне дом: крышу, окна, полы. Делают мебель. А я даю вам лекарство.

Женщины переглянулись.

— Мой Ганс — плотник от бога, — неуверенно сказала жена "колена". — Но он же ходить не может...

— Привезите его сюда на санях, — сказала я. — Я дам ему лекарство. Через час он сможет залезть на крышу. Если не сможет — я не возьму с вас ничего.

Марта смотрела на меня оценивающе.

— А оно вкусное? — вдруг спросила она. — Это ваше лекарство?

Вместо ответа я достала маленькую баночку. В ней был джем. Я сварила его ночью из трех ягод, добавив немного сахара (из пайка) и воды. Получилось густое, рубиновое желе.

Я зачерпнула ложечку и протянула Марте.

— Попробуйте.

Марта слизнула джем.

Ее глаза расширились. По пухлым щекам разлился румянец. Она выпрямилась, глубоко вдохнула, словно ей вдруг стало легче дышать.

— Ох ты ж... — выдохнула она. — Это... это как поцелуй в юности. Тепло-то как пошло! И в голове ясно!

Она хлопнула ладонью по столу.

— Девки! — скомандовала она. — Звоните мужьям! Ганса на сани! Петера с инструментами сюда! Если эта леди может вернуть нам мужиков в строй, мы ей не то что крышу, мы ей башню новую построим!

***

На следующий день поместье «Черный Утес» перестало быть обителью скорби. Оно превратилось в стройплощадку.

Это было похоже на муравейник, в который плеснули энергетика.

Приехали две дюжины мужчин. Кто-то хромал, кто-то кашлял, кто-то держался за поясницу. Но их жены (великая сила!) пригнали их сюда с инструментами.

Я организовала «медпункт» прямо на крыльце. Каждому рабочему — кружка горячего «шиповникового отвара» (с каплей вишневого сока).

Эффект был мгновенным.

Хромые бросали костыли. Кашляющие начинали дышать полной грудью. Унылые начинали шутить.

— Эй, парни! — орал Ганс, который еще час назад не мог согнуть колено, а теперь сидел верхом на коньке крыши. — Давай доску! Живее! Я чувствую, что могу взлететь!

Работа кипела.

Визжали пилы. Стучали молотки. Пахло свежей стружкой, мужским потом и махоркой.

Я ходила между ними как прораб, указывая, что делать. Но настоящим прорабом был Казимир.

Домовой был в экстазе. Он, невидимый для людей, носился по дому. Если плотник хотел взять гнилую доску, Казимир незаметно подсовывал ему хорошую. Если гвоздь гнулся, домовой его выпрямлял. Если кто-то халтурил, Казимир ронял ему на ногу молоток.

— Здесь дух обитает! — шептались рабочие, с опаской оглядываясь. — Сами инструменты в руки прыгают!

— Это благословение Леди, — авторитетно заявлял Ганс. — Она святая. Вы посмотрите, как она на нас смотрит. И кормит!

О, да. Кормежка была частью плана.

Я понимала: чтобы удержать эту армию, одной магии мало. Нужно бить в самое сердце мужчины. То есть — в желудок.

Пока мужчины чинили крышу и вставляли новые, двойные рамы со стеклом (Даррен действительно привез стекло, списав его как «бой при транспортировке»), я пекла.

У меня была мука, масло, яйца (привезли жены в благодарность) и... «Алая Королева».

Я решила испечь огромный вишневый пирог.

Тесто под моими руками, напитанными магией земли, поднималось не по часам, а по минутам. Оно было живым, пышным, как облако. Я выложила его на огромный противень.

Начинку я не жалела. Ягоды, освобожденные от косточек (косточки я бережно собирала в мешочек — это мой золотой запас), пускали сок. Я добавила немного крахмала, чтобы начинка не текла, и закрыла пирог плетенкой из теста.

Когда я поставила его в печь, аромат поплыл по двору такой, что рабочие на крыше перестали стучать молотками.

Это был запах дома. Запах, которого эти суровые люди, живущие в казармах и холодных избах, не чувствовали годами.

Ближе к обеду во двор въехал Даррен. Он, конечно, приехал «проконтролировать порядок», но я видела, как он хищно раздувает ноздри, вдыхая аромат выпечки.

— Ваша Светлость, — он слез с коня, глядя на обновленный фасад дома. — Я не узнаю это место. Вы... творите невозможное.

— Я просто создаю уют, лейтенант, — я вышла к нему, вытирая руки о передник. На щеке у меня было пятно муки, но я чувствовала себя прекрасной. — Обед готов. Прошу к столу.

Мы вынесли столы во двор (благо погода была солнечной, хоть и морозной, а тепло от дома и скрытого дерева грело воздух).

Я вынесла пирог.

Он был румяным, золотистым, с глянцевой корочкой. Сквозь решетку теста проглядывала темно-бордовая, кипящая начинка.

Когда я разрезала его, раздался коллективный вздох. Хруст корочки прозвучал как музыка.