— Это как помогаете? — ошеломлённо спросил я, совершенно не понимая, что он имеет в виду.

— Очень просто, товарищ лейтенант, — Василий ухмыльнулся. — Вы думаете, почему они так шустро всё вокруг разминируют? У нас тут фронтовики интересные имеются, которые знают, где немцы любили мины ставить. А потом, вы знаете, пёс к нам приходит, большой такой, дворняга. Поймать не можем, как ни пытаемся, убегает. Но заметили, если как над одним и тем же местом несколько раз стоит и лает, значит, ищи там мину. Вот и указываем саперам места, где проверить надо.

Я смотрел на Василия и не мог поверить в правдивость его рассказа, хотя война научила верить в самые невероятные вещи и уже понавидался такого, что оторопь брала, когда вспоминал. А уж что память Сергея Михайловича тут же выдавала из своих немалых жизненных запасов… Но этот рассказ про бездомную собаку-самоучку…

— Надо как-то с псом договориться, — сказал я, когда ко мне вернулся дар речи. — Приручить его, накормить, сделать официальным помощником саперов.

— Да мы пытаемся, товарищ лейтенант, — вздохнул Василий. — Но он тут же уходит куда-то в развалины, как только мы к нему приближаемся. Боимся очень, как бы его кто случайно не подстрелил, ведь бродячих собак у нас стреляют, чтобы не распространяли болезни.

— Да, — покачал я головой, — задача, однако. Надо будет это дело как-то организовать, может быть, через ветеринарную службу.

— Ребята-саперы говорят, у них со дня на день какой-то важный офицер из госпиталя вернётся, их командир. Они уверены, что он с собакой договорится, он, видите ли, всегда с животными общий язык находит.

— А что за порода у пса?

— Пёс, наверное, большой будет, если кормить хорошо, а сейчас исхудал, шкура да кости. А порода скорее дворняжка, обычная русская дворняга, умная очень.

— А лучше что, не получается кормить?

— Так не берёт, сразу же уходит. Положишь в миску больше обычного, он понюхает и уходит. Боится, видимо или учёный больно.

Поэтому пока в нашем Блиндажном с едой неплохо. От пуза никто не ест, но немного к достаточно скудному пайку, который выдают на человека по карточкам, ребята решили из своих запасов добавлять, чтобы силы были работать.

Когда мы, возвращаясь с тракторного завода, заехали к себе в расположение, то Василий, как только я сказал, что мы едем к управляющему горстройтреста, вручил мне небольшой продовольственный пакет, завёрнутый в чистую тряпицу. В нем был сахар граммов двести, по двести граммов солёного сала и вяленого мяса и две большие испечённые вчера вечером ржаные лепёшки по килограмму каждая. По этому поводу вчера вечером Василий провёл среди своих собрание, и они единогласно так постановили.

Причину такого решения мне он не объяснил, только хитро улыбнулся, жучара. Наверняка сообразил, что новому начальнику, то есть мне, надо помочь произвести хорошее впечатление на сотрудников треста, с которыми я вот-вот должен встретиться. Он в отличии от меня уже с ними вроде общался и похоже представлял куда мы едем.

Во время вручения этой посылки и состоялся у нас разговор о саперах и собаке. А о многом другом, о жизни на Урале, о работе, о семьях, которые остались дома, два слова там, два там. Кое-что Андрей рассказывал, но как-то пока неохотно.

Я, конечно, заезжал не за этим, подобное и в голову даже не пришло просить бы. Мне лично того, как меня сейчас кормит государство, хватает выше крыши, совершенно не голодаю. Чувство голода, от которого иногда даже переклинивало мозги во время оборонительных боев или ужасных дней отступления летом и осенью сорок первого и летом сорок второго, отступило ещё в госпитале.

Там по идее, ежедневный рацион меньше, чем на передовой, но мне лично более чем хватало. Кормили регулярно и очень качественно, три раза в день горячим, давали хлеб, кашу, постоянно мясо и рыбу.

У меня, конечно, было смутное подозрение, что просто кто-то из персонала госпиталя просто втихаря подкармливал молодого лейтенанта, оставшегося без ноги. Я просто однажды перепутал стаканы с чаем и взял со стола чужой стакан, а не предназначенный не мне.

Разница была разительная, мой чай обычно был слаще, а однажды порционная котлета, принесенная мне, была даже на глаз больше обычной, граммов на пятьдесят точно. Но я делал вид, что не замечаю этой заботы, чтобы не смущать людей, которые от себя отрывали кусок для раненого бойца.

Уже здесь, в Сталинграде, когда я приходил в партийную столовую, меня даже дважды на раздаче вогнали в краску смущения, когда поданная порция второго была явно больше положенного. А уж как нас кормили во время нашей ударной вахты, прямо натуральная сказка.

Где это видано, чтобы каждый день был хороший кофе, причём натуральный, а суррогат; настоящий пшеничный хлеб, мясо, рыба, шоколад и сливочное масло чуть ли не вволю. Это было невероятно, учитывая, что город-то разрушен, со снабжением еще проблемы.

А в Блиндажный я заехал с одной единственной целью: поручить Василию срочно подобрать среди ребят тех, кто сможет работать на разборке и последующей сборке разбитой немецкой техники, которую уже начали свозить на «Красный Октябрь». Нужны были толковые механики слесаря и ремонтники, которые понимают в технике, не боятся тяжёлой работы и, хотя бы видели иностранную.

Я показал рукой на заваленный бумагами стол управляющего и спросил:

— Это, наверное, вы всё разложили, готовясь к докладу перед ревизором из горкома партии?

Беляев что-то хотел сказать, но только хмыкнул, бросив перед этим взгляд на свою заведующую архивом, и неожиданно для меня как-то виновато ответил:

— Ну, что-то типа того, Георгий Васильевич.

Его ответ меня почему-то развеселил, и я с трудом сдержал подступивший смех. Было что-то трогательное в этой откровенности управляющего, в его готовности признаться, что весь этот бумажный парад устроен специально для проверяющих.

В дальнем углу кабинета сиротливо стоял ещё один стол. Он был весь какой-то ободранный и несчастный, с облупившейся краской и выщербленной столешницей, на которой виднелись следы от каких-то тяжёлых предметов. Судя по всему, его ещё недавно использовали немного по другому назначению, скорее всего, как широкую ступеньку, чтобы добраться до чего-то на стене.

— Каюсь, за неделю в Сталинграде не удосужился к вам заехать и познакомиться, — начал я, оглядывая кабинет. — Теперь вот придётся навёрстывать упущенное ударными методами. Но у меня, товарищи, есть оправдание.

Я сжал в кулак правую ладонь, резко поднял её до уровня лица и выбросил вверх указательный палец. Беляев и Орлова удивлённо и даже немного ошарашенно выкатили глаза, взгляд которых невольно оказался прикованным к моему пальцу. Анна Николаевна даже слегка отшатнулась назад, видимо решив, что сейчас начнётся разнос. Её лицо побледнело, и я понял, что женщина привыкла именно к такому стилю общения с партийными работниками.

— Вот это всё, товарищи, сейчас совершенно не надо, — я показал на стол, заваленный бумагами, а потом на прикреплённую к стене карту современного Сталинграда, — Ваша карта другое дело. Наглядно и очень понятно. Видно, что делали с душой, вручную. А вот бумаги давайте вон на тот стол уберём. Я за эту неделю с положением дел в городе и области хорошо ознакомился, и на местности, и в секретной части обкома.

Таких слов от меня управляющий со своей подчинённой явно не ожидали и выглядели растерянными, особенно заведующая архивом.

Расцветка канцелярской крысы на её лице, серовато-бледная от постоянного сидения в помещении, сменилась пунцовым румянцем. Она просто запылала, явно смущённая моими словами и не зная, как реагировать на такое необычное начало разговора.

Видимо, они готовились к стандартной партийной проверке с докладами, цифрами и оправданиями невыполнения планов, а тут появился какой-то молодой инвалид с одной ногой, который всё это отметает с порога.

— Мне хоть и годов мало, и образование пока так себе, — я щёлкнул языком и помотал руками, словно отгоняя ненужные мысли. — Но на мой взгляд, только…