— Обидно, в последние дни, добивали уже фрицев. Мне сослуживцы потом рассказали, это было чуть не перед последним боем. Как пишут журналисты в газетах: шальная мина.

— На войне шальных мин и пуль не бывает, — философски заметил Беляев, и в его голосе прозвучала горечь. — Меня вот тоже, считай, от Могилёва до Сталинграда ни разу не зацепило, а на Дону вот… — он ткнул подбородком в пустой рукав, и это движение было наполнено такой болью, что я невольно поёжился. — Я сам сталинградский, до войны дома строил, жилые районы, школы, больницы, целые кварталы возводили, а потом, в других местах правда, всё больше их взрывал, когда отступали. Сначала саперной ротой командовал, потом отдельным батальоном. Сюда меня, как вы понимаете, после госпиталя направили. Задачу поставили очень боевую: в кратчайшие сроки город восстановить.

За длинным столом сидела худая как щепка, женщина, которую я мысленно сразу назвал «канцелярская крыса». Другого определения этой особе, которая была почти точной копией секретаря, подобрать было нельзя. Весь её внешний вид говорил, что она очень много времени проводит в помещении, где мало естественного света, очень тесно, но зато много различных бумаг. Лицо её было таким же бледным, почти синюшным, глаза близоруко щурились за толстыми стёклами очков в металлической оправе. Одета она была в тёмное платье с белым воротничком, волосы зачёсаны в тугой пучок на затылке. Перед ней лежала толстая папка с какими-то документами, и она явно нервничала, теребя край папки тонкими пальцами с обкусанными ногтями.

Мне сразу же пришла в голову мысль, что это Анна Николаевна Орлова, заведующая архивом треста, и что они готовятся держать отчёт передо мною, текст которого и печатает секретарь-машинистка в приёмной.

— Вы Анна Николаевна Орлова, полагаю? — я постарался своему голосу придать максимальную учтивость, даже некоторую мягкость, чтобы разрядить обстановку.

— Да, — растерянно ответила хозяйка архива, явно ожидавшая чего-то худшего. Её голос дрожал.

— Что-то мне подсказывает, вам кто-то приказал подготовить отчёт о проделанной работе и приготовиться к заслуженному наказанию за то, что Сталинград до сих пор лежит в руинах? — я не удержался и улыбнулся, чтобы показать, что не собираюсь их казнить за развалины города.

Содержание мною сказанного, а самое главное ироничный тон, вызвали улыбку и разрядили складывающуюся напряженную обстановку. Анна Николаевна робко улыбнулась в ответ, её плечи расслабились. Управляющий трестом улыбнулся тоже, и неожиданно как-то застенчиво подтвердил:

— Есть такое дело, товарищ Хабаров. Проходите, располагайтесь, — он сделал неопределённый жест единственной рукой, который можно было истолковать двояко в отношении предлагаемого мне места. Я мог сесть либо к столу управляющего, либо к длинному совещательному столу, где сидела Орлова.

Я повернулся к открытой двери кабинета. Андрей шёл за мной как тень и наверняка стоял в приёмной, ожидая моих распоряжений, готовый выполнить любую просьбу.

— Я, Сидор Кузьмич, думаю, нам сейчас полезнее всего будет попить чаю, — предложил я, кивнув в сторону приёмной, где на небольшом столике в углу стоял большой, скорее всего объёмом не меньше пяти литров, самовар.

Сергей Михайлович конечно не был большим специалистом в этой области антиквариата, но его знания мгновенно всплыли в моей голове, и я предположил, что это скорее всего какой-нибудь революционный образец, так как на нём, вроде бы, удалось разглядеть дату 1921 и какой-то советский герб с серпом и молотом. Самовар был медный, начищенный до блеска, явно предмет гордости учреждения.

— Да, не мешало бы, — улыбнулся хозяин кабинета, и эта улыбка изменила всё его лицо.

Улыбка у него была неожиданно для меня добрая и даже застенчивая, совсем не та, которую можно было бы ожидать от сурового саперного майора и управляющего трестом. Я попытался представить, и мне стало от этого очень нехорошо, как этот майор, командир отдельного инженерного батальона, отдавал страшные приказы взрывать при отступлении заминированные им же накануне дома, какие-то учреждения, школы, больницы или мосты, всё то, что он же строил ещё несколько месяцев назад, до войны. Какой ужас должен был испытывать этот человек, нажимая на рубильник взрывной машинки и видя, как в воздух взлетают результаты его же собственного мирного труда.

— У нас как раз самовар закипел минут двадцать назад, вот только… — Беляев как-то смущённо улыбнулся и не закончил фразу, но продолжение было понятно.

Что «вот только», понятно и без слов. Наверняка сахаром и хлебом, не говоря уже ещё о чём-нибудь другом съестном, они не богаты и гоняют скорее всего пустой чай, может быть, от силы с одной заваркой на целый день.

— Андрей, — позвал я, и мой верный оруженосец тут же буквально вырос в дверях, как джинн из бутылки. — Сходи в машину и принеси все документы, которые мы захватили с собой из горкома. И посылку нашего Василий прихвати. Нашего боевого товарища не забудь позвать.

Моих уральских ребят в поездку в разрушенный Сталинград собирали всем миром, и, наверное, это делали очень умудрённые жизнью люди. Суперчая, которым нашего коменданта угостили саперы, у них с собой не было, а вот простого и доступного они с собой привезли килограмма три, в нескольких бумажных свёртках. Кроме этого килограмм пять кускового сахара, грамм двести сухих дрожжей, настоящей ржаной муки килограмма четыре, соленого сала граммов пятьсот и какого-то вяленого мяса около килограмма. И конечно американская тушёнка.

В том, что их так основательно собрали перед поездкой в разрушенный Сталинград, ничего удивительного не было. Большинство из них, кроме нескольких человек типа Василия, списанных под чистую с фронта по ранению, работали на оборонку, на заводах Урала, и по их рассказам зарплату получали приличную, которую некоторым даже некуда было тратить, ведь в магазинах было пусто. Деньги копились, но потратить их было не на что.

А когда стало известно, что группа добровольцев едет восстанавливать Сталинград, то рабочие дружно скинулись, и ребятам собрали такие суперпосылки, что глаза разбегались. В больших уральских городах, как собственно и почти везде в глубоком тылу, на рынках и базарах много чего можно было купить, если были деньги. Особенно хорошо торговали на толкучках, где можно было выменять что угодно на что угодно. А тут ещё и компетентные товарищи постарались и сумели организовать бартер с каким-то Закавказьем, где, например, в отношении продовольственного обеспечения ничего не изменилось за время войны. Там по-прежнему были и фрукты, и овощи, и мясо, и сыры.

Где это точно, я расспрашивать ребят не стал: меньше знаешь, крепче спишь, да и не моё это дело. Они сказали только, что это где-то на турецкой границе, возможно, Грузия или Армения. Кстати, ребята ничего не рассказали и про то, что на что был обмен, видимо, это была коммерческая тайна или просто не хотели распространяться о делах, которые могли быть не совсем легальными.

Кроме этого, Василий оказался ещё тем жуком, хитрым и изворотливым. Не знаю, что уж там у него за особые отношения с саперами, работающими вокруг Блиндажного, но немецкие консервы, которые вполне ещё годятся для еды, они находили при разминировании регулярно и подгоняли нашему коменданту. То ли Василий их чем-то снабжал, то ли просто дружба фронтовая, но факт оставался фактом.

Я, кстати, сегодня решил этот вопрос прояснить и напрямую спросил у Василия, когда мы ехали сюда в трест:

— Василий, скажи честно: проблем с особым отделом не будет? — он засмеялся, откровенно и весело, а потом совершенно серьёзно ответил:

— Не будет, товарищ лейтенант. Вот вы, когда были на фронте, можете вспомнить, чтобы какой-нибудь особый отдел обвинил в мародёрстве или ещё в чём-то плохом нашего бойца, который взял в бою или после него свой законный трофей? Ребята-саперы нам не драгоценности приносят, не золотые часы или бриллианты, а в основном найденные немецкие пайки, консервы, которые ещё можно есть, тем более мы им помогаем.