Ещё на аэродроме Чуянов позвонил Виктору Семёновичу и предупредил его о назначенном на девять утра срочном совещании, на котором обязательно должен быть товарищ Хабаров.

Он стоял на лётном поле, чувствуя под ногами твёрдую сталинградскую землю, и смотрел на восходящее солнце. Новый день начинался. День, который может стать началом возрождения города. Или днём его окончательного краха как руководителя. Всё зависело от того, сумеет ли он правильно организовать работу, сумеет ли зажечь людей своей верой в успех.

Чуянов глубоко вздохнул, расправил плечи и направился к машине. Времени на раздумья не было. Надо было действовать, и действовать немедленно. Сталин дал ему срок до годовщины Великого Октября. Полгода с небольшим. За это время надо было сделать невозможное, превратить руины в город, наладить производство домов по новой технологии, построить цементный завод. Задача казалась невыполнимой, но другого выхода не было.

Машина тронулась, повезла его по разбитым улицам в центр города. За окном мелькали развалины, но Алексей Семёнович их почти не видел. Он уже мысленно составлял список первоочередных мер, прикидывал, кого из руководителей подключить к работе, как распределить обязанности. Хабаров должен быть на совещании обязательно. Этот молодой инвалид войны, с его проектом крупнопанельного домостроения, может стать ключевой фигурой в деле восстановления города.

Восьмого апреля я встал чуть ли не затемно. И в шесть часов утра был уже готов ехать на работу. Наши сапёры, птички ранние, уже приступили к работе, поэтому мы с Андреем без проблем на их полуторке к половине седьмого добрались до партийного дома.

По моим расчётам нынешнее утро, это самое раннее, когда товарищ Чуянов может вернуться из Москвы. И я решил, что мне надо успеть до встречи с ним пообщаться с Виктором Семёновичем и доложить свои планы.

Их у меня за вчерашний день возникло два. Первый самый простой и очевидный: создать режим наибольшего благоприятствования товарищу Сидорову Ивану Петровичу с тем, чтобы быстро определиться, насколько жизнеспособна его идея восстанавливать разрушенные дома с использованием «дедовских» технологий. Вполне возможно, что можно будет восстанавливать здания на высоту пары этажей, а это уже будет прорыв в нашей ситуации практически полной безнадёги.

Гашёная известь, песок и глина, эти материалы не являются дефицитами. И можно попытаться наладить достаточно масштабное производство мертеля Егора Челиева по технологии первой четверти девятнадцатого века, которая была апробирована и успешно использована при восстановлении Москвы после пожара двенадцатого года.

Она сейчас лежит в основе производства цементов, применяемых при подводных работах. Мы о ней подробно говорили, правда уже не помню на каком цикле, но точно не на истории строительного дела. В совокупности с идеями Ивана Петровича это может позволить нам начать достаточно масштабное восстановление разрушенных зданий, если рассматривать остатки только первых, максимум вторых этажей.

Я ещё не придумал как, но надо помочь Ивану Петровичу, чтобы он в ближайшие две недели приступил к ремонту осмотренных мною четырёх разрушенных домов и, если его идея сработает, тут же начать восстановление рабочих посёлков тракторного: Верхнего и Нижнего.

За эти две-три недели надо доработать идею налаживания опытного производства мертеля Челиева. И если получится, тут же масштабировать это производство, организовать крупные строительные бригады и приступить к восстановлению тех зданий, где более-менее уцелели первые этажи.

Эта идея у меня окончательно созрела, когда я после подъёма был занят своим утренним моционом. В это слово я вкладывал немного другой смысл, отличный от общепринятого.

В моей системе координат это не утренняя прогулка, а приведение себя в порядок после подъёма, в том числе и небольшая зарядка или прогулка на свежем воздухе, естественно если для этого есть возможность. Сегодня я выполнил несколько упражнений для рук и корпуса прямо возле блиндажа, разминая затёкшие за ночь мышцы. Потом умылся ледяной водой из бочки, стоявшей у входа, и это окончательно разогнало остатки сна.

Во время утреннего чаепития я конспективно набросал этот план в своей рабочей тетради и решил его изложить Виктору Семёновичу при первой же возможности. Записи получились сбивчивыми, местами неразборчивыми, но для меня они были понятны. Основные тезисы, ключевые моменты, расчёты необходимых материалов.

Второй моей идеей был план масштабных ремонтных работ разбитой немецкой техники. И если в идее восстановления первых этажей зданий было очень много подводных камней, то здесь я не сомневался в успехе, особенно если привлечь к ремонту пленных. Среди них наверняка много всяких ремонтников, слесарей и прочих механиков, хорошо знающих свою технику. Немцы славятся своей педантичностью и техническими навыками, почему бы не использовать это на благо восстановления?

Охрана на входе уже знала меня в лицо и по имени-отчеству, но я всё равно дисциплинированно предъявлял свои документы. Они ко мне, кстати, обращались по званию: товарищ лейтенант.

Вот загадка, почему меня не увольняют из рядов РККА. Кем интересно продолжаю числиться в секторе учёта командиров местного военкомата? Эту загадку я, наверное, скоро разгадаю, когда пройду назначенное мне внеочередное освидетельствование в начале мая. Может быть, меня хотят оставить в резерве? Или просто забыли или не успели оформить увольнение по ранению? Бюрократия есть бюрократия, даже во время войны.

Лейтенант госбезопасности, которому я предъявил свои документы, дисциплинированно козырнул мне и неожиданно задержал меня:

— Минуту, товарищ лейтенант. Товарищ Андреев распорядился передать вам, чтобы вы, как только появитесь, сразу же поднялись к нему.

Я молча кивнул и прямым ходом направился в кабинет Виктора Семёновича. Он, похоже, работал всю ночь: глаза были красные, и весь был какой-то серый. Лицо осунулось, щетина пробивалась на щеках, воротник гимнастёрки был расстёгнут. На столе валялись окурки в пепельнице, стояла недопитая кружка с остывшим чаем. Картина бессонной ночи была налицо.

— Здравствуйте, Виктор Семёнович, — поздоровался я, входя в кабинет.

— Здравствуй, Георгий Васильевич, — ответил Виктор Семёнович на моё приветствие. — Садись, читай.

Я взял в руки текст телефонограммы, сразу же отметил её гриф: «совершенно секретно» и дату 1.00 восьмого апреля, и только после этого начал читать её лаконичный, но совершенно однозначный по содержанию текст.

«Положение дел с восстановлением жилого фонда г. Сталинграда Государственным комитетом обороны СССР по состоянию на 07.04.1943 года оценивается как неудовлетворительное. Всем партийным, советским и хозяйственным органам надлежит в кратчайшие сроки разработать, принять и осуществить комплекс мер, которые позволят к 07.11.1943 года радикально изменить положение дел с восстановлением разрушенного жилого фонда Сталинградской области и города Сталинграда. Предупредить о персональной ответственности за выполнение этого поручения ГКО СССР товарищей Чуянова А. С., первого секретаря Сталинградского обкома и горкома ВКП(б); Прохватилова В. Т., второго секретаря Сталинградского обкома ВКП(б); Зименкова И. Ф., председателя Сталинградского облисполкома; Андреева В. С., второго секретаря Сталинградского горкома ВКП(б) и Пигалева Д. М., председателя Сталинградского горисполкома. Председатель ГКО СССР Сталин И. В.».

Получив такую бумагу, подписанную Сталиным, не одну ночь спать не будешь. Так что причина помятого внешнего вида Виктора Семёновича ясна как белый день. Слова «персональная ответственность» в сталинской телефонограмме означали только одно: либо выполнить, либо… Другого варианта не было.

Я перечитал телефонограмму ещё раз, вдумываясь в каждое слово. Срок, седьмое ноября, день годовщины Октябрьской революции. Ровно семь месяцев на то, чтобы совершить невозможное. Радикально изменить положение, это значит не просто построить несколько домов, а действительно переломить ситуацию, показать реальный прогресс, пути быстрого решения проблемы.