Он повернулся к нам, отошел от окна и посмотрел сначала на Виктора Семёновича, потом на меня:

— И ты, Георгий Васильевич, должен это понимать. Ты теперь не просто инструктор горкома. Ты отвечаешь за восстановление жилья. От тебя зависит, будут ли люди жить в домах или продолжат мёрзнуть в блиндажах. От тебя зависит, выполним мы задачу к седьмому ноября или нет. А от этого зависит, останемся ли мы на своих местах или… — он не договорил, но и так было ясно, что он имеет в виду.

Я сглотнул. Вот оно что. Не просто назначение на ответственную должность, а прямое указание: либо выполнишь, либо ответишь. Девятнадцать лет, один протез вместо стопы, семь классов образования, и на мне теперь висит судьба восстановления Сталинграда. И моя собственная судьба тоже.

— Я понял, товарищ Чуянов, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Сделаю всё, что могу.

— Вот и отлично, — Чуянов снова подошёл к столу, взял папиросу из пачки, лежащей на столе. — Тогда начинайте работать. Времени у нас в обрез. К седьмому ноября должны быть результаты. Реальные, видимые результаты. Чтобы Москва увидела: Сталинград восстаёт из руин.

Мы вышли из кабинета вместе с Виктором Семёновичем. В коридоре было тихо, наши шаги гулко отдавались от стен. Виктор Семёнович шёл молча, погружённый в свои мысли. Я тоже молчал, переваривая услышанное.

У лестницы он остановился, посмотрел на меня:

— Георгий, ты понял, что нам сказали?

— Понял, Виктор Семёнович. Либо выполним, либо нас расстреляют.

— Не только нас. Чуянова в первую очередь. Он ведь главный ответственный. Но и мы с тобой рядом окажемся, — он помолчал, затем добавил тише: — Так что давай работать так, чтобы не подвести его. И самих себя заодно.

— Будет исполнено, — ответил я.

Виктор Семёнович кивнул и направился вниз по лестнице. Я постоял ещё минуту, глядя в окно на разрушенный город. Солнце уже ярко светило, высушивая лужи после дождя. Где-то вдали стучали молотки, скрежетали пилы. Город просыпался, город начинал жить.

И мне предстояло сделать так, чтобы эта жизнь вернулась в разрушенные стены, чтобы люди снова обрели дома. Задача казалась невыполнимой, но другого выхода не было. Надо было делать. Надо было работать. Надо было выжить.

Я развернулся и пошёл вниз по лестнице. Андрей ждал меня внизу, терпеливо стоя у входа. Увидев меня, он выпрямился:

— Георгий Васильевич, куда теперь?

— К Марфе Петровне, — сказал я. — Она обещала организовать посылки твоим родным. А потом на «Красный Октябрь». Надо посмотреть, где будем площадку организовывать.

Работа началась. И остановиться было уже нельзя.

Продовольственный аттестат, который положен мне как офицеру, является именным, и его нельзя передать другой семье или разделить на части. Этот документ строго персональный, и любые попытки обойти установленный порядок могут привести к серьёзным неприятностям как для меня, так и для получателей. Поэтому с семьей Андрея возможен только вариант передачи посылки. И это вполне реально осуществить, по крайней мере, со слов Марфы Петровны, которая уже не раз занималась подобными делами и знает все тонкости организации подобных отправлений.

Транспортные самолёты из Сталинграда на Урал сейчас летают не каждый день, график довольно нерегулярный, но пару раз в неделю точно отправляются рейсы, и Марфе Петровне не составит особого труда организовать передачу посылки в Челябинск. Она имеет необходимые связи на аэродроме и знает, к кому обратиться. Как раз сегодня должен быть такой рейс, и при определённой расторопности вполне можно успеть. Времени оставалось не так много, но если поторопиться, то всё получится.

Я тут же получил остаток положенного мне масла, целых двести граммов по офицерской норме. Мне его сразу упаковали в несколько слоёв бумаги и обвязали шпагатом, чтобы оно не поплыло в дороге от тепла. Андрей разборчиво написал свой адрес на листке бумаги, который Марфа Петровна аккуратно прикрепила к свёртку. Она обещала лично проследить, чтобы всё дошло как надо.

Я, конечно, очень сомневался, не расплывётся ли масло, пока окажется в Челябинске. Дорога неблизкая, несколько часов лёта, и неизвестно, в каких условиях будет лежать посылка. Но Аркадий Антонович только посмеялся над моими опасениями, похлопав меня по плечу.

— У нас, товарищ лейтенант, оно как камень застывает, не переживайте. А в самолёте лётчики знают, куда пристроить груз. Там есть места, где тепла никогда нет. Даже летом можно замёрзнуть до костей, настоящий холодильник в воздухе.

То, что это действительно так, я и сам знал по собственному опыту. В школе младших лейтенантов однажды был случай, когда по какой-то военной нужде один из наших курсантов летал на Ли-2 в тыл, кажется куда-то за Урал. Пикантность ситуации была в том, что место ему нашлось только в грузовом отсеке среди каких-то ящиков. И он потом с нескрываемым ужасом рассказывал, какие там сквозняки гуляют и какая жуткая холодина царит, несмотря на вполне приличный плюс за бортом и яркое солнце в иллюминаторе. Бедняга чуть не отморозил себе уши и пальцы на руках, хотя на земле была самая настоящая весна.

Решив проблему с посылкой на Урал и немного успокоившись относительно судьбы масла, мы с Андреем отправились на завод «Красный Октябрь». Водитель «эмки» был мой старый знакомый, тот самый шофёр, которого мне уже не раз выделяли. Он, поздоровавшись со мной и крепко пожав руку, сразу же обрадовал приятной новостью:

— Меня, Георгий Васильевич, до особого распоряжения закрепили за вами персонально. И даже с бензином не ограничили, представляете? Завгар сказал, что товарищ Чуянов лично распорядился выделить машину в ваше распоряжение. Так что вы теперь всегда на колёсах и можете ездить, куда вам нужно по делам.

Эта новость меня, конечно, очень обрадовала и значительно облегчила душу. Наличие личного транспорта в нынешних условиях, это настоящая роскошь и огромное подспорье в работе. Чтобы выполнять все поставленные передо мной задачи, мне надо за день успевать побывать чуть ли не в тысяче мест, встретиться с десятками людей, решить сотни вопросов. И вопрос транспорта для меня очень даже критичный, без машины я бы просто захлебнулся в этом потоке дел. Пешком или на попутках много не находишься, особенно когда расстояния измеряются километрами, а дороги ещё толком не расчищены.

На заводе «Красный Октябрь» меня уже ждали, видимо, предупредили о моём визите. Директора, к сожалению, на месте не оказалось, он уехал по каким-то неотложным делам в Астрахань, но меня встретил парторг ЦК ВКП(б) Владимир Иванович Круглов.

Я с ним ещё не был лично знаком, хотя слышал много хорошего. Он вместе с Чуяновым только недавно вернулся из Москвы, где решались важные вопросы восстановления промышленности Сталинграда, но уже был полностью в курсе поставленной передо мной задачи. Чуянов, видимо, подробно его проинструктировал.

Круглов оказался мужчиной лет сорока пяти, среднего роста, крепкого телосложения, с умными внимательными глазами и седеющими волосами. Говорил он чётко и по делу, без лишних слов. Вместе с ним были двое заводских инженеров, один постарше, другой совсем молодой, которые тут же предложили идеальный, на мой взгляд, вариант решения проблемы с техникой.

Красной Армии по итогам Сталинградской битвы достались поистине огромные трофеи, масштаб которых трудно даже представить. Только в самом городе и ближайших окрестностях было захвачено или уничтожено несколько десятков тысяч единиц бронетехники, автомашин, тракторов и прочего имущества противника. Одних машин было захвачено больше 80.000. Всем этим богатством естественно тут же начали заниматься специально сформированные армейские трофейные батальоны и целых три центральных органа, созданных ГКО специально для учёта и распределения захваченного имущества. Их, кстати, буквально накануне, пятого апреля, упразднили, объединив структуры, и создали единый Трофейный комитет во главе с Маршалом Советского Союза Ворошиловым. Эта централизация должна была навести порядок в распределении трофеев.