— Теперь о самом щепетильном вопросе: привлечение к работам пленных, спецконтингента и лиц, содержащихся в системе ГУЛАГ НКВД СССР. После окончания боёв и пленения окружённой группировки немецко-фашистских войск у нас в лагерях, расположенных в Бекетовке, было оставлено двадцать тысяч военнопленных. Как вы знаете, среди них была достаточно высокая смертность, и сейчас на нашей территории их не больше десяти тысяч. Я поднимал этот вопрос, и возможно количество пленных, занятых на восстановительных работах, будет увеличено. Теперь о привлечении спецконтингента, — я стоял и слушал, как Чуянов распределяет обязанности, назначает ответственных, ставит задачи.

Говорил он быстро, чётко, словно всё это уже было продумано заранее. Может быть, так оно и было. Может, он ещё в Москве понял, что мои идеи, это его шанс удержаться на плаву, и теперь действовал решительно.

— Как вы знаете, у нас есть лагерь №108 в Бекетовке для содержания спецконтингента, и сейчас организуются лагеря на СТЗ, «Баррикадах», «Красном Октябре», судоверфи и возможно на других оборонных предприятиях города, восстановление которых является первоочередной задачей. У вас, Георгий Васильевич, такой возможности пока нет, также, как и привлечения пленных и лиц из системы ГУЛАГа. Если у вас будут конкретные персональные предложения, то сразу же докладывайте мне, и я буду пытаться решать эти вопросы на максимально высоком уровне.

Голос Чуянова был ровным, деловым, но я слышал в нём усталость. Он говорил о людях, о пленных и заключённых, как о рабочей силе, о ресурсе, который нужно распределить. Такова была реальность войны и послевоенного восстановления. Моральные терзания здесь были роскошью, которую никто не мог себе позволить.

В какой-то момент выступления Чуянова у меня появилось желание задать вопрос: «Алексей Семёнович, всё это правильно и крайне необходимо, но это всё тактика. А где стратегия? Где вопросы панельного домостроения и нового цементного завода?»

Но я промолчал, понимая, что не моё дело перебивать первого секретаря на совещании. Да и не нужно было. Он сам прекрасно знал, о чём говорить.

У Чуянова явно от напряжения стал садиться голос, и он решил сделать паузу. Его помощник только что принёс ему горячий чай, Алексей Семёнович с наслаждением сделал несколько глотков и продолжил излагать свои тезисы.

У меня сразу же мелькнула мысль, что Чуянов как бы услышал меня и перешёл к этой более интересной для меня теме.

— Теперь то, что касается наших главных стратегических, так сказать, предложений: создание экспериментального крупнопанельного производства и строительство нового цементного завода в Михайловке. Перед самым отлётом из Москвы у меня состоялся телефонный разговор с товарищем Маленковым, и Георгий Максимилианович сообщил мне, что принято решение до десятого апреля сформировать и направить к нам две группы профильных специалистов: одна преимущественно из сотрудников НИИ строительной техники и Академии архитектуры, другая из сотрудников наркомата строительства и работников, простаивающего сейчас Сенгилеевского цементного завода в Ульяновской области. До их прибытия мы должны отработать все наши предложения и подготовить план работы, опираясь исключительно на собственные силы. Товарищ Хабаров должен это сделать по экспериментальному заводу, а вы, Иван Фёдорович, — Чуянов наконец-то начал давать персональные поручения и другим, обратившись к председателю облисполкома Зименкову, — по цементному заводу. На этом пока всё, товарищи. Начинаем работать.

Совещание закончилось так же резко, как и началось. Чуянов встал, давая всем понять, что разговор окончен. Присутствующие зашевелились, собирая свои бумаги, записные книжки. Я тоже приготовился уходить, но Виктор Семёнович незаметно качнул головой, мол, подожди.

Я остался стоять у стены, пока остальные выходили из кабинета. Пигалев на ходу что-то говорил Зименкову, тот кивал, записывая что-то в блокнот. Прохватилов вышел первым, не сказав ни слова. Когда дверь закрылась за последним, Чуянов обернулся к Виктору Семёновичу:

— Виктор Семёнович, задержись.

Я понял, что меня это не касается, и направился к двери, но Чуянов остановил меня жестом:

— Георгий Васильевич, и вы оставайтесь. То, что я сейчас скажу, касается и вас тоже.

За неполные две недели совместной работы у товарищей секретарей уже установились доверительные и почти дружеские отношения, хотя оба понимали, или считали, что понимают, тайную подоплёку такого неожиданного возвращения в Сталинград товарища Андреева. Но, наверное, намного сильнее было понимание другого: они находятся в одной лодке, и выгребать нужно вместе.

Поэтому Чуянов и решил рассказать Андрееву о разговоре с Маленковым. А присутствие Хабарова было как раз кстати. Молодой, но толковый, он должен был понимать, в какой ситуации они все оказались.

Он подождал, пока за уходящими плотно закроется дверь, и без какого-либо вступления, как бы продолжая разговор, задал совершенно неожиданный вопрос:

— Тебя не насторожил персональный состав участников нынешнего совещания и отсутствие фамилии Воронина в телефонограмме из Москвы?

Виктор Семёнович сразу же понял, что имел в виду Чуянов. Комиссар государственной безопасности 3-го ранга Александр Иванович Воронин был начальником УНКВД-УНКГБ Сталинградской области с конца декабря 1938 года. С первым секретарём Сталинградского обкома и горкома ВКП(б) у него были прекрасные рабочие и личные отношения. Но важнее было то, что он являлся членом Сталинградского городского комитета обороны. Его председателем являлся Чуянов, членами Воронин и Зименков. В момент его образования в его составе был комендант Сталинграда Кобызев, но сейчас эту должность занимает другой человек, и он не является членом городского комитета обороны.

Сталинградский городской комитет в составе оставшихся трёх его членов был до недавнего времени высшей военной и гражданской властью в городе и области. Андреев был отлично знаком с этой структурой и, конечно, был немного удивлён отсутствием фамилии Воронина в телефонограмме и его персоны на совещании.

— Честно говоря, удивлён, — признался Виктор Семёнович. — Воронин всегда был в курсе всех важных решений. Его отсутствие, это не случайность.

Чуянов кивнул, подошёл к окну, постоял, глядя на разрушенный город. Дождь закончился, и солнце пробивалось сквозь разрывы в облаках, освещая развалины каким-то жёстким, беспощадным светом.

— Не удивляйся. Я не хотел тебе говорить, но потом решил всё-таки рассказать. Маленков на аэродром позвонил не для того, чтобы сказать мне о прилёте каких-то там инженеров. Это можно было сообщить и телефонограммой, тем более что я уверен, что она будет. Георгий Максимилианович, — Андреев отметил про себя, что Чуянов за очень короткое время назвал члена ГКО по имени-отчеству, что подтверждало слухи об их особых отношениях, — сказал мне, чтобы я забыл о существовании городского комитета обороны. Он будет продолжать существовать на бумаге, но весь спрос будет лично с меня и тебя, и по головке нас гладить никто не будет. Так что делай выводы, Виктор Семёнович, как нам надо работать, чтобы не потерять свои головы.

Сказанное Чуяновым Виктора Семёновича не удивило, было бы странно, если положение дел обстояло бы по-другому. Лишнее напоминание об этом, конечно, было неприятно, но зарывание головы в песок ещё хуже.

— Понял, Алексей Семёнович, — медленно произнёс Виктор Семёнович. — Значит, вся ответственность на нас двоих. И Воронин в стороне.

— Не в стороне, а вне игры, — поправил Чуянов. — Городской комитет обороны формально существует, но реальной власти у него больше нет. Москва решила, что восстановлением будем заниматься мы с тобой. И спрос с нас. Персональный.

Голос Чуянова звучал спокойно, но я слышал в нём стальные нотки. Он говорил о том, что им всем грозит расстрел, так же буднично, как другие говорят о планах на завтра. Такова была реальность тех лет. Не выполнишь, ответишь головой. И никаких оправданий, никаких смягчающих обстоятельств.