И он вписал. Его модели теперь включали «фактор Веспера» — вероятность нашего раскрытия в зависимости от предоставляемой информации. Он рассчитал оптимальный баланс: сколько «полезного» мусора нужно подбрасывать Сирилу, чтобы сохранять его интерес и доверие, но не позволять ему приблизиться к истине.

Так прошла неделя. День первого доклада.

Я сидел в комнате семь, Бэлла стояла у окна, изображая безразличие, но я чувствовал её напряжённое внимание, как натянутую струну. Сирил вошёл ровно в назначенное время.

— Ну что, Вэйл? Что скажете о настроениях в массах?

Я начал рассказывать. Голос был ровным, чуть усталым, как у человека, занятого учёбой и странным хобби. Я говорил о том, что после Праздника Тени многие студенты, особенно первокурсники, стали более замкнутыми, больше времени проводят в библиотеках (правда). Что среди Когтей ходят слухи о том, что «Певцы Крови» не исчезли, а просто затаились, и некоторые видят в этом возможность проявить себя (полуправда, основанная на реальных слухах, которые мы с Бэллой подбросили через её сеть). Что в Доме Теней растёт недовольство методами Валемара, считающимися слишком мягкими (правда, которую нам сообщил Леон из своих источников). Я упомянул мелкую стычку между двумя старшекурсниками из разных Домов из-за места в лаборатории (чистая правда, свидетелем которой я стал).

Сирил слушал, не перебивая, его лицо было непроницаемой маской. Иногда он задавал уточняющий вопрос: «Кто именно распространяет слухи про Когтей?», «Конкретные имена недовольных в Тенях?». Я отвечал уклончиво, но правдиво там, где мог: «Имена не называли, говорили шёпотом в углу столовой», «Недовольство выражают в основном второкурсники, но без лидеров».

Когда я закончил, он молчал почти минуту. Потом медленно кивнул.

— Достаточно для начала. Продолжайте наблюдать. Особенно за Когтями. И… — он посмотрел на Бэллу, потом на меня, — …ваш проект. Как продвигается поиск «аномалий»?

Я почувствовал, как у меня похолодели ладони. Это был ключевой момент.

— Есть прогресс, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал с оттенком академического интереса. — Мы идентифицировали несколько зон со стабильно пониженным магическим фоном. Судя по всему, это либо естественные геоматические «пустоты», либо следы очень старых, мощных ритуалов подавления. Никакой активной угрозы они не несут, но их природа… интересна с исследовательской точки зрения. Мы планируем составить их полную карту.

Сирил смотрел на меня, и его взгляд, казалось, проникал сквозь черепную кость прямо в мозг.

— «Пустоты», — повторил он. — Интересно. И где находятся эти… пустоты?

Я назвал два места — далёкие от «Редуктора», но реальные «мёртвые зоны», которые мы нашли ранее. Третью, самую близкую к центру, умолчал.

— Хм, — произнёс он. — Продолжайте картографирование. Но будьте осторожны. Старые печати иногда бывают… нестабильны. Ваш отчёт принят. Доступ в архив второго уровня будет открыт по вашему клейму с завтрашнего дня. Следующая встреча — через неделю.

Он ушёл. Дверь закрылась. Мы с Бэллой несколько минут просто сидели, не двигаясь, прислушиваясь к стуку собственных сердец.

— Пронесло, — наконец выдохнула она. — На этот раз. Он поверил. Или сделал вид, что поверил.

— Он что-то заподозрил про «пустоты», — сказал я. — Слишком уж пристально слушал.

— Конечно заподозрил. Но пока у него нет причин связывать их с чем-то большим. Мы дали ему безобидное, академическое объяснение. Теперь нам нужно это объяснение подкрепить. Настоящими исследованиями тех зон. — Она встала. — Мы сыграли первый кон. Теперь нужно готовиться ко второму. И не забывать, что где-то там, внизу, ждёт своя очередь настоящая цель. А Сирил… Сирил теперь наш главный зритель. И наш главный критик. Мы должны играть так безупречно, чтобы он аплодировал, даже не подозревая, что спектакль — о его собственном низвержении.

Я кивнул, чувствуя странную смесь истощения и адреналина. Мы вступили в самую опасную игру из всех. Игру с самим мастером надзирателей. И проигрыш в ней означал не просто провал. Он означал, что мы станем теми самыми «отходами», которые система безжалостно перемелет и сбросит в чрево «Редуктора». Но иного выбора у нас не было. Мы взяли в руки нож, спрятанный в тени Сирила. Теперь предстояло научиться им фехтовать.

Доступ в архив второго уровня оказался не массивной дубовой дверью с позолотой, а скромным спуском на этаж ниже основного книгохранилища Костей. Здесь не было высоких сводов и витражей — только низкие, давящие потолки, грубо отёсанный камень стен и бесконечные ряды стеллажей из чёрного, поглощающего свет дерева. Воздух пах иначе: не пылью и пергаментом, а озоном, статикой и слабым, едва уловимым запахом горького миндаля — признак мощных, веками работающих консервационных чар.

Сирил сдержал слово. Моё клеймо, поднесённое к неприметной металлической пластине у начала первого ряда, дрогнуло, и я почувствовал лёгкий, разрешающий импульс. Но вместе с доступом пришло и понимание: это тоже клетка. Пространство было нашпиговано магическими метками, невидимыми глазу, но отчётливо ощущаемыми моей внутренней пустотой как лёгкое, постоянное давление на кожу. Каждый шаг, каждое прикосновение к полке, каждый вздох, вероятно, фиксировались. Сирил дал нам удочку, но сам сидел в лодке, держа леску.

Бэлла, разумеется, это предвидела.

— Он не просто так открыл тебе это, — сказала она в тот же вечер, разбирая в комнате семь принесённые мной копии (копировать можно было только через специальный кристалл, оставляющий энергетический отпечаток). — Это проверка на послушание и… на алчность. Он хочет посмотреть, в какую сторону ты ринешься. К запретным знаниям о фундаменте? К истории Домов? К личным досье? Твой выбор многое ему скажет.

— А какой выбор будет правильным? — спросил я, глядя на разложенные листы с выдержками из отчётов столетней давности о «стабилизации геоматических колебаний в южном крыле».

— Скучный, — без тени улыбки ответила она. — Академический. Ты должен интересоваться ровно тем, что связано с твоей легендой: старыми печатями, геоматическими аномалиями, теориями подавления магических излучений. Ройся в технических мануалах, в отчётах комиссий по ремонту, в чертежах вентиляционных шахт и укрепления фундамента. Сирил будет зевать от скуки, но его подозрения усыпятся. А мы… мы будем искать иголку в этом стоге сена.

Иголка имела название: «Изначальные чертежи Узилища Морбус, версия 0.1, до внесения поправок Совета Основателей».

Леон, рискуя своим уже шатким положением, сузил круг поиска. По его данным, такие документы, если они вообще сохранились, могли храниться не в основном каталоге, а в так называемом «Камне преткновения» — отдельном, заброшенном терминале архива, куда сваливали всё, что не поддавалось классификации, было слишком повреждено или считалось теоретически невозможным. Доступ туда был ещё более ограничен, а метки слежения, по слухам, были тоньше и злее.

Наши «скучные» изыскания длились две недели. Я регулярно отчитывался Сирилу, делясь открытиями вроде «интересной методики стабилизации камня с помощью резонансных кристаллов, описанной в мануале 302-го года» или «записями о серии мелких обвалов в восточном крыле, связанных, по мнению комиссии, с подпочвенными водами». Он кивал, делал пометки в своём блокноте и отпускал меня, всё реже задерживая взгляд. Казалось, стратегия работала.

А тем временем, под покровом этой скучной бутафории, мы готовили вылазку.

План был авантюрным до безумия. «Камень преткновения» находился в самом конце архивного уровня, за зоной, обозначенной на плане как «структурно нестабильно, посещение запрещено». Бэлла, через свои каналы в Шёпоте, добыла расписание обходов архивных смотрителей — древних, полузабытых конструктов, больше похожих на ожившие книжные шкафы, чем на стражей. У них был слепой пятно в патрулировании длиной в сорок три минуты — ровно столько, сколько уходило у них на «перезагрузку таксономических матриц» в центральном узле.