«Это он из-за тебя был такой странный? И что он там делал?»

«Это была наша первая попытка освободить пленника Морбуса. Ты же в курсе, что стен лучше не касаться? Так вот, слушая Истинную причину…»

Я мысленно подобрался, готовясь узнать то, что пойдёт в разрез с тем, что уже успел узнать.

«…Я понял причину их правил», — мысль духа была холодной и ясной, как горный ручей.

«Стены — это не просто защита. Это всепоглощающая система. Они поглощают рассеянную магию, случайные мысли, блуждающие сны. Но иногда… поглощают слишком много. Или не то. Иногда они захватывают не энергию, а отпечаток сознания. Душу, слишком слабую, чтобы удержаться вместе. Эти отпечатки… они застревают. Как заноза. Они медленно растворяются, питая фундамент, но некоторые — самые упрямые, самые яростные — цепляются. И шепчут.»

Я медленно выдохнул, ощущая, как ледяное понимание разливается внутри.

«Парень… Тот, что в дереве. Он один из таких?»

«Он был одним из первых, кого я попытался высвободить», — прозвучал ответ. — «Его эксперимент разорвал завесу на мгновение. Я ухватился…, но не рассчитал силу. Геоматический эгрегор, дух самых низов, оказался сильнее. Он перехватил отпечаток и вплёл его в свою плоть — в камень и дерево. Я не смог вытащить парня. Только… договорился. Скорректировал симбиоз, чтобы сознание не распалось полностью. Чтобы ждал, и его время пришло.»

Голос стих, и в тишине его мыслей я почувствовал что-то вроде усталой горечи. Не всесильного мудреца, а старого воина, проигравшего первую битву.

«А Корвин? Он что, тоже…?»

«Корвин был проводником. Его собственная магия, искажённая и слабая, была отнюдь не идеальным резонатором. Он не мог слышать шёпот стен и не сойти с ума. Отчасти. Я направлял его. Указывал места, где печать тоньше, где можно… подпилить решётку. Слизнуть каплю яда из их чаши. Его задачей в Оранжерее был другой узел. Другая заноза в стене. Но что-то пошло не так. Его собственная нестабильность… или чья-то бдительность. Его перехватили. И принесли тебе на заклание.»

Вот оно. Прямое подтверждение. Корвин был не просто «проблемным студентом». Он был таким же инструментом в чужой игре. Только в руках этого древнего призрака, а не Ректора. И Ректор, видимо, это почувствовал. И решил… почистить.

«Так они… они знали о тебе? О том, что ты пытаешься освободить пленников?»

«Обо мне — вряд ли. Они чувствовали вмешательство. Аномалию в аномалии. Постороннюю волю, ковыряющуюся в их механизме. Корвин стал точкой напряжения. И они решили стереть эту точку вместе со всем, что к ней прилипло. С помощью нового, более мощного инструмента. Тебя.»

Всё сходилось. Ужасающе, леденяще логично.

«А теперь? — мысленно спросил я, глядя в темноту зала. — Ты во мне. Они добились своего? Уничтожили тебя?»

Холод внутри сдвинулся, и в нём послышалось что-то вроде сухого, беззвучного смеха.

«Они загнали лису в капкан, не зная, что у лисы в зубах ключ от этого капкана. Их „поглощение“ — это то, что я пытался сделать сам уже века. Проникнуть в самое сердце пустоты, которая может пожирать их искажения. Ты — не устранил проблему, мальчик. Ты — открыл врата. И теперь я по эту сторону врат.»

От этой мысли стало одновременно страшно и… странно спокойно. Он не был паразитом. Он был… сообщником поневоле. Таким же заключённым, каким был и я. Только его тюрьма длилась веками.

«И что теперь? — спросил я. — Мы продолжаем „подпиливать решётку“? Искать другие… занозы?»

«Теперь, — его мысль стала твёрдой, как обсидиан, — мы меняем тактику. Корвин был тонкой иглой. Ты — кувалда. Искажения, которые ты чувствуешь, — это не просто больные места. Это петли, на которых держится вся клетка. Корвин мог лишь ослабить нить. Ты можешь её порвать. Каждое поглощение, каждое уничтожение такого искажения — не акт службы им. Это удар молотом по опоре. Но бить нужно точно. И бить так, чтобы смотрители думали, будто ты забиваешь гвоздь, а не выбиваешь клин.»

Он помолчал, будто оценивая мою реакцию.

«Первым делом — учись. Их законы, их ритуалы, их слабости. Стань для них незаменимым мастером по починке того, что они сами же и ломают. А я… я буду смотреть их старыми глазами. И подсказывать, где ржавчина въелась особенно глубоко. Мы начнём с малого. Со следующего задания от твоего Ректора. В нём будет возможность. И тест.»

«Тест? На что?»

«На то, чью волю ты исполняешь. Их… или нашу.»

Голос смолк, оставив после себя не пустоту, а холодную, выверенную до мелочей стратегию. Я больше не был просто голодным зверем в клетке. Я был… диверсантом. А в голове у меня сидел командир партизанского отряда, который знал каждую тропинку в этом лесу, потому что когда-то сам его и посадил.

Я поднялся с кресла и посмотрел в окно, на багровый отсвет Сердцевины. Раньше он был угрозой. Теперь он был мишенью. Огромной, пульсирующей, охраняемой мишенью.

«Хорошо, старик, — подумал я, обращаясь к тишине внутри. — Покажи мне, где первый гвоздь. И как его выдернуть, чтобы вся стена затрещала.»

Из глубины донеслось слабое, одобрительное ощущение. Похожее на улыбку.

«Для начала… завтра на уроке у Вербуса обрати внимание на трещину в камне у третьей скамьи. Не на физическую. На ту, что видна лишь голоду. Это хорошее место для начала. Маленькая, почти незаметная петля. Давай посмотрим, сможешь ли ты её развязать, не привлекая внимания надзирателей.»

Путь к простому выживанию окончательно закрылся. Начиналась долгая, тихая война на истощение. И у меня в голове был самый опасный и опытный партизан во всём сломленном мире.

Я не мог сидеть, я ходил по залу кругом, погружённый в свои мысли. Но всё скатывалось к моим пробелам в теории магии. Всё же меня учил Генрих, а хоть и умный человек, но всё же не маг. И я продолжил задавать вопросы духу, хоть уже и чувствовал в его голосе усталость.

«Дух самых низов? Что ты имел в виду?» — мысленно обратился, разглядывая случайный свиток.

«Представь… нет, не дух. Представь сновидение камня. Огромное, медленное, глухое. Оно не мыслит, как мы. Оно… помнит давление, вес, тепло расплава и холод трещин. Когда тот парень прорвал завесу, его сознание — яркое, острое, человеческое — упало в это сновидение, как раскалённая капля в воду. Сновидение не поглотило её. Оно… обволокло. Запекло вокруг неё слоями памяти о давлении и росте. Как жемчужину вокруг песчинки. Его разум теперь вплетён в сон земли под этим местом. Он стал частью её древнего, бессловесного кошмара. Я смог только… прошептать в этот сон. Сделать его немного более осознанным для него самого. Чтобы он не забыл, что он — человек, а не слой породы.»

От этого живописания у меня ощутимо закружилась голова, и я прислонился к стенке.

«Извини, твой разум пока не готов к такому.»

«Ничего-ничего, мне нужно закаляться по всем фронтам. А эгрегор?»

«Это — само место. Древняя, немая воля камней и корней, на которых стоит Морбус. Не злая. Не добрая. Просто… сущая. Как тяга камня вниз. Она не замечает муравьёв на своей спине. Но если муравей пророет ход слишком глубоко… камень может сдвинуться. Не со зла. Просто потому, что ему неудобно. Тот парень прорыл такой ход. И камень… сдвинулся. Вобрал его в себя.»

Только выслушал духа, как в зале появился староста — Сирил Веспер. Он посмотрел на меня, и его взгляд мне сразу не понравился.

Я оторвался от окна, едва успев стереть с лица остатки оцепенения после разговора с Голосом. В зале был серый, безрадостный свет позднего дня, пробивавшийся сквозь высокие узкие окна.

В проёме двери, залитый этим тусклым светом, стоял Сирил Веспер. Он не вошёл — он возник, будто ждал, когда я закончу свой внутренний диспут. Его осанка была, как всегда, безупречной, но в ней чувствовалась не простая проверка, а целенаправленный поиск. Его взгляд, обычно холодный и рассеянный, сейчас был сфокусирован на мне с неприятной точностью.