— Вейл, — произнёс он ровным, лишённым интонации голосом. — Тебя ищут. Я обошёл пол-академии.

Я изобразил лёгкое удивление.

— Ищут? Я же на территории Дома. Никуда не отходил. Просто… воздухом подышать. Последний урок отменили. И после домашнего задания голова гудит.

— Понятно. — пристально посмотрел он на меня.

— А что случилось-то? — произнёс я, когда пауза затянулась. — Опять к ректору?

— Нет, ректору и без тебя доложили. — ответил он, и хитро улыбнулся.

— Но?

— Я думаю тебе будет интересно, то дерево что вы принесли, удалось вернуть к жизни. — произнёс он. — Удивительный симбиоз скелетодрева и человека.

— Рад за него… хотя нет. Скорее за тех, кому это удалось. — ответил я, всем видом показывая, что мне это неинтересно. — А тому, кого удалость вернуть, не позавидуешь.

— Это не предложение. — более хищно улыбнулся. — Вэйл, тебе это будет полезно. С твоим Даром.

— Увы, я не могу контролировать его. — развёл я руками. — Попробовал тут сегодня снять проклятье с одного артефакта, так в итоге разрушил вообще все связи. Не хотелось бы убить… всю работу профессоров. Может через недельку? Когда я хоть немного научусь контролировать свою ману?

Я продемонстрировал попытку создать тёмную искру на ладони. И мысленно удивился, когда почти получилось её создать.

— Просто посмотришь, тебе как адепту Дома Костей это будет полезно! — настаивал Сирил.

— Тогда может остальных позвать?

— Один. Сейчас, и это не обсуждается! — теряя самообладание прошипел Веспер.

Интуиция, не Голос, подсказывала мне, что ничем хорошим эта затея не кончиться. И почему-то именно я был нужен?

Ледяная жилка страха пробежала по спине. Сирил никогда не терял самообладания. Никогда. Даже когда тот самый «несчастный случай» произошёл с Солерсом, он лишь констатировал факты. А сейчас в его шипении звучало что-то почти человеческое — нетерпение, раздражение. Как будто не я ему нужен, а он сам загнан в угол каким-то приказом и из последних сил его выполняет.

«Зачем ему тащить меня туда силой? — пронеслось в голове. — Чтобы я что-то увидел? Или чтобы что-то увидели во мне?»

Мой собственный инстинкт кричал: отказывайся. Упирайся. Ссылайся на правила, на усталость, на что угодно. Но в его глазах, в этой новой, непривычной для него напряжённости, читалось другое: отказ будет равен признанию. Признанию того, что мне есть что скрывать. А признание в Морбусе — первый шаг к исчезновению.

— Ладно, — вздохнул я, сдаваясь, и потушил жалкую искру на ладони. Пальцы слегка дрожали, и я надеялся, что он списал это на усилие. — Только смотри, если я его случайно… иссушу, виноват будешь ты. Ведёшь необученного новичка к живой аномалии. Нарушение всех мыслимых инструкций по безопасности.

Я надеялся, что эта слабая попытка шутки прозвучит как бравада испуганного юнца. Сирил лишь фыркнул — звук, похожий на шипение змеи.

— Следуй. И не отставай.

Он развернулся и зашагал прочь быстрым, резким шагом. Я покорно поплёлся за ним, чувствуя, как сердце глухо колотится. Не Голос, а мой собственный страх нашёптывал самые дурные варианты. Может, они что-то нашли? Какой-то след, связывающий меня с Корвином? Может, этот оживший парень что-то пробормотал? Или сам Веспер что-то заподозрил? Он же все протоколы ведёт, все фиксирует.

Мы похоже шли не в лазарет. А обошли нашу башню, и пошли глубже в недра Дома Костей, по коридорам, которые становились все уже, темнее и пахли не пылью и воском, а сырой землёй и чем-то горьковатым, похожим на полынь. Воздух стал тяжёлым, влажным. Свет исходил не от факелов, а от вмурованных в стены тусклых кристаллов, отбрасывающих мертвенные зеленоватые блики.

Наконец Сирил остановился перед массивной дверью из тёмного, пористого камня, похожего на туф. На ней не было ни ручки, ни замочной скважины — лишь сложная вязь рун, вырезанных прямо в породе. Он приложил ладонь к центру, что-то беззвучно прошептал. Руны вспыхнули тусклым оранжевым светом, и дверь бесшумно отъехала в сторону, открывая проход.

Запах ударил в нос — густой, сладковато-терпкий, как в оранжерее, но с примесью чего-то металлического и… живого. Не животного. Растительного. Очень старого.

Мы вошли. Комната была круглой, с низким сводчатым потолком. В центре, под самым куполом, где сходились жилы светящихся мхов, росло Дерево.

Точнее, то, что от него осталось. Это был не могучий ствол, а нечто среднее между растением и скульптурой. Основа — все тот же скрюченный, ребристый ствол скелетодрева, но теперь он казался меньше, будто сжался. А на его ветвях, там, где раньше были лишь острые шипы, теперь шевелились… листья. Мягкие, бархатистые на вид, цвета запёкшейся крови и старого золота. Они тихо шуршали, хотя в комнате не было ни малейшего движения воздуха.

И у подножия этого гибрида, на слое тёмного влажного мха, сидел тот самый парень!

Он сидел, скрестив ноги, спиной к стволу. Его руки, больше похожие на корявые, покрытые мягкой коркой сучья, лежали на коленях ладонями вверх. На его «лице» — смутных углублениях в древесной массе — теперь можно было различить нечто, отдалённо напоминающее черты: сглаженные выступы на месте скул, более глубокую впадину для рта. Глаз не было, только две тёмные, влажные щели, из которых сочилась густая, янтарная смола, медленно стекавшая по «щекам».

Он дышал. Медленно, с глухим скрипом внутри ствола. И с каждым его вдохом листья на ветвях слегка вздрагивали.

Рядом с ним, на низком каменном столике, стояли несколько склянок и глиняных чаш с какими-то… субстанциями. А за столиком, спиной к нам, возилась Вердания Чертополох, которую я впервые увидел в лазарете. Она что-то растирала в ступке, не обращая на наш приход никакого внимания.

— Профессор, — тихо произнёс Сирил, нарушая тишину, больше похожую на сон.

— Молчи, — отрезала она, не оборачиваясь. — Он слушает.

«Слушает?» — я осторожно перевёл взгляд на парня. Он не шелохнулся. Но в тишине комнаты вдруг стало слышно не только его скрипучее дыхание и шуршание листьев. Стал слышен… гул. Очень низкий, едва уловимый, идущий не от него, а словно из-под пола, через его корни. Это было похоже на отдалённое биение огромного сердца где-то в самых глубинах.

И тогда тот пошевелился. Его голова, больше похожая на сучковатый нарост, медленно повернулась в нашу сторону. Темные щели-глаза остановились сначала на Сириле, а потом — на мне. В них не было ни любопытства, ни страха. Был лишь глубокий, древний покой и… ожидание.

Из щели, бывшей ртом, вырвался звук. Не голос. Скрип. Как ветка о ветку в безветренную ночь.

— При…нес…ли…

Сирил сделал шаг вперёд.

— Принёс, Элрик. Тот, кого ты просил увидеть.

Я замер. Он просил? Меня? И… они уже узнали его имя? Знают кто он?

Чертополох наконец оторвалась от своей ступки и обернулась. Её зелёные глаза, холодные и внимательные, как у хищной птицы, уставились на меня. Она окинула меня взглядом с ног до головы, будто оценивая не человека, а редкий экземпляр флоры.

— Так вот какой он, — произнесла она своим бархатистым голосом. — Пустошь в человеческом обличье. Интересно.

Слово «пустошь» прозвучало как приговор. Я почувствовал, как кровь отливает от лица. Сирил стоял неподвижно, но я видел, как напряглись мышцы его спины под мантией. Значит, он тоже слышал это слово. И теперь привёл меня на очную ставку.

— Я… не понимаю, — выдавил я, и голос мой прозвучал хрипло и неубедительно даже для моих ушей.

Элрик снова издал скрип. Чертополох, не отводя от меня взгляда, перевела, как синхронный переводчик:

— Он говорит: «Ты пахнешь… как край мира. Как-то, что было до… и будет после. Пахнешь тишиной, в которой замерли все песни».

Внутри у меня всё сжалось в ледяной ком. Голос молчал, затаившись так глубоко, что я почти поверил в его отсутствие. Но его молчание было красноречивее любых слов. Это была правда.

— Я просто ученик, — пробормотал я. — У меня дар… поглощения. Может, он чувствует это.