Он говорил как всегда — холодно, расчётливо, без эмоций. И, как всегда, был прав. Мы видели, как по руинам уже начали бродить мелкие группки, присваивающие себе найденные запасы, оттесняющие слабых. Ещё день-два, и начнётся настоящая резня.

— А вы? — спросил Леон, впервые оборачиваясь от своего наблюдения. — Вы будете помогать?

— Я буду советовать, — сказал Малхаус. — У меня нет дара, который внушает страх или благоговение, как у вас. У меня есть только логика и знание человеческой природы. И мои архивы — то, что уцелело. Карты, планы, данные о хранилищах, о слабых местах в уцелевших конструкциях. Эта информация сейчас дороже золота. Я готов её предоставить. В обмен на одно.

— На что? — насторожилась Бэлла.

— На гарантию, что в этом новом… сообществе… найдётся место для того, кто ищет правду, даже неудобную. Чтобы моё расследование не было последним. Чтобы память о том, что здесь произошло, не стёрлась в борьбе за кусок хлеба.

Мы снова переглянулись. Это была сделка. Но не та, что предлагал Ректор. Это была сделка выживших, а не заговорщиков. Малхаус не хотел власти. Он хотел смысла. Места для своей бесконечной тяги к истине.

— Договорились, — сказал я от имени всех нас.

Мы провели у него ещё час, обсуждая практические детали. Где можно обосноваться (полуразрушенная, но с толстыми стенами библиотека западного крыла). Как организовать сбор и учёт ресурсов (Леон немедленно начал строить в уме схему). Как сообщить о «новых правилах» (через сеть выживших Шёпотов, которых Бэлла знала в лицо).

Когда мы уходили, Малхаус снова открыл свой блокнот.

— Одно последнее замечание, Вэйл, — остановил он меня на пороге. — Та сила, что в вас. Она теперь… иная. Будьте с ней осторожны. Вы не просто поглотитель аномалий теперь. Вы — носитель самого акта уничтожения системы. Это делает вас самым сильным… и самым опасным существом в этих руинах. Для других. И для себя.

Я кивнул. Я и сам это чувствовал. Пустота внутри была спокойной, насыщенной, но в её глубине дремала та самая чудовищная мощь, что разорвала узел. Она была частью меня. Моим новым, страшным даром. И моим новым проклятием.

— Я знаю, — сказал я.

Мы вышли в коридор. Воздух по-прежнему пах пылью и озоном, но теперь в нём также чувствовался запах дождя — где-то наверху, за пеленой, шла настоящая гроза, и первые, чистые капли начали пробиваться сквозь марево, смывая пепел и кровь с камней.

Бэлла взглянула на меня, потом на тёмные своды коридора, ведущие к библиотеке, к нашему новому, странному, страшному будущему.

— Ну что, архитектор? — повторила она свой вопрос, но теперь в нём звучала не только усталость, но и тень чего-то, отдалённо напоминающего решимость. — Пора строить. Хоть что-нибудь.

— Пора, — согласился я.

И мы пошли. Впереди была работа. Тяжёлая, грязная, бесконечная работа по сбору осколков академии и попытке сложить из них что-то, хоть отдалённо напоминающее жизнь. Не идеальную. Не справедливую. Просто жизнь.

Но мы шли не одни. У нас была правда, какой бы страшной она ни была. У нас было знание цены порядка и цены хаоса. И у нас друг у друга.

А это, как я начинал понимать, в новом, диком мире, рождённом из обломков старого, было самой большой силой из всех.

Конец.