Вечером, после ужина, я отправился в главную библиотеку. Бэлла ждала меня у входа в сектор «Запрещённые гимны» — отгороженный участок за железной решёткой. Она уже договорилась с дежурным библиотекарем — тощий, вечно сонный старшекурсник из Дома Костей, который лишь кивнул, увидев наши пропуска, и открыл решётку.

— Тридцать минут, — пробормотал он. — Потом закрываю.

Сектор был небольшим. Всего несколько стеллажей с толстыми фолиантами и свитками в чёрных футлярах. Воздух здесь был особенно спёртым, будто его не меняли веками.

— Л-44, — прошептала Бэлла, пробегая глазами по полкам. — Вот.

Она указала на обычный с виду кожаный футляр. Я достал его. Он был лёгким. Снял крышку. Внутри лежал пергаментный свиток, плотно свёрнутый и перевязанный чёрной лентой.

— В отчётах говорится, что эффект наступает при чтении вслух, — сказала Бэлла, отступая на шаг. — Но один студент утверждал, что потерял голос, просто дотронувшись до него. Будь осторожен.

Я положил футляр на ближайший стол и медленно, почти не дыша, развязал ленту. Пергамент развернулся сам, с лёгким шелестом.

На нём были строки на языке, которого я не знал. Но буквы… они казались знакомыми. Они были похожи на те руны, что видел в узлах искажения на гримуаре. Только здесь они были выстроены в строки, как текст.

Я протянул руку, но не коснулся пергамента. Просто держал ладонь над ним.

Сначала — ничего. Потом… холодок. Не физический, а какой-то внутренний. Как будто что-то тянется к горлу. Не чтобы задушить, а чтобы… забрать. Забрать вибрацию, звук, возможность говорить.

«Это не проклятие,» — мгновенно отозвался Голос. — «Это ловушка. Приманка. Она не вредит — она собирает. Собирает голоса.»

— Что? — мысленно спросил я.

«Она впитывает звуковую вибрацию, эмоциональный оттенок голоса. Делает его… чистым. Бесцветным. А потом отдаёт туда, куда нужно. Попробуй. Коснись.»

Я коснулся пергамента кончиками пальцев.

Холодок усилился. Теперь я чувствовал его не как абстракцию, а как структуру. Тонкую, почти невидимую сеть, расставленную внутри пергамента. Она вибрировала в унисон с тишиной комнаты, жадно поглощая любой возможный звук.

И в этой сети я почувствовал знакомый узор. Упрощённый, примитивный, но тот же самый. Узел. Шов. Часть большой системы.

— Он собирает голоса, — сказал я вслух, и мой собственный голос прозвучал приглушённо, будто комната внезапно наполнилась ватой.

Бэлла нахмурилась.

— Собирает? Зачем?

— Не знаю. Но это… часть чего-то большего. Как гримуар. Тот собирал страхи, этот собирает голоса.

Я убрал руку. Ощущение давления на горло исчезло.

— Можно это остановить? — спросила она.

Я снова положил ладонь на пергамент. На этот раз я не просто чувствовал, а смотрел внутрь структуры. Искал точку соединения, уязвимое место.

— Думаю, да, — прошептал я. — Но, если я его сломаю, все поймут, что здесь что-то было.

— Тогда не ломай, — быстро сказала Бэлла. — Просто… отключи. Сделай так, чтобы он перестал работать, но выглядел как прежде.

Я замер. Я никогда не делал ничего подобного. Я только поглощал или оставлял как есть.

«Она права,» — сказал Голос. — «Насилие заметно. Тонкая работа — нет. Попробуй. Не разрывай сеть — перекрой один поток. Самый маленький.»

Я выдохнул и сконцентрировался. Моё сознание скользнуло по невидимой структуре, ища… вот. Место, где несколько нитей сходились в один узелок. Если пережать здесь…

Я представил, как моя пустота — не пасть, а щипцы. Точные, ледяные щипцы.

Сжал.

Внутри пергамента что-то щёлкнуло — неслышно, но я почувствовал. Одна нить перестала вибрировать. Сеть не разрушилась, но в ней образовался разрыв. Ловушка перестала закрываться.

Я убрал руку. Пергамент лежал как прежде. Но теперь от него не веяло холодом. Он был просто старым пергаментом со странными буквами.

— Готово, — сказал я, и мой голос снова прозвучал нормально.

Бэлла смотрела на меня с тем же аналитическим интересом, но теперь в её глазах было что-то вроде уважения.

— И как ты это сделал?

— Я нашёл слабое звено и… пережал его.

Она кивнула, как будто это было совершенно логичное объяснение.

— Значит, твой дар позволяет не просто уничтожать, но и точечно отключать. Это ценно.

— Это опасно, — поправил я. — Если кто-то заметит…

— Никто не заметит, — она аккуратно свернула пергамент и положила его обратно в футляр. — Потому что тот, кто его установил, не проверяет каждую ловушку лично. Он, она или оно полагается на систему. А системы всегда имеют слепые зоны.

Мы вышли из сектора. Библиотекарь, не глядя на нас, закрыл решётку.

На обратном пути мы шли молча. Нас обгоняли группы студентов, смех и разговоры эхом отражались от каменных сводов.

— Следующий пункт, — наконец сказала Бэлла, когда мы свернули в более тихий коридор. — Статуя плачущей гаргульи. Завтра, после занятий.

— Почему статуя?

— Потому что это неживой объект, который, по слухам, наблюдает. Если твоя теория верна, и система что-то собирает… может, она ещё и следит.

Я остановился.

— Ты думаешь, что академия сознательно это делает?

— Я думаю, что всё, что здесь происходит, — часть какого-то процесса, — ответила она, тоже останавливаясь. — Ничто не случайно. Ни пропажи, ни аномалии, ни то, как нас учат. Всё служит какой-то цели. И я хочу понять, какой именно.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде не было страха. Была та же жажда, что и у меня, — но не голод по силе, а голод по знанию.

— Мы с тобой не такие, как они, Кайран. Ты скрываешь свою природу. Я скрываю свои намерения. Мы оба играем роли. Но вместе… вместе мы можем позволить себе быть немного настоящими. Хотя бы здесь, в тени.

Она повернулась и пошла в сторону своих покоев.

— До завтра. И… хорошо поработали сегодня.

Я смотрел ей вслед, пока её сизая мантия не растворилась в полумраке коридора.

«Она предлагает больше, чем союз,» — сказал Голос. — «Она предлагает убежище. Место, где не нужно притворяться постоянно.»

— Это ловушка? — мысленно спросил я.

«Всё здесь — ловушка. Но некоторые ловушки удобнее других. Иди. Тебе нужно отдыхать. Завтра будет сложнее.»

Я вернулся в спальный блок. Леон что-то писал за своим столом, но, увидев меня, лишь кивнул. Остальные уже спали или притворялись спящими.

Я забрался на свою койку, но сон не шёл. Вместо этого я лежал и смотрел в темноту, чувствуя, как внутри меня что-то меняется.

Я больше не был просто жертвой, пытающейся выжить. Теперь у меня была цель. Карта. И союзник.

Система собирала страхи. Собирала голоса. Собирала что-то ещё, о чём мы пока не знали. И я мог не просто пожирать эту гниль — я мог её изучать. Разбирать на части. Понимать.

Это было новое чувство. Не голод. Не страх. Не ярость.

Это было любопытство.

И это, как я начинал понимать, было самым опасным чувством из всех в стенах Морбуса.

На следующий уже нужно было написать отчёт Сирилу, и эту обязанность взяла на себя Бэлла, хотя конечно же и я принимал участие. И вот теперь свиток лежал перед старостой на каменном столе в комнате семь.

Мы с Бэллой составили отчёт по пунктам один и два — сухой, технический текст, в котором не было ни слова о «сетях» или «сборе». Просто «стабилизация структурной аномалии» и «нейтрализация резонансного поля». Сирил принял его без комментариев, лишь велел продолжать.

Я уже начал думать, что так и будет продолжаться — тихая, методичная работа по карте симптомов. Пока не пришёл вызов.

Меня нашли после практикума по основам некромантии. Подошёл старшекурсник из Дома Костей — тот, что часто сопровождал Сирила, и был его приемником.

— Вэйл, — сказал он коротко. — Ректор ждёт. Немедленно.

Сердце упало где-то в районе желудка. Я кивнул и пошёл за ним, стараясь не показывать, что ноги стали ватными.