Бэлла первой нарушила молчание. Она встала, подошла к стеллажу с папками, делая вид, что ищет какой-то документ. Её движения были плавными, естественными.

— Это… серьёзное предложение, Веспер, — сказала она, не оборачиваясь. — И, несомненно, честь для первокурсника. Но не будет ли такое поручение выглядеть… предвзятым? Вэйл и так находится под пристальным вниманием. Если станет известно, что он докладывает лично вам…

— Это останется строго, между нами, — отрезал Сирил. — Ваша роль, Ситцен, как его партнёра по проекту, может служить идеальным прикрытием для ваших совместных «наблюдений». Никто не усомнится, если вы будете вдвоём появляться в разных местах и беседовать с разными людьми. Это даже укрепит вашу легенду.

Он продумал всё. До мелочей. Он не просто предлагал сделку. Он предлагал готовый, отлаженный механизм, в который нам оставалось лишь встроиться в качестве винтиков.

Я посмотрел на Бэллу. Она встретила мой взгляд, и в её глазах я прочитал то же холодное отчаяние, что бушевало во мне. Отступать было некуда. Играть в открытую — самоубийство.

— Хорошо, — сказал я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. — Я согласен. На каких условиях?

Сирил позволил себе едва заметную, ледяную улыбку.

— Умно. Доклады — раз в неделю, здесь, в этой комнате. Только устно. Никаких записей. Информация — только та, что имеет потенциальное значение для безопасности академии или стабильности Домов. Слухи о любовных похождениях или списывании на экзаменах меня не интересуют. Интересуют признаки организации, нелояльности, подготовки к насилию или… к необъявленным исследованиям. — Он снова сделал многозначительную паузу. — Вы понимаете, о чём я.

Мы понимали. Он искал тех, кто, как и мы, копал слишком глубоко.

— А доступ к архивам? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучала алчность, а не отвращение.

— Начнётся после первого же содержательного доклада, — пообещал он. — И, Вэйл… не пытайтесь меня обмануть. Я отлично отличаю правду от полуправды. И последствия обмана будут ровно настолько серьёзными, насколько серьёзной будет ваша ложь.

Он встал, поправил складки своей безупречной мантии.

— Первый доклад — через семь дней. Удачи в ваших… исследованиях.

И он вышел, оставив за собой шлейф ледяного, безличного авторитета и ощущение, что стены комнаты семь внезапно сдвинулись, став теснее.

Как только дверь закрылась, Бэлла обернулась. Её лицо было бледным, губы сжаты в тонкую белую линию.

— Чёрт, — выдохнула она, и в этом слове было всё: ярость, страх, бессилие. — Он загнал нас в угол. Идеально.

— Он дал нам прикрытие, — возразил я, больше для себя, чем для неё. — И доступ.

— Прикрытие с петлёй на шее! — её голос сорвался. Она резко подошла к столу и с силой упёрлась в него ладонями. — Теперь каждое наше движение будет под его микроскопом! Каждый раз, когда мы попробуем что-то проверить, мы должны будем сначала подумать, как это подать ему в отчёте! Он превратил нас в своих крыс! И он знает, что мы знаем про «Редуктор». Он не зря сказал про «необъявленные исследования». Это намёк. Прямой и ясный.

— Он знает, что мы что-то ищем, — согласился я. — Но не знает, что именно. Иначе бы не предлагал сделку, а просто арестовал. Он использует нас как приманку. Мы роем, находим что-то интересное, докладываем ему…, а он пожинает плоды.

Мы молча смотрели друг на друга, осознавая всю глубину ловушки. Сирил был не просто надзирателем. Он был хищником, который почуял добычу и теперь осторожно загонял её в заранее приготовленные сети.

— Что будем делать? — спросил я наконец.

Бэлла закрыла глаза, и я видел, как под тонкой кожей век бегают быстрые тени — её ум работал на пределе.

— Будем играть, — сказала она, открыв глаза. В них горел холодный, безжалостный огонь. — Но по нашим правилам. Он хочет информацию? Он её получит. Тщательно отфильтрованную, выверенную, абсолютно правдивую… и совершенно бесполезную для его целей. Мы будем кормить его мелочами. Ссорами между Когтями и Тенями из-за территории в тренировочных залах. Слухами о том, что профессор Горн слишком часто посещает архив. Настоящими, но незначительными вещами. А главное… — она подошла ко мне вплотную, и её взгляд стал пронзительным, — …мы превратим тебя в самого лучшего лжеца, которого видел этот каменный мешок. Он ищет полуправду? Мы завалим его ею с головой. Он будет так занят разгребанием кучи мусора, что не заметит, как мы пронесём под его носом целый арсенал.

И с этого дня начались наши новые тренировки. Если раньше Бэлла учила меня быть невидимкой, то теперь она стала моим тренером по лжи.

Она учила меня не просто скрывать правду, а плести её в сложную, многослойную ткань повествования, где каждая деталь была правдой, но общая картина — ложью.

— Расскажи мне о вчерашнем разговоре с Леоном, — говорила она, садясь напротив и принимая позу Сирила — прямая спина, сложенные руки, бесстрастный взгляд.

— Мы обсуждали статистику малых аномалий в восточном крыле за последний месяц, — начинал я.

— Не так. Слишком сухо, слишком по-деловому. Сирил почувствует подготовку. Начни с личного. С того, что видел и чувствовал.

«Леон сегодня был встревожен. Говорил, что данные по колебаниям в восточном крыле не сходятся с архивными записями, и это его беспокоит как статистика. Потом спросил, не замечал ли я недавно странного поведения у кого-то из Когтей в той зоне. Я сказал, что видел, как двое старшекурсников Когтей горячо спорили около лаборатории Горна, но не разобрал слов.»

— Видишь? Правда (Леон встревожен, данные не сходятся), полуправда (он спросил про Когтей в контексте аномалий, а не политики), и правда (ты видел спор). Всё вместе создаёт картину: Леон — дотошный учёный, копавший не в ту сторону, а Когти — возможные виновники аномалий. Сирил кинется проверять Когтей и архивные нестыковки, потратит время. Наша настоящая цель — «Редуктор» — останется в тени.

Она разбирала каждое моё слово, каждую интонацию, каждый жест.

— Ты моргаешь, когда думаешь о том, что нужно соврать, — констатировала она однажды. — Перестань. Смотри прямо. Вспоминай. Не придумывай — вспоминай кусочки правды и складывай их в нужном порядке. Ложь — это не творчество. Это архитектура из обломков реальности.

Мы проигрывали десятки сценариев. Что сказать, если Сирил спросит про «мёртвые зоны»? («Мы зафиксировали области пониженного магического фона, возможно, естественные геоматические аномалии или следы старых мощных заклятий. Изучаем их природу, но пока ничего угрожающего»). Что сказать про наши ночные вылазки? («Ситцен настаивает на сборе данных в разное время суток для чистоты эксперимента. Ночью фон меньше, аномалии чувствуются чётче»). Что сказать про Малхауса? («Профессор проявляет академический интерес к нашему проекту, запрашивал промежуточные данные. Мы предоставили ему обезличенные выборки»).

Бэлла была безжалостна. Она ловила меня на малейших нестыковках, заставляла повторять истории снова и снова, пока они не начинали звучать как искренние, слегка задумчивые воспоминания, а не как заученный текст.

— Он будет давить, — предупреждала она. — Задавать уточняющие вопросы. Возвращаться к старым темам. Проверять на последовательность. Твои истории должны быть гибкими, но неизменными в ядре. Как стальной прут, обёрнутый резиной.

Иногда после таких сессий я падал на койку в спальном блоке, чувствуя себя выжатым как лимон. В голове гудело от напряжения, от постоянного двоемыслия. Я жил теперь в двух реальностях: одна — для Сирила, тщательно сконструированная; другая — наша, настоящая, полная страха, решимости и чёрных карт с отметкой «Редуктор».

Леон, узнав о сделке, побледнел, но кивнул.

— Логично с его стороны, — пробормотал он. — Он всегда предпочитает управлять угрозами, а не устранять их вслепую. Но это даёт нам и преимущество. Мы знаем, что он знает. И мы знаем, что он ожидает от нас. Это прогнозируемая переменная. Её можно вписать в уравнения.