— Хоро-ош! — Каскил подошел к нему и с уважением похлопал по плечу. В его глазах больше не было ни тени подозрения, лишь восхищение мастерством великого степного воина. — Такой точный выстрел я видел лишь однажды. У вождя Алтана, когда он был помоложе.

Они подошли к добыче — это был крупный, откормленный самец с великолепной шкурой. Такой добычи хватило бы, чтобы накормить несколько семей.

— Спасибо тебе, Инсин. Еще раз, — сказал Каскил, когда они, освежевав тушу, расположились на привал у небольшого костра. — За вчерашнее. Если бы не ты, мы бы сейчас не сидели здесь. Весь мой отряд уже кормил бы червей под той самой сосной.

Инсин молча кивнул, глядя на огонь. Он не считал это подвигом, юноша просто делал то, что велело ему сердце.

— Я… знаю, каково это, — неожиданно для самого себя произнес Каскил, и его голос стал глуше. — Терять сестру.

Младший сын хана поднял на него удивленный взгляд. Суровый, молчаливый охотник, казалось, никогда не говорил о своих эмоциях открыто.

— Ее звали Нергуль. Она была… как солнечный лучик. Веселая, яркая. Любила петь. Всегда бегала за мной в лес, хоть я и очень ругался на это. Словно предчувствовал. — Каскил замолчал, и на его обветренном лице отразилась тень давней боли. — Несчастный случай. Моя любимая сестренка упала со скалы, когда мы собирали ягоды. Я… не успел ее поймать. Был в этот момент слишком далеко.

Охотник говорил об этом спокойно, без слез. Но Инсин видел, как сильно тот сжал кулаки.

— Прошло уже десять зим. А я до сих пор иногда слышу ее смех, когда дует ветер. Эта боль никуда не уходит. Просто учишься жить с ней, как с застрявшей в груди стрелой, которую нельзя вытащить. И со временем ты вроде перестаешь ее видеть постоянно, и исчезает боль при каждого вдохе. Рана только лишь… ноет на погоду.

Инсин слушал дозорного шаманского племени, и лед в его собственном сердце начал таять. Он впервые говорил об этом с кем-то, кто понимал его боль — не из жалости, а из собственного опыта.

— Моя Аяна… — в возникшей тишине продолжил разговор степной воин. — Она тоже была очень упрямой девочкой. И мечтала о свободе. Сестра не хотела той жизни, которую выбрал для нее отец.

Инсин подробно рассказал о событиях того дня, хоть и думал, что никогда больше к ним не вернется. Но сейчас, когда он вслух говорил о собственной, еще не зажившей ране, казалось, что становилось легче. Приходило принятие, осознание неизбежности, необратимости судьбы. Боги вовсе не жестоки, как многие привыкли думать, особенно в моменты потери своих близких людей. Они всего лишь выстраивают путь человека так, как того желает душа. Если бы все произошло иначе, если свадьба не была сорвана, кто знает, как долго бы еще прожила Аяна. Ведь она хотела прервать эту цепочку мучений буквально сама, за мгновения до гибели. А теперь его сестра свободна и она рядом с человеком, с которым хотела связать свою жизнь. Иногда мечты сбываются абсолютно… странным образом.

После эмоционального рассказа Инсина, они с охотником долгое время сидели в молчании, наполненным общим, мужским пониманием. Они были из разных миров, были врагами по крови, и все же их связывала одна, схожая боль — боль потери. Она делала представителей двух кланов ближе, чем любые клятвы и союзы.

— Ты хороший человек, Инсин, — сказал вдруг Каскил, глядя на него прямо. — Я не знаю, что там решил наш Совет, и не знаю, о чем по итогу это пророчество, которое связывает тебя с предводительницей. Но я ясно вижу, что у тебя сердце благородного воина, а не кровожадного убийцы… Ладно. — хлопнув себя по коленям, охотник подорвался с места. — Пора возвращаться. Люди ждут свежего мяса.

Он закинул на плечи разделанную тушу рыси, закрепляя добычу. Инсин задумчиво поднял взгляд на Каскила. Удивительно — этот суровый, немногословный охотник за несколько часов стал ему ближе, чем его родные братья за всю жизнь. Степной воин встал и тоже закинул на плечи свою часть добычи. Путь обратно в айыл обещал быть тяжелым, но на душе у него было на удивление легко.

— Твоя сестра… — снова нарушая воцарившееся молчание, произнес Инсин. — Она была бы тобой горда.

Каскил остановился и посмотрел на него с удивлением.

— С чего ты взял?

— Ты защищаешь свой дом, свой народ. Ты честен и смел, — ответил младший сын хана. — Этого уже достаточно.

Каскил криво ухмыльнулся, после чего что-то буркнул себе под нос и они вновь пошли следом за остальными дозорными, возвращающимися в айыл. Путники шли по проторенной дороге, и разговор, начатый у костра, продолжился. Но теперь они говорили не о смерти, а о жизни.

— Скажи, — спросил Инсин, немного замешкавшись, но все же продолжив. — Твоя предводительница… Кейта-хотун. Она всегда была такой?

— Какой? — хмыкнул Каскил. — Упрямой, как росомаха, и колючей, как дикобраз? Да с самого детства!

Охотник усмехнулся, погружаясь в воспоминания.

— Когда она была совсем маленькой, балым 30 решила, что наш священный сэргэ выглядит слишком скучно. И однажды ночью раскрасила его соком ягод во все цвета радуги. Старейшины тогда чуть не облысели от ужаса! А малышка Кейта стояла и гордо заявляла, что теперь духам будет веселее на него смотреть. Алтан ее тогда наказал, конечно, но я то видел, как он втихаря улыбался.

Инсин слушал, и на его губах тоже появилась улыбка. Он живо представил себе эту картину — маленькая, решительная девочка с синими глазами, бросающая вызов древним традициям.

— В ней всегда была эта… искра, — продолжал Каскил. — Сила, которая не подчинялась правилам. Все ее боялись и уважали одновременно. Балым могла одним словом поставить на место самого сильного охотника, а в следующую минуту — сидеть у гнезда и лечить раненого птенца.

Охотник покосился на Инсина.

— Она непростая. Но у Кейты сердце чистое, как вода в этом ручье. И она никогда не предаст тех, кого считает своими. — в его словах был и намек, и предупреждение. Немного подумав, Каскил осторожно добавил: — А твой брат… Он всегда был таким… жестоким?

Инсин тяжело вздохнул. Приятные мысли о юной шаманке тут же сменились гнетом воспоминаний о том, о ком в такой обстановке вообще вспоминать не хотелось.

— На самом деле Бату не всегда был таким. В детстве мы были близки. Он учил меня ездить на коне, показывал, как выслеживать зверя. Но потом… случился отец. Он всегда требовал от нас быть лучшими, быть безжалостными. Для него жалость — это слабость, и Бату свято уверовал в это. Он хотел заслужить уважение отца, и с каждым годом становился все жестче и злее. Он начал видеть во мне уже не брата, а соперника. Особенно после смерти моей матери. Отец слишком любил ее, и эта любовь перешла на меня. А Бату он лишь уважал как воина, но никогда не относился так, как к сыну его самой любимой женщины. Эта ревность отравила его душу.

— Значит, это не его вина? — спросил Каскил, поправляя съехавшую ношу с плеча.

— Вина всегда есть, — спокойно ответил Инсин. — Так как каждый сам волен выбирать свой путь. Он выбрал путь ненависти. А я… я пытаюсь найти другой.

Путники шли, и каждый их разговор, каждое признание, делали их ближе. Они говорили о своих обычаях. Инсин с удивлением узнал, что шаманы никогда не убивают больше, чем им нужно для пропитания, и всегда мысленно просят у духа зверя прощения во время приема пищи. А Каскил — что степняки верят, что после смерти душа воина превращается в звезду и вечно смотрит на свой народ с небес. Представители разных племен обнаружили, что, несмотря на всю разницу их культур, в главном они были похожи — они оба любили свой дом, ценили честь и дружбу. И оба были готовы отдать жизнь за тех, кто им дорог.

— Знаешь, степняк, — сказал Каскил, когда они уже направлялись к частоколу айыла. — Если бы мы встретились при других обстоятельствах… Мы могли бы стать хорошими друзьями.

— Думаю, мы уже ими стали, — ответил Инсин и искренняя улыбка тронула его лицо. Зенитное солнце стояло высоко над верхушками деревьев, когда отряд охотников, нагруженный богатой добычей, вернулся в айыл. Инсин впервые за долгое время не чувствовал себя чужаком. Соплеменники Каскила, видевшие их взаимоуважение и зарождающуюся дружбу, уже не смотрели на него с подозрением, а отвечали на его взгляд уважительными кивками.