— А ты помнишь, как пытался доказать, что можешь съесть целый котелок каши с кабаньим жиром, а потом два дня лежал зеленый, как молодая трава, и стонал, чтобы духи забрали тебя поскорее в Верхний мир?

Даже Тэмир хихикнул.

— А я помню, как Кейта-эдьиий учила меня лазать по деревьям, — вступил он. — И сказала, что главный секрет — это думать, как белка. Я так старался думать, как белка, что попытался спрятать орех за щеку и чуть не задохнулся.

Кейта рассмеялась. Настоящим, искренним смехом, который, казалось, вымывал из ее души всю горечь и страх. Она смотрела на своих друзей, на их улыбающиеся в свете звезд лица, и понимала, что Саян прав.

— А я помню, — сказала она, и ее голос стал теплее, — Как мы все вместе впервые пробовали делать обереги, и Саян так увлекся, что вплел в свой амулет собственный клок волос. А потом удивлялся, почему его весь день преследует чувство, будто он сам за собой наблюдает.

Они смеялись долго, вспоминая нелепые и забавные моменты из своего детства. Их простые, теплые истории были лучшим лекарством от холода пророчества.

— Вот видите, — наконец сказал Саян, когда смех утих. — Духи, боги, демоны… они могут быть всемогущими. Но они никогда не смогут вот так сидеть, есть лепешку с клюквой и смеяться над тем, как их друг чуть не подавился орехом. Они не знают, каково это — просто жить. А мы — знаем. И это, по-моему, наша самая большая сила. Человеческая.

Алани снова взяла Кейту за руку.

— Мы с тобой, что бы ни случилось! Даже если тебе придется сражаться со всем миром. Мы будем теми белками, что закидают твоих врагов шишками. Запомни это.

Кейта посмотрела на своих друзей, и ее сердце наполнилось таким теплом и благодарностью, что, казалось, оно могло бы растопить все льды Нижнего мира. Пророчество никуда не делось и война была неизбежна. Но сейчас, в этот момент, сидя под звездами в кругу тех, кто ее любит, девушка знала, что она не одна. И это давало силы встретить все, что готовила судьба.

Когда ночной холод стал пробирать до костей, а звезды начали свой медленный путь к зениту, друзья, согретые воспоминаниями и теплым травяным отваром, вернулись в спящий айыл. Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по своим балаганам. Но Кейта не пошла к себе. Ее ноги сами привели ее к двери отцовского жилища.

Она тихо вошла внутрь. В камельке едва тлели угли, отбрасывая слабый, багровый свет на неподвижную фигуру отца. Алтан сидел в той же позе, в какой она его оставила — спиной к входу, прямой, как натянутая тетива. Он не шелохнулся. Казалось, это был не живой человек, а тотем, вырезанный из камня и дерева. Лишь едва заметное движение груди говорило о том, что жизнь еще теплится в этом покинутом теле.

Кейта подошла и села на шкуры рядом с ним, стараясь не шуметь. Она подложила пару поленьев в огонь, и пламя лениво облизнуло сухую древесину, разгоняя мрак. Девушка с безграничной любовью и тревогой смотрела на широкую спину верховного шамана, на тронутые сединой волосы, собранные в узел. Он был так близко, и в то же время — так невообразимо далеко. В мирах, куда ей пока не было доступа.

— Папа, — прошептала она в тишину. Девушка редко называла его так, обычно используя уважительное «отец» или «тойон». Но сейчас ей хотелось той детской близости, того чувства защищенности, которое он всегда ей давал. — Я так скучаю по тебе, — продолжала Кейта шепотом, словно боясь нарушить его хрупкую связь с миром духов. — Здесь… здесь столько всего произошло, пока тебя не было.

Удаганка сделала глубокий вдох и начала рассказывать. Тихо, сбивчиво, она рассказала ему все, что тяжелым камнем лежало на ее сердце. О походе к топям. О встрече с воином-степняком. О странном, смертельном поединке, который был похож на танец. О кровном предательстве и ее необъяснимом желании его спасти.

— Я вытащила его из болота, папа. Представляешь? Врага! Сама не знаю, что меня тогда вело. Просто… что-то внутри меня просто не могло позволить ему умереть.

Кейта рассказала отцу о Совете. О том, как старейшины хотели напасть первыми на южное племя, как она остановила их. И о самом страшном — о пророчестве, которое оказалось не только ее личным сном.

— Все его видели. Теперь все вторят за мной, что я — Дочь Леса, а он — Сын Степи. Старики пришли к решению, что мы должны либо уничтожить друг друга, либо… что-то еще. Эрдэни говорил о третьем пути. Но я его не вижу, папа. Я вижу только войну и… его свадьбу.

На последнем слове голос девушки дрогнул. Она замолчала, и в тишине было слышно, как трещит огонь.

— И самое ужасное, папочка… я так злюсь на него. Я ненавижу его за то, кто он. Но когда я думаю о нем… мое сердце, оно болит. Так странно болит. Будто я потеряла что-то, чего у меня никогда и не было. Что это такое? Часть пророчества? Или я просто схожу с ума?

Шаман даже не шелохнулся. Его спина была по-прежнему прямой и неподвижной. Для постороннего наблюдателя могло показаться, что она говорит с каменным идолом. Но Кейта верила. Она знала, отец слышит ее. Может, не ушами, но своим кут, своей душой, которая сейчас парила где-то между мирами. Он слышал каждое ее слово, чувствовал каждую ее слезу, разделял каждую ее боль. Просто он не мог пока дать ей ответ. Не в этом мире.

Девушка придвинулась ближе и положила голову ему на плечо, как делала в детстве, когда ей снились кошмары. Она закрыла глаза, вдыхая знакомый, родной запах его одежды — запах дыма, шалфея и отцовской любви.

— Возвращайся скорее, папа — прошептала она в складки его медвежьей шкуры. — Пожалуйста. Ты мне очень нужен.

Кейта так и уснула, свернувшись калачиком у его ног, под защитой неподвижного тела. И впервые за долгое время ей не снились ни битвы, ни пророчества. Ей снился лишь тихий, спокойный лес и теплое, надежное плечо отца.

Не успели первые лучи солнца окрасить выцветшее небо над степью в нежно-розовые тона, как улус уже гудел, словно растревоженный улей. Трехдневное перемирие перед войной началось. Сегодня был первый день свадьбы, и лагерь преобразился. Из сундуков были извлечены лучшие ковры и шелковые полотна, которые украсили ханский гэр и пространство перед ним. В огромных котлах уже варилось мясо молодых барашков, а воздух наполнился густым, сладковатым запахом айрага, смешанным с дымом костров.

Воины, забыв о грядущей битве, смеялись, соревновались в борьбе и стрельбе из лука. Женщины в ярких, праздничных дээлах носились туда-сюда, готовя угощения и распевая протяжные свадебные песни. Все вокруг дышало предвкушением праздника. Все, кроме жениха.

Инсина одели в соответствии с его статусом. На нем был длинный шелковый халат глубокого синего цвета, расшитый по вороту и обшлагам золотой нитью, изображающей летящих соколов. Широкий кожаный пояс, украшенный серебряными бляхами, туго охватывал его талию, а на боку висел не боевой нож, а церемониальный кинжал в богато украшенных ножнах. Его длинные черные волосы были тщательно расчесаны и собраны в тугую косу, перевитую красной лентой — символом брачных уз.

Юноша был красив, как молодой бог, сошедший с небес. Но любой, кто смотрел не на его одежду, а в его глаза, видел лишь выжженную пустыню. Его взгляд был потухшим, лишенным всякого света. Он двигался, говорил, принимал поздравления, как искусно сделанная кукла, внутри которой не было ничего, кроме холодной пустоты. Инсин исполнял свою роль, но его душа была далеко. Там, в лесу, рядом с девушкой, чье лицо он отчаянно пытался забыть.

Церемония должна была начаться, когда солнце поднимется на высоту копья. Хан Хулан уже сидел на своем троне перед гэр, принимая дары от нойонов. Братья Инсина, одетые не менее пышно, стояли рядом, и Бату не упускал случая бросить на него торжествующий, язвительный взгляд. Все было готово. Не было только невесты. Время шло, а Аяна не появлялась. По толпе пополз нетерпеливый шепоток. Хан нахмурился, бросив на служанок, которые должны были сопровождать дочь, гневный взгляд.