Это было больше, чем я мог надеяться. Не просто снисхождение. Признание. Предложение обучения. И, что важнее всего, альтернативная система авторитета. Теперь у меня была не только тень страха перед Горном, но и луч внимания со стороны законного командира.

— Слушаюсь, сержант, — ответил я ровно.

Когда я вернулся в барак, Горн попытался устроить мне выволочку за опоздание. Но его голосу не хватало уверенности.

— Шнырь, где шлялся?

— У сержанта Вигана, по приказу, — ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Он замер. Сержант. Законная власть. То, перед чем он сам пресмыкался. Он не мог пойти против этого. Он буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.

В тот вечер, ложась спать, я чувствовал, как ландшафт вокруг меня изменился. Я был уже не одинокой мишенью в самом низу пищевой цепи. Я стал узлом. Точкой, где сходились нити: страх Горна, настороженное уважение других «старших», робкая надежда шнырей, интерес Вигана.

Это было опасно. Теперь на мне было больше внимания. Больше ожиданий. Но это была и сила.

Лёжа в темноте, я слышал, как Элви и Гендль тихо перешёптывались на своих нарах. Не о страхе. О том, «как Лирэн тому кабану морду начистил». Слухи уже поползли. Обрастая невероятными подробностями. Пусть ползут. Мифы часто полезнее правды.

Я закрыл глаза. Завтра — тренировка с Виганом. Нужно показать себя способным учеником. Но не слишком способным. Нужно продолжать ночные тренировки, увеличивая нагрузку. Нужно следить за Горном — рано или поздно он попробует отомстить, но теперь, вероятно, не в открытую, а исподтишка. Нужно укреплять связь с другими шнырями, но осторожно, не создавая явной «фракции».

Слишком много «нужно». Но это было лучше, чем одно-единственное «нужно выжить сегодня».

Я повернулся на бок, лицом к стене. На губах, невидимая для мира, дрогнула тень улыбки. Холодной, усталой, но улыбки.

Негласный договор был заключён. С врагом — о перемирии. С товарищами — о взаимовыручке. С системой — о том, что я больше не просто винтик. Я стал рычагом. Маленьким, но уже способным что-то сдвинуть с мёртвой точки.

И это был только первый акт.

Следующий день начался не с крика дежурного, а с внутреннего напряжения, знакомого по прежней жизни — предвкушение выхода на задание. Только теперь заданием была не зачистка террористической ячейки, а… что-то вроде прогулки с сержантом. Но в этом мире и это было шагом вперёд. Большим шагом.

Утренняя муштра на плацу прошла в том же духе бестолковой суеты. Но я уже не был просто статистом. Мои глаза, привыкшие к анализу, отмечали каждую ошибку в построении, каждый кривой удар копьём, каждый провал в элементарной координации. Это было мучительно смотреть, но это была информация. Мозг автоматически искал пути исправления, строил в голове схемы правильных перемещений, расчёта дистанций. Это была профессиональная деформация, и здесь она становилась моим единственным преимуществом.

Виган, как и обещал, задержал меня после, когда остальные, обливаясь потом и проклиная всё на свете, побрели к баракам.

— Останешься, Лирэн. — Он не кричал. Говорил обычным, усталым голосом, снимая с головы потный подшлемник.

Я подошёл, заняв позицию «смирно», но без излишней выправки — здесь это выглядело бы неестественно. Просто стоял прямо, руки по швам.

Виган молча осмотрел меня с ног до головы. Его взгляд был тяжёлым, оценивающим. Он видел не «шныря», а загадку. Того, кто ловит крыс, чистит коней и, по слухам, заставил Горна хромать и молчать.

— Лесник, говоришь? — наконец произнёс он.

— Отец был, сержант. Учил кое-чему.

— Коему? Стрелять из лука? Капканы ставить?

— Больше… наблюдать. Слушать лес. Читать следы. И… защищаться, если что.

Я выбрал слова тщательно. Полуправда всегда надёжнее прямой лжи.

— Защищаться, — повторил Виган, и в его голосе прозвучала горькая нотка. — От кого? От волков? Или от таких же, как Горн?

Он смотрел мне прямо в глаза, ища скрытого смысла. Я выдержал взгляд, не опуская глаз, но и не бросая вызова. Просто смотрел, как смотрят на начальника, ожидающего приказа.

— От всех, кто угрожает, сержант. Чтобы выжить и сделать то, зачем пришёл.

«Чтобы выжить и сделать то, зачем пришёл». Эта фраза, видимо, нашла в нём отклик. Он вздохнул, провёл рукой по лицу.

— Ладно. Выживать тут, все учатся. По-своему. — Он помолчал, потом указал на груду тренировочных щитов, сваленных у края плаца. — Возьми щит. Не этот, дурацкий стеновой. Вон тот, поменьше. Круглый.

Я подошёл, выбрал указанный щит. Он был старый, деревянный, обтянутый потёртой кожей, с простой железной умбоной в центре. Весил килограммов семь-восемь. Для моих ещё неокрепших рук — ощутимо, но подъёмно.

— Так, — Виган взял такой же щит и встал напротив меня, на расстоянии примерно трёх метров. — Забудь про эту херню, которой мы тут занимаемся. Стену щитов. Это для лобовой атаки в чистом поле, когда вас тысяча, и вы идете на тысячу. Нам, пехоте, такого не светит. Нас будут резать поодиночке, в лесу, в оврагах. Щит — это не стена. Это твоя вторая кожа. Твоё укрытие. Им можно бить, им можно толкать, им можно прикрыть спину, если драпаешь. Понял?

«Вторая кожа». Хорошая аналогия. Я кивнул.

— Покажи, как держишь.

Я поднял щит, инстинктивно прикрыв левую сторону тела и часть головы, как делал это с тактическим щитом в спецназе. Правда, там он был из лёгкого полимера и прозрачный. Здесь — деревянная дверь.

Виган нахмурился, но не с критикой, а с удивлением.

— Неплохо… Интуитивно. Но ты стоишь, как вкопанный. Щит — живой. Он должен двигаться с тобой. Смотри.

Он не стал показывать сложных приёмов. Он показал базис. Как смещаться в сторону, прикрываясь щитом. Как подставлять его под воображаемый удар меча сверху, сбоку. Как коротким, резким движением умбона (центральной металлической выпуклости) можно отвести клинок или даже ударить в лицо противнику.

— Главное — ноги. Если ноги не работают, ты мёртв. Щит тяжёлый. Тратишь силы — поднимаешь, держишь. Нужно экономить. Не держи его всё время на весу. Расслабь руку, пусть щит опирается на плечо, на землю. Но будь готов мгновенно поднять.

Он говорил не как плац-парадный фельдфебель, а как уцелевший в мясорубке солдат. Практично, без лишней теории. И это было бесценно. Я впитывал каждое слово, каждое движение. Моё тело, уже чуть привыкшее к нагрузкам, повторяло за ним. Сначала неуклюже, потом чуть увереннее.

— Теперь я атакую. Ты защищайся, — сказал Виган и, не дожидаясь ответа, сделал шаг вперёд, имитируя удар тренировочным деревянным мечом (который он взял, видимо, для таких случаев).

Я поднял щит, принял удар на умбон, как он показывал. Дерево стукнуло о дерево. Удар был несильный, пробный.

— Не отступай! Упрись! Толкни щитом вперёд, сбивай его баланс!

Я толкнул. Недостаточно сильно. Но идея была понятна. Виган сделал вид, что потерял равновесие, отступил.

— Вот! Видишь? Он занёсся для удара, весь вес впереди. Толчок — и он открыт. Это не рыцарская турнирная херня. Это грязный бой на выживание.

Мы продолжили. Он атаковал, я защищался. Он показывал, как читать движение плеча противника, чтобы предугадать удар. Как использовать рельеф — отступить на кочку, чтобы противник споткнулся. Простые, но смертельно эффективные вещи, которые никогда не показывали на плацу.

Через полчаса я был мокрый от пота, руки горели огнём, но в голове была ясность. Это был первый по-настоящему полезный урок за всё время в этом мире.

Виган остановился, тяжело дыша. Он был не старый, но годы службы в таких условиях давали о себе знать.

— Недурно, — сказал он, оценивающе. — Соображаешь. И тело слушается. У Горна, случаем, не ты ногу подшиб?

Вопрос был задан неожиданно, но тоном, не требующим ответа. Он просто констатировал.

Я молчал.

Виган хмыкнул.

— Ладно, мне всё равно. Он говно. Но смотри, парень… тут свои правила. Если ты вылезешь, тебя сомнут. Даже если ты «лесник». Понял?