Мысль была настолько абсурдной, что я едва не фыркнул. Эскорт? Меня? Раненого зверя, которого я вытащил из ямы, а он, в свою очередь, возможно, спас меня от патруля? Это звучало как дешевая сказка для пастухов у костра.

Однако факт оставался фактом: я был жив, невредим, и невидимый страж не проявлял враждебности. Война, даже тихая и теневая, строилась на использовании всех доступных ресурсов. А этот ресурс был уникальным.

К полудню я вышел к небольшой, быстрой речушке — притоку той самой реки, у которой мы несли дозор. Рыба здесь была, голод давал о себе знать, а сухари из запасов нужно было беречь. Я потратил час, соорудив примитивную запруду из камней и веток и выжидая, когда в ловушку заплывет серебристая, пусть и мелкая, добыча. Пока я занимался этим, чувство наблюдения не исчезало, но и не усиливалось. Он ждал.

Я поймал трех небольших, но жирных хариусов. Развел крошечный, почти бездымный костерок в ямке между камней, испек двух из них на раскаленных углях. Третий, самый крупный, остался лежать на свежих листьях. Я съел свою порцию, тщательно выбрав кости, и упаковал снаряжение. Поднялся, сделал несколько шагов от костра, затем остановился. Не оглядываясь, я кивнул в сторону оставшейся рыбы, лежащей на листе у воды, и скрылся в лесу, не дожидаясь реакции.

Шел я дальше уже в другом ритме. Не пытаясь скрыть свой след с маниакальной тщательностью, но и не оставляя очевидных знаков. Просто шел, время от времени меняя темп, проверяя, сохраняется ли контакт. Сохранялся.

Вечером история повторилась. На этот раз добычей стал заяц, попавшийся в силок, который я поставил еще по пути сюда. Я разделал тушку, освежевал, часть мяса нанизал на прут и закопал в угли. Запах жареного мяса разнесся далеко. Я съел свою долю, а вторую, большую и сочную заднюю ляжку, оставил на плоском камне у потухающего костра. Снова кивок в пустоту леса. Снова уход.

На этот раз, отойдя на безопасное расстояние и забравшись на дерево для ночевки, я позволил себе наблюдать. Терпение было вознаграждено. Через десять минут после моего ухода из зоны костра из-за ствола векового дуба выскользнула тень. Не черная туша ночного кошмара, а гибкий, струящийся силуэт в последних лучах заката. Он был огромен, но двигался с грацией, полностью отрицающей его размеры. Подошел к камню, обнюхал дар длинным, изящным носом. Его золотые глаза, холодные и невыразительные, мельком блеснули в мою сторону — он знал, что я смотрю. Затем острые, но не звериные, а скорее хищно-утонченные зубы сжали мясо. Он не стал есть на месте. Взяв ляжку в пасть, он развернулся и бесшумно исчез в сумерках, унося мою «дань».

Это был не акт подчинения. Не благодарность раба. Это был ритуал. Обмен. Я предоставлял ресурс — еду. Он предоставлял… что? Немое сопровождение? Защиту? Пока что — только само присутствие. Но в этом мире, где каждый куст мог скрывать врага, сам факт, что с одной стороны тебя прикрывает нечто, способное одним рыком обратить в бегство троих солдат, уже имело ценность.

Так родился договор без слов. Не между хозяином и питомцем. Между двумя хищниками, случайно оказавшимися на одной тропе и признавшими потенциальную пользу друг друга. Он не лежал у моих ног. Не позволял касаться себя. Он существовал параллельно, в своей собственной, дикой реальности, лишь изредка пересекающейся с моей в точках обмена — пищей и молчаливым признанием.

На третьи сутки пути, когда стены лагеря уже должны были вот-вот показаться сквозь деревья, он появился в последний раз. Я остановился на краю поляны, чтобы попить и проверить по солнцу направление. Он вышел на противоположный край, на мгновение став видимым — мощный, изящный контур на фоне яркой зелени. Его шкура уже не казалась такой тусклой, рана, если и не затянулась, то хотя бы перестала смердеть магической гнилью. Он смотрел на меня своими нечеловечески умными глазами. В них не было ни дружбы, ни привязанности. Было признание. Признание равного. Существа, которое тоже умеет выживать, держать слово (пусть и не данное вслух) и платить по счетам.

Я медленно кивнул ему, как равному. Как союзнику на поле боя, с которым не нужно лишних слов. Он ответил тем же — едва заметным движением головы, больше похожим на сбрасывание назойливой мухи, но я понял. Потом он развернулся и растворился в лесной чаще, будто его и не было.

Я стоял еще минуту, глядя на пустое место. Внутри было странное, непривычное чувство. Не теплое. Холодное, как сталь. Но твердое. Уверенность. На этой земле, в этой войне, у меня появилось нечто большее, чем покровительство Вигана или настороженная терпимость Коршуна. Появился союзник, чьи мотивы были просты и чисты, как закон джунглей: взаимная выгода и уважение к силе.

«Тень», — подумал я, в последний раз глядя на лес. Имя пришло само, просто и точно. Оно не описывало его суть — я ее не знал. Оно описывало нашу связь. Он был тенью, следующей за мной.

С этим знанием я сделал последний рывок к частоколу. Пора было докладывать. Но теперь в моем докладе для Коршуна будет не все. Часть правды, самая странная и важная, останется между мной и лесом. Между мной и Тенью.

Возвращение было не триумфальным шествием, а скольжением тени сквозь полуоткрытые ворота на рассвете. Меня пропустили без лишних слов — запыленного, с потухшими глазами и пустой на вид сумкой, я выглядел как любой другой гонец или выбившийся из сил патрульный. Я направился прямиком к нашему бараку, игнорируя редкие утренние взгляды.

Внутри царила привычная полутьма и запах сна, пота и кожи. Коршун уже был на ногах, стоя у стола и что-то ворча себе под нос, разглядывая другую, штабную карту. Он обернулся на скрип двери, и его единственный глаз сузился, мгновенно оценивая мое состояние.

— Лирэн. По часам, — произнес он, не как приветствие, а как констатацию. Его голос был ровным, но в нем висела стальная пружина. — Отчет. Коротко.

Я кивнул, подошел и высыпал содержимое сумки на грубую столешницу рядом с его картой. Нехитрый скарб, пустая фляга, и главное — та самая, чужая карта на коже, карта с печатью волчьей головы и отмеченной точкой, и глиняная табличка с моими пометками. Я начал доклад, голосом бесцветным и монотонным, как зачитывающий протокол.

— Дорога на Старую Мельницу. Движения: один торговец, две стаи бродячих псов. Следов регулярных патрулей нет. — Я сделал паузу, дав ему переварить скучную часть. — На второй день, в точке здесь, — я ткнул пальцем в район в стороне от дороги, — обнаружена поляна с тремя телами. Двое — наемники с печатью. — Я положил на карту печатку. — Один — местный крестьянин. Взаимное уничтожение. При крестьянине найдена расписка управляющего имения барона Хертцена. О том же волке. — Я положил и ее.

Коршун молча взял печать, покрутил в пальцах, взглянул на расписку, хотя читал с трудом. Его лицо оставалось каменным, но в глазе вспыхнул холодный огонь. Он ненавидел внутреннюю грязь почти так же, как внешнего врага.

— Продолжай, — процедил он.

— По карте, найденной у наемников, проверил точку «Клык». Обнаружил заброшенный склад-блиндаж. Пуст. Но вокруг — свежие следы, старая, но настороженная ловушка. Место пахло слежкой. — Я перевел дух. — Ночью на мою позицию наткнулся дозор фалькенхарцев. Трое.

Здесь я сделал намеренную паузу. Коршун замер. Весь барак, казалось, затаил дыхание. Рогар, чистивший алебарду в углу, перестал двигать тряпкой. Сова поднял голову.

— Контакт? — голос Коршуна стал тише, опаснее.

— У них был контакт, — поправил я. — Не со мной. На них из темноты напал крупный хищник. Лесной зверь. Поднялась паника, стреляли впустую. Я воспользовался суматохой, чтобы нейтрализовать одного, потерявшего бдительность. Остальные бежали. Один, возможно, мертв.

Наступила тишина. Потом Коршун медленно, как будто с трудом, поставил кружку на стол.

— Ты… поднял шум, — произнес он, и в его тихом голосе закипела ярость. Не крик, а сдавленное, шипящее бешенство. — Тебя засекли! На тебя вышли дозоры, черт тебя дери! Я посылал тебя как тень, а ты устроил в лесу побоище! Теперь они знают, что мы рыщем в том секторе! Они усилят охрану, перекроют подходы! Ты сжег точку наблюдения!