— Заткнись, Ханс. Иди и смотри под ноги.

Они были уже в десяти метрах. Пяти. Тень одного из них, высокая и узкая, упала на край моей промоины. Я видел ее сквозь тонкую ткань маскировочного плаща. Он шел, не глядя под ноги, уставясь в темноту перед собой. Его товарищ был слева, третий, судя по звукам, чуть позади, прикрывая тыл.

И тогда случилось невозможное.

Из тьмы, из самой гущи бурелома слева от нависшего надо мной дозорного, вырвалась черная туша с оглушительным, рвущим тишину ревом. Это был не рык зверя. Это был звук разрываемого воздуха, голодной ярости и первобытного ужаса, воплощенный в громовое рычание. Что-то огромное, стремительное и абсолютно бесшумное до этого момента бросилось вперед.

Дозорный, тот самый Ханс, вскрикнул не от боли, а от чистейшего испуга. Он отпрыгнул назад, споткнулся о корень и рухнул, выронив арбалет. Его товарищ слева заорал что-то нечленораздельное. Раздался резкий, сухой щелчок спускового механизма, и арбалетная болта с шипением вонзилась в дерево в метре от меня, содрав кору.

— ЧТО ЭТО?! — завопил третий.

Сумятица была полной. В темноте, среди внезапного кошмара, они палили почти наугад. Еще один болт просвистел в воздухе. Кто-то выхватил меч, и сталь звякнула о камень. Черная тень — я так и не успел разглядеть, что это было: медведь, огромный волк, что-то иное — метнулась в сторону упавшего дозорного. Раздался короткий, обрывающийся хруст и влажный звук. Потом тень рванула прочь от меня, в сторону леса, утаскивая что-то тяжелое и безвольное. Я услышал отчаянный, быстро удаляющийся топот и последний, дикий крик одного из фалькенхарцев, бросившегося в погоню или, что более вероятно, в бегство.

Тишина навалилась снова, но теперь она была взрывоопасной, звонкой от недавнего хаоса. И в этой тишине я услышал тяжелое, прерывистое хрипение прямо над своей головой.

Второй дозорный. Тот, что был слева. Он не побежал. Он замер, прижавшись спиной к дереву, и дышал, как кузнечные меха, вслушиваясь в ночь. Его страх был осязаем. Он стоял в трех метрах от края моей ямы, его силуэт выделялся на фоне чуть более светлого неба.

Мой протокол молчал. В нем не было пункта «действия при нападении неизвестного хищника на вражеский патруль». Но была железная логика ситуации. Один враг. Напуган. Дезориентирован. Его внимание приковано к темноте, откуда пришла угроза. Его товарищ, скорее всего, мертв или умирает. Третий бежал.

Это был не бой. Это была санация.

Я двинулся не как человек, а как тень, оторвавшаяся от земли. Без звука, используя хаос, который еще висел в воздухе, как дым после выстрела. Моя левая рука в темноте нашла его горло — жесткий, вспотевший воротник кольчуги под подбородком. Правая, с зажатым коротким, тупым с одной стороны камнем, который я подобрал еще днем, опустилась на основание его черепа с точностью хирургического инструмента. Не для убийства. Для отключения. Глухой, влажный щелчок. Его тело обмякло, дыхание оборвалось. Я поймал его, не дав упасть с шумом, и медленно опустил на землю.

Два секунды на оценку. Ни новых звуков, ни криков. Только ветер и далекий, истеричный лай лисицы, спугнутой переполохом. Третий фалькенхарец не вернулся.

Я обыскал тело у своих ног быстро, по-воровски. Кошелек с медяками, плоская фляга с кислым пивом, нож на поясе — лучше моего. Я взял нож и флягу. Арбалет его валялся рядом, но брать его было безумием — лишний вес, лишний шум, ничем не оправданный риск.

Потом я скользнул обратно в свою ложбину, схватил свернутый плащ и сумку. Последний раз окинул взглядом поляну: одно темное пятно на земле (первый дозорный, которого утащили), второе, неподвижное, под деревом (мой «гость»). Ничего, что связывало бы это место со мной.

Я растворился в лесу, двигаясь не прочь от дороги, как жертва, а параллельно ей, глубже в чащу, используя навыки, отточенные за недели тренировок. Через пятнадцать минут я был уже в километре от места переполоха, сидя на толстом суку, в развилке сосны, слушая, как ночь постепенно возвращает себе свои права.

Только тогда позволил себе проанализировать.

Неизвестный хищник. Спас мне жизнь. Не специально, конечно. Но факт остается фактом — его атака была идеальной диверсией. Почему он напал? Защита территории? Просто голод? И почему именно в тот момент?

А потом в памяти всплыл золотой, оценивающий взгляд из ямы. Существо со сломанными рогами и раной в боку. Я оставил его в логове с кристаллом и волшебной пылью. Смогло ли оно…?

Нет. Мысль была абсурдной. Оно было при смерти. Оно не могло следить за мной. И уж тем более — выступить в роли немого телохранителя.

Но логика упрямо шептала: совпадение слишком идеальное. Хищник в этом лесу не стал бы нападать на троих вооруженных людей, если бы не был спровоцирован, не защищал добычу или… не отвлекал внимание от чего-то другого.

Я стряхнул эти мысли. Неважно. Важен результат. Я жив. Задание не скомпрометировано. Вражеский дозор нейтрализован: один мертв, один в бегах, один в глубоком сне с проломленным черепом, который, очнувшись, будет рассказывать сказки о лесном демоне. Для командования Фалькенхара это станет еще одной страшной байкой о гиблых местах, а не актом вражеского разведчика.

Я устроился поудобнее на суку, натянув плащ на плечи. Сон ушел безвозвратно. До рассвета оставалось несколько часов. Я провел их в состоянии полной боевой готовности, слушая лес, который снова стал просто лесом. Но где-то в его глубине, возможно, сейчас вылизывала раны черная тень с оглушающим ревом. Тень, которая, по странной прихоти судьбы, встала между мной и смертью.

Я не верил в провидение или судьбу. Я верил в причину и следствие. И где-то в этой цепочке, возможно, лежал мой поступок у ямы. Помощь, оказанная не человеку, а существу из иного мира. Мир, судя по всему, ответил. Пока — благодарностью. Но в этом мире ничто не давалось даром. Рано или поздно счет будет предъявлен. А пока что у меня появился союзник. Немой, страшный и совершенно непредсказуемый. Как сама эта ночь.

Дорога назад в лагерь была не возвращением домой, а продолжением операции. Теперь у меня за пазухой лежали не просто наблюдения за пустой дорогой, а карта с таинственной отметкой и знание о том, что леса барона Хертцена кишат не только врагами, но и своими же крысами с волчьими печатями. И еще — тяжелый, отливающий холодным металлом взгляд золотых глаз, который я не мог выкинуть из головы.

Я шел не спеша, максимально используя световой день, но выбрав маршрут сложнее и длиннее. Нужно было время, чтобы отлежались впечатления, улеглась в голове картина поляны смерти и факт немой защиты в ту ночь. Логика требовала жесткой, однозначной оценки: существо представляло собой дополнительный, непредсказуемый фактор риска. Его следовало избегать, а в случае агрессии — ликвидировать, используя знание его раны и возможной слабости.

Но логика молчала, когда я выходил на очередной пригорок и краем глаза улавливал движение в гуще молодого ельника слева, метрах в пятидесяти. Не вспышку цвета — маскировка у него была безупречной. Скорее, сбой в картине мира. Будто тень между деревьями вдруг обрела плотность, сместилась и снова замерла. Он был там. И следовал за мной.

Первая реакция — немедленная остановка, оценка угрозы, подготовка к контакту. Я замер, рука легла на рукоять ножа. Но из чащи не донеслось ни рыка, ни шипения. Только тишина, чуть более напряженная, чем обычно. Я ждал пять минут. Движение не повторилось. Я сделал вид, что ничего не заметил, и пошел дальше, резко сменив направление, уходя в бурелом. Следующие полчаса я потратил на отточенные приемы сброса слежки: петлял, проходил по каменным плитам ручья, замирал в засаде, слушая. Ни звука. Ни одного признака.

Но когда я вышел на старую звериную тропу, чувство присутствия вернулось. Оно висело в воздухе, не как угроза, а как факт. Как давление атмосферы перед грозой. Он снова был где-то рядом, держась на почтительном, но постоянном расстоянии. Не преследователь. Эскорт.