Элви это не поможет. Его побьют в любом случае. А возможно, и ещё сильнее — чтобы показать, что даже заступничество не работает.

Это был бы акт эмоции. Героический, может быть, в чьих-то глазах. И абсолютно самоубийственный с точки зрения тактики и долгосрочных целей.

Дубина Горна опустилась со свистом. Раздался глухой, влажный хлопок по мокрой холщовой штанине. Элви вскрикнул — не от дикой боли, а от страха и унижения.

— Раз! — провозгласил Горн. — Будешь ещё воду лить?

Я стоял неподвижно. Моё лицо было маской из глины. Я позволил глазам опуститься, но не закрыл их. Я смотрел. Запоминал. Давил в себе ту самую бурю, запирая её где-то глубоко в грудной клетке, подальше от глаз.

«Это не тактика. Это эмоция», — повторял я про себя, как мантру.

Второй удар. Третий. Горн бил не со всей силы, но достаточно, чтобы оставлять синяки и ссадины. Элви плакал, приглушённо, захлёбываясь. Кинт хихикал. Борк зевал.

Я перевёл взгляд на других шнырей. Гендль сжал свои котловатые кулаки, но его взгляд был прикован к земле. Ян дрожал, словно его самого били. Остальные два просто старались не смотреть.

Мы были стадом. И Горн — пастух с кнутом. И я был частью этого стада. Пока.

После пятого удара Горн остановился, тяжело дыша — не от усталости, а от возбуждения.

— Всё, на сегодня хватит. Запомнил, слабак? Воду ценить надо. И старших слушаться. А то в следующий раз не отделаешься.

Он швырнул дубину Кинту, который почтительно её поймал, и, похаживая, направился прочь, к бараку, явно довольный собой. Представление окончено.

Кинт и Борк, бросив последние насмешливые взгляды на рыдающего Элви, последовали за своим вожаком.

Я подождал, пока они скроются из вида, потом подошёл к Элви. Медленно, без суеты. Гендль и Ян робко приблизились следом.

Элви лежал, свернувшись калачиком, всхлипывая. Его спина и зад были покрыты грязными полосами от ударов и лужей.

— Встань, — сказал я тихо, но твёрдо.

Он посмотрел на меня сквозь слёзы, не понимая.

— Встань, Элви. Сейчас.

Мой тон не допускал возражений. Это был не приказ старшего. Это был приказ того, кто знает, что делать. Инстинктивно, он послушался, с трудом поднявшись. Лицо было перемазано грязью и слезами.

— Иди умойся. Холодной водой. Потом найди у конюхов дёгтя, попроси немного, скажи, для натирки сбруи. Намажь ушибы. Не даст — укради. Понял?

Он кивнул, всё ещё всхлипывая.

— И запомни, — продолжил я, глядя ему прямо в глаза. — Слёзы сейчас — это нормально. Боль — нормально. Но если ты сейчас сдашься внутри, то он победил по-настоящему. Ты хочешь, чтобы он победил?

Элви вытер лицо рукавом, оставив грязную полосу. В его мокрых глазах что-то дрогнуло. Не понимание. Вызов.

— Н… нет.

— Значит, умоешься, намажешься, и завтра будешь делать свою работу так, чтобы не к чему было придраться. Чище всех. Быстрее всех. Понял?

— Понял, — прошептал он уже твёрже.

— Иди.

Он поковылял прочь, к колодцу. Гендль и Ян смотрели то на него, то на меня.

— Что будем делать? — тихо спросил Гендль. В его голосе была не надежда, а отчаяние.

— Сейчас — мыть котлы, — сказал я, возвращаясь к своему недоделанному котлу. — И смотреть. И слушать. И учиться.

— Учиться? — Ян фыркнул. — Учиться тому, как получать по заднице?

— Учиться тому, как не получить в следующий раз, — ответил я, скребя обгорелое дно. Мои движения были резкими, точными. Вся ярость, вся фрустрация уходила в эту работу. — Он бьёт, потому что может. Потому что мы позволяем. Потому что мы разобщены и слабы. Значит, нужно стать сильнее. И не поодиночке.

Я поднял взгляд и посмотрел на них обоих.

— Вы хотите, чтобы это продолжалось? Чтобы каждый день кто-то из нас лежал в луже?

Они молчали, но в их глазах читался ответ. Нет.

— Тогда начинайте с малого. Смотрите, как я работаю. Как я двигаюсь. Начинайте делать так же. Не привлекайте внимания. Просто… станьте чуть лучше, чуть незаметнее, чуть крепче. И ждите.

— Ждать чего? — прошептал Гендль.

— Своего часа, — сказал я и снова опустил глаза к котлу.

Они переглянулись, но ничего не сказали. Просто взялись за свои скребки. Но теперь они работали не с тупой покорностью, а с какой-то новой, сосредоточенной яростью.

Я мыл свой котёл и чувствовал, как холод внутри меня кристаллизуется, превращаясь во что-то твёрдое и острое. Гнев я подавил. Но он не испарился. Он стал топливом. Горн сегодня одержал маленькую тактическую победу. Он укрепил свой авторитет, показав свою безнаказанность.

Но он допустил стратегическую ошибку. Он зажёг искру. Не в Элви. Во мне. И теперь эта искра тлела, холодная и неугасимая. Он хотел проверить мои границы. Проверил. Узнал, что я не полезу на рожон из эмоции.

Но он не узнал самого главного. Не узнал, что для меня это уже не просто выживание. Это война. Малая, тихая, но война. И сегодня он сделал первый ход. Теперь моя очередь.

И когда я сделаю свой ход, это будет не эмоциональный порыв. Это будет холодный, выверенный, безжалостный удар. Протокол. Как с гранатой. Только на этот раз — протокол возмездия.

Я поставил чистый котёл на место и отряхнул руки. Взгляд был абсолютно спокоен.

Испытание на кухне, часть первая, было пройдено. Я выдержал провокацию. Сохранил ресурсы.

Теперь нужно было готовиться ко второй части. Где я буду отвечать. И где Горн узнает, что некоторые шныри кусаются. Очень больно.

На следующий день всё было как обычно. Утренний подъём, вода, построение. Но в воздухе висело нечто новое — напряжение. Тонкое, как паутина, но заметное для того, кто знал, где искать. Элви двигался скованно, стараясь не показывать боли. Гендль и Ян поглядывали на меня украдкой, будто ожидая какого-то знака, какого-то действия. Я не подавал никаких знаков. Я был тенью.

Горн вёл себя с преувеличенной развязностью. Он громко смеялся, хлопал Кинта по спине, шутил похабные шутки. Но его маленькие свиные глазки постоянно скользили в мою сторону, ища слабину, ищя страх. Он не находил ни того, ни другого. Только ту же нейтральную, наблюдательную пустоту. Это его бесило. Животное чутьё подсказывало ему, что что-то не так, но примитивный мозг не мог понять, что именно.

Развязка наступила вечером, после ужина. Мы получали свой паёк — ту самую порцию каши с мясом, которую я выторговал у Борща. Я уже собирался отойти в свой угол, чтобы спокойно поесть, когда передо мной выросла грузная тень.

— Эй, шнырь, — голос Горна был нарочито спокоен. — Дай-ка сюда свою миску. Старшему поколению нужно больше сил, понимаешь? А ты и так жирок нагулял.

Он протянул руку. Кинт и Борк стояли чуть сзади, готовые в любой момент вмешаться. Остальные шныри замерли, боясь даже дышать. Элви сжался в комок, ожидая новой порции насилия.

Внутренний расчёт занял доли секунды.

Вариант первый отказаться. Привести к немедленному конфликту. Трое на одного. Публичное избиение. Потеря лица, травмы, возможно, смерть. Провал всех планов.

Вариант второй — отдать. Показать слабость. Потерять авторитет, который только начал формироваться у других шнырей. Подтвердить власть Горна. Потерять критически важный источник калорий. Замедлить тренировки до нуля. Фактически, сдаться.

Оба варианта были неприемлемы.

Был третий вариант.

Я посмотрел на протянутую руку, потом поднял глаза на Горна. В моём взгляде не было ни вызова, ни страха. Была пустота. Как будто я смотрел на дерево или камень.

— Бери, — сказал я ровным голосом и протянул миску.

На лице Горна на миг мелькнуло удивление, а затем торжествующая усмешка. Он решил, что я сломался. Что страх перед публичной поркой Элви сделал своё дело. Он взял миску, фыркнул и, повернувшись спиной, пошёл к своему месту у костра, хвастаясь перед Кинтом своей добычей.

Я развернулся и ушёл. Ни слова. Ни взгляда. Я сел на своё обычное место в тени, спиной к стене барака, и стал ждать. У меня в руках не было еды. Но зато был план. И идеальное время для его исполнения — сумерки.