Тишина. Только тяжелое дыхание лошадей да шум ветра. Длилось это не более двух минут.

— Чисто, — тихо сказал Рогар, вытирая пот со лба уже без всякой игры.

Сова спустился с дерева.

— По дороге чисто. Никого.

Крот уже был рядом, быстро обыскивая оглушенных охранников, забирая документы, оружие, но оставляя кошельки. Это должно было выглядеть не как ограбление, а как… странное происшествие.

Мы действовали по четкому протоколу. Тело фон Хальтера быстро, но бережно (он был ценным активом) перенесли вглубь оврага, где уже ждали носилки из плащей и жердей. Коляску и ящики аккуратно обыскали, забрав все бумаги и печати, но не трогая личные вещи офицера. Оглушенных охранников оттащили в сторону, усадили в неестественные позы, как будто они пришли в себя после удара и пытаются помочь. Рядом с ними положили несколько выпавших из коляски, но не ценных предметов.

Последний штрих — создание правдоподобной картины для расследования. Мы слегка «помяли» кусты на противоположном склоне оврага, как будто испуганные «торговцы» бежали через них, унося раненого. Бросили на землю обрывок дешевой ткани от нашего плаща. Оставили несколько четких, но запутанных следов, ведущих вглубь леса, а затем тщательно сметенных метелкой из веток — классический прием, чтобы создать видимость попытки замести следы, но оставить намек для опытного следопыта. Пусть думают, что офицера похитили случайные бандиты или дезертиры, увидевшие легкую добычу в результате аварии. Аварии, причиной которой стал размытый дождями край дороги и испуг лошадей от лесного зверя.

Через двадцать минут после падения коляски мы уже были в полукилометре от места, двигаясь по заранее подготовленному и зачищенному маршруту. Фон Хальтер мирно посапывал на носилках. Документы и печати были при мне. Ни капли крови. Ни одного выстрела. Ни одного крика, кроме тех, что были частью спектакля.

Вечером, в нашем бараке, когда ценный «язык» уже находился в подвале штаба под присмотром Ланца и его допросчиков, Коршун молча обходил нас, разливая по кружкам темное, крепкое пиво. Он остановился передо мной, долго смотрел, потом просто кивнул. Ни слова. Но в этом кивке было больше, чем в любой похвале.

Рогар, осушая свою кружку, хрипло рассмеялся:

— Черт возьми. Я двадцать лет воевал. Рубился, стрелял, в засады садился. А чтобы офицера взять, надо было всего лишь… дорогу ему сломать под носом. Просто, как три копейки.

— Не просто, — поправил Сова, его холодные глаза блестели в свете светильника. — Точно. Как часовой механизм. Каждый винтик на своем месте.

— Механизм, — пробормотал Крот, одобрительно ковыряя ножем в столе. — Тихий. Чистый.

Я пил свой эль, чувствуя не триумф, а глубокое, холодное удовлетворение. Это была не победа в бою. Это был акт высшего ремесла. Инженерии ситуации. Мы не победили врага силой. Мы обвели его вокруг пальца, использовали его собственные процедуры и инстинкты против него самого. Мы создали реальность, в которой наше вмешательство было невидимым, а результат выглядел как игра слепого случая.

Операция «Серый Волк» завершилась успешно. Но в тишине барака, под одобрительное ворчание товарищей, я уже думал о следующем шаге. Теперь, когда у нас есть доступ к тыловой информации врага, можно задуматься о чем-то большем. Не просто о захвате. О влиянии. О том, чтобы заставить всю машину фалькенхарской логистики чихнуть по нашему желанию. И для этого не нужны были полки. Нужны были знание, терпение и умение ударить не по телу, а по нервным узлам. Этот захват был не конечной целью. Он был первым ключом. А у меня всегда была слабость к замкам и механизмам. Особенно к тем, что принадлежали врагу.

Два дня после доклада об успехе «Тихой Воды» прошли в напряженном ожидании. Взвод купался в лучах редкой славы — двойной паек, отсутствие нарядов, завистливые и недоверчивые взгляды из других подразделений. Но в воздухе висело не только удовлетворение. Висело предчувствие. Как перед грозой, когда тишина становится слишком густой.

Вызов пришел на рассвете третьего дня. Не через привычного капрала, а через личного адъютанта генерала — молодого, подтянутого капитана Ланца с бесстрастным лицом.

— Сержант Коршун и все чины его разведвзвода. Немедленно следовать за мной. Генерал фон Герцог требует вашего присутствия, — голос звучал, как удар хлыста, не терпящим возражений.

Коршун, бреющийся у таза с мутной водой, замер, лезвие бритвы в сантиметре от щеки. Его единственный глаз сузился. Он медленно вытер лицо, кивнул. Без слов. Мы все понимали — это не награждение. Это что-то другое.

Мы шли за лейтенантом строем, но без парадной выправки — в поношенной полевой форме, в пятнах грязи и смолы, пахнущие дымом, лесом и потом. Контраст с чистым мундиром адъютанта был разительным. Нас вели не к штабному шатру капитана Ланца, а дальше, в самую сердцевину лагеря, к большому шатру из темной, просмоленной ткани, увенчанному штандартом с гербом барона Хертцена — скрещенными мечами над горной грядой.

У входа стояли двое стражей в полных доспехах, не ополченцы, а личная гвардия. Их взгляды, скользнувшие по нам, были оценивающими и холодными, как сталь их кирас.

— Ждите, — бросил капитан Ланц и скрылся внутри.

Мы стояли, сознавая всю нелепость и напряженность момента. Рогар негромко крякнул. Сова замер, его взгляд был обращен внутрь себя, анализируя углы и расстояния. Крот потер ладонь о рукоять ножа. Коршун стоял неподвижно, выпрямившись, но я видел, как напряжены мышцы его челюсти.

Пахло. Не просто кожей и пергаментом. Пахло властью. Тяжелым, густым запахом решений, влияющих на жизни сотен людей, запахом камня, о который разбиваются судьбы. Смешанным с ароматом дорогого ладана — тщетной попыткой замаскировать запах пота.

Капитан вышел, отдернув полог.

— Войдите.

Шатер внутри оказался просторнее, чем можно было предположить снаружи. Здесь был не просто штаб, а подвижная резиденция. На столе из темного дерева лежали карты, разложенные не хаотично, а с педантичной точностью. Стояли тяжелые канделябры, хотя за пологом был день. В углу — походная кровать, сундук, столик с кувшином и чашами. И в центре всего этого — он.

Генерал Вальтер фон Герцог.

Мужчина не изменился с нашей последней встречи. Изменился только его взгляд. Глаза цвета старого льда, усталые, но острые. Невероятно острые. Они не просто смотрели. Они взвешивали. Каждую деталь, каждую пылинку, каждую мысль, которая могла скрываться за нашими лбами.

Мы замерли по стойке «смирно». Коршун отдал честь, голос его прозвучал хрипло, но четко:

— Господин генерал! Разведвзвод сержанта Коршуна в полном составе!

Генерал не ответил на приветствие. Не предложил расслабиться. Он медленно, будто давая нам время прочувствовать вес его внимания, прошелся взглядом по каждому: по старому, израненному сержанту, по массивному, угрюмому Рогару, по призрачному Сове, по невзрачному Кроту. Его взгляд скользнул по мне, остановился на мгновение дольше, чем на других, и прошел дальше. Потом вернулся ко мне снова.

Тишина длилась, натягиваясь как тетива.

— Карты, — наконец произнес генерал. Его голос был негромким, ровным, без эмоций. Но в нем была сила, которая заставляла внутренне подтягиваться. — Ваши карты, рядовой Лирэн. Интересны. Очень. Они превращают хаотичные наброски следопытов в… инструмент. В учебник по местности.

Он сделал паузу, давая словам висеть в воздухе.

— «Тихая Вода», — продолжил он, произнося название операции так, будто пробует на вкус. — Без потерь. Без контакта. Враг отступил, деморализованный, не понимая, что его ударило. Неортодоксально. Чрезвычайно неортодоксально.

Он отодвинул от себя лист пергамента и медленно поднялся из-за стола. Его фигура в простом, но безупречно чистом камзоле, без видимого оружия, казалась более внушительной, чем любой доспех.

— Сержант Коршун, вы ветеран. Вы знаете цену крови и железу. Скажите, что вы думаете об этих… методах?