Шли годы. Каир окончил Карагандинский металлургический институт и вместе с названым братом Дамеш Оразом прилетел в Алма-Ату, чтоб провести там свой отпуск. Тут он снова повстречался с Дамеш.

В ту пору она уже кончила школу и училась на втором курсе металлургического факультета горного института. '

Каир др сих пор помнит впечатление, какое произвела на него тогда Дамеш. Он был ошеломлен, сбит с толку, попросту, растерян. Ему показалось, что он видит ее впервые. Никакого отношения эта рослая статная черноволосая красавица к тому худенькому заморышу, которого он обидел пятнадцать лет назад, не имела. В ту минуту, когда он увидел Дамеш, девушка отбирала яблоки: стояла на лестнице, осторожно брала в руки румяные, созревшие плоды, срывала и бросала вниз в корзину. В памяти Каира навсегда запечатлелась тяжесть и длина ее иссиня-черных кос, гибкость тонкого стана, нежнейший цвет лица, чуть тронутый загаром. Увидев Каира, Дамеш обернулась и с полминуты простояла неподвижно. Потом очень естественно протянула руку, выбрала на ветке самое большое румяное яблоко, сорвала и бросила ему.

— Ты смотри, какая красота выросла в этом году. Ну-ка, попробуй!

Она говорила ему «ты», как будто они были век знакомы! Может быть, поэтому он замешкался, и яблоко упало на траву. ,

Девушка усмехнулась и покачала головой.

— Экий ты разиня,— сказала она.— Так ты и счастье свое проворонишь. На еще! — и она протянула ему другое яблоко, но уже поменьше.

Что-то в тоне и в словах девушки больно задело Каира. Он взял яблоко, но не положил его в карман, а бросил в корзину. Потом подошел к лестнице вплотную, обхватил девушку за талию и, прижимая к груди, осторожно снял с лестницы. Она ударила его по щеке. Он улыбнулся и закрыл глаза, ожидая вторичного удара, но его не последовало. Девушка вдруг мирно опустила руку ему на голову.

— Ладно,— сказала она.— Пусти, мне некогда.

Он молчал и все прижимал ее к себе.

— Мир, мир! — сказал он, потирая горящую щеку.— Ты полностью отомщена. Давай же заключим договор на вечную дружбу.

Девушка засмеялась опять, хотела что-то сказать и вдруг осеклась и покраснела. Каир обернулся: из окна на них неподвижно и хмуро смотрел Ораз. Дамеш поймала вопросительный взгляд .Каира, секунду помедлила и вдруг решительно пошла вперед.

— Пойдем пройдемся по парку,—сказала она.— Ты ведь там еще не был.

Вернулись они поздно ночью. Ораз сидел за столом и, положив голову на руки, спал, а на столе рядом с его локтем стояла тарелка, покрытая чистой салфеткой, и уже остывший самовар. '

«Ишь ты, не захотел дождаться, а спать не пошел,— подумал Каир про Ораза,— неужели же ревнует? Но ведь он же считается ее братом... Они росли вместе.»

Этот день и вечер Каир запомнил на всю жизнь и вспоминал потом часто. Очень часто. Всегда, когда встречался с Дамеш.

Ораз вышел от секретаря бюро недовольный. Такое же у него бывало чувство, когда отец задавал ему трепку. Стоял ясный летний день, высокое чистое небо, казалось, насквозь было пронизано солнцем. На улице Ораз остановился, прикрыл глаза ладонью и перешел на другую сторону улицы.

«Недаром же у Серегина кабинет на левой стороне,— машинально подумал он,— выйдешь из его кабинета на улицу и сразу ослепнешь... И чего он меня вызывал? Делать ему, что ли, нечего? Поболтать захотелось... Вот уж точно — кошке игрушки, а мышке слезки. И все-таки непонятный он человек! Ничего не хочет слушать, только ходит да выговаривает. И кайся перед ним, не кайся, он все равно шагает по кабинету, как заведенный, и читает мораль. Да что я ему, школьник, что ли?»

Ораз был очень сердит. Нашли кого учить. Вот уж год, как ему присвоено звание Героя Труда, никто не может сравниться с ним в искусстве варки стали, даже Дамеш, кончившая институт, и та пасует. В этом году он уже сдал все экзамены за первый курс заочного отделения того же горного института, где училась и она. Он мастер, герой труда, студент-заочник, депутат областного Совета, у него орден на груди, почетная грамота! Кажется, мог бы Серегин хоть со всем этим посчитаться. Так нет — все ходит по кабинету и гудит, гудит. Виноват во всем, конечно, главный инженер Муслим Мусин, этот всегдашний враг Ораза. Он только ищет случая, чтобы насолить ему. Вот выискал какого-то татарина Тухфату- лина и начал всюду говорить, что не бригаде Ораза, а бригаде Тухфатулина следует присвоить на этот раз звание коммунистической. Об этом и толковал сегодня Серегин.

Начал он очень издалека.

— Ну вот,— сказал он серьезно,— ты три месяца борешься за звание, а процент выполнения у тебя все на одном и том же месте. В чем же дело? Устал? Достиг предела или что?

Ораз покачал головой.

— Ни то и ни другое. У меня бригада работает, а не рекордами занимается, а Тухфатулин выжимает рекорды в течение двух дней, а потом неделю сидит в прорыве.

— Ну, а твои рекорды когда мы увидим? — спросил хмуро Серегин.— Ты же сидишь на норме, а иногда и ее не выполняешь. Почему это так? — Ораз открыл было рот — Постой, постой, я знаю, что ты мне сейчас скажешь. Скажешь, что выезжал на сессию областного Совета. Правильно, но почему же ты не приучаешь своих людей к самостоятельности? Ведь получается так: как бригадира нет, так и работы нет. Это не годится!

Ораз не нашелся, что ответить. Серегин, конечно, кое в чем и даже, пожалуй, во многом прав. Когда он уезжал в область, то оставил после себя трех заместителей, они- то и подвели. И еще как подвели! Вся бригада вдруг оказалась в прорыве. Конечно, виноват и он. Выбрал молодых, бурливых, как недоваренная сталь, ребят и заставил их руководить бригадой. Один из них слыл озорником и забиякой, был грубоват и упрям. Чуть что — лезет в драку, и зовут его за это Чумной Гена. Другой — тих, задумчив, воды yе замутит. Про таких казахи говорят: «По нему верблюд пройдет, он и то не шелохнется». И кличка у него подходящая: Иннокентий Блаженный. Третий — острослов, балагур, шутник и заводила, зовут его Куан- весельчак. Вот и заставь их работать всех вместе! Серегину критиковать легко, конечно, да ведь сталь варить — это не речи говорить. Об этом тоже не грех иногда вспоминать.

Да и вообще, кто такой Тухфатулин? Ну да, один раз его смена выдала сталь сверх нормы. Так, конечно, бывает — блеснула молния, да и исчезла. А его, оразовская, бригада трудится изо дня в день. И нет в ней ни рвачей, ни рекордсменов, все честные парни. И будут они опять на Доске почета! Будут, хоть ты в лепешку расшибись, проклятый Муслим Мусин!

И Ораз стал думать про Мусина. Странный он человек, только и ищет случая, чтоб кого-нибудь подсидеть, подставить кому-нибудь ножку, насолить покруче. И откуда столько злобы берется у людей? А так поглядишь, человек как человек, ходит, улыбается, здоровается за ручку: «Rак ваше здоровье, как жена, дети?»

Ораз так погрузился в свои мысли, что чуть не налетел на какого-то пешехода. Поглядел: девушка — молодая, красивая, идет улыбается. Он сконфуженно извинился, а она помахала ему рукой и прошла дальше. Ой, кажется, знакомая! Значит будут завтра разговоры: «Идет

наш бригадир, ничего не видит, шарахается, как пьяный». Он нахмурился и ускорил шаг. Надо успеть зайти еще домой и переодеться. У него же сегодня дневная смена!

...Вахтер широко распахивает ворота перед Грузовиком. Вслед за машиной входит и Ораз. Пять леn минуло с тех пор, как в первый раз перед ним раскрылись заводские ворота, и он прошел по заводскому двору. Тогда, помнится, он все плутал, все искал и никак не мог найти мартеновский цех. Теперь он пройдет через весь завод с завязанными глазами и встанет около своего мартена.

Ораз идет по асфальтированной дорожке, пересекает заводской садик, огороженный чугунной решеткой; слева от него — механический цех, направо — прокатный, пройди его—сразу попадешь в мартеновский. Ораз так привык к нему, что, даже возвратившись из отпуска, прежде всего бежит сюда. Ему нравится запах жженой стали, шумящее, ослепительно белое пламя мартена и сажа на пальцах. Только сталевар, конечно, поймет его.