— Это очень интересно,— сказал Базаров, продолжая прерванный разговор,— но требует самой тщательной проверки. Поезжайте на Магнитку и сами ознакомьтесь с положением на месте. А в первую очередь проверьте торговую сеть. Вопрос снабжения сейчас основной. Впрочем, вы еще зайдете ко мне до отъезда, тогда поговорим поподробнее. .

. Он проводил инструктора до двери, потом вернулся к столу, опустился в кресло и сказал Серегину:

— Так, слушаю.

Серегин посмотрел на него и спросил коротко: — И долго ты думаешь руководить таким образом?

— Как? Что? — обомлел Базаров.

— Я спрашиваю, ты долго будешь руководить городом, не оставляя письменного стола?

Базаров молчал и оторопело смотрел на него.

Серегин вдруг засмеялся.

— Да нет, я еще не совсем с ума сошел, товарищ Базаров.

— Интересно,— протянул наконец Базаров.— Очень интересно! А ты не с левой ноги сегодня встал, а?

— Нет, не с левой! — сурово отрезал Серегин.— И вообще брось-ка этот тон. Пойми: тебя должны уважать как секретаря горкома! А гы вот этого не понимаешь. Считаешь, что все тебе улыбаются и руку жмут только потому, что ты такой гениальный! А в чем твоя гениальность? Три года, как ты сидишь в Темиртау, а что ты сделал за это время? Только поздравительные телеграммы принимал да в президиуме фотографировался — вот и все твои дела. .

— Ты говори, да не заговаривайся! — крикнул Базаров, и лицо у него вспыхнуло.— Вот такие, как ты, и мутят людей, даром что занимают ответственные партийные посты,

— Стой,— поднял руку Серегин.— Я тебя только об одном спрошу: сколько раз ты был на заводе? Вог на нашем заводе, сколько раз ты бывал?

— А я что, отчитываться перед тобой буду? — сказал Базаров и стиснул кулак.

. — Знаю — не будешь. Нечем тебе отчитываться передо мной и перед всеми нами. Нечем, за три года твоего сиденья в этом кабинете ты и на заводе-то был только один раз! Вот как знатный иностранец из-кинохроники!

— Ты прекратишь или нет?—крикнул Базаров и вскочил с кресла.

— Сиди, сиди, Василий Федорович! — Серегин махнул на него рукой.— Это еще только начало. Ты знаешь, сколько я тебе собираюсь высказать всего? Конечно, я и себя виню, и других товарищей. Никто из нас до сих :пор с тобой не поговорил как следует. Вот ты и возомнил про себя... А я ведь жалеючи тебя пришел...

Базаров иронически улыбнулся:

— Вот, оказывается, нашелся у меня благодетель! Да ты в зеркало посмотри, с какой улыбочкой ты говоришь мне все это? Иудина улыбка у тебя, товарищ Серегин.

— Ничего,— ответил Серегин,— я в зеркало каждый день смотрюсь, улыбка у меня нормальная. А говорю я тебе так потому, что о тебе забочусь. Ведь ты же с заводом как знакомишься? По сводочкам да протоколам? А судьбы коммунистов решаешь по докладам вот таких хлыщей, как тот, что только что сидел перед тобой?

— Смотри, уж и инструктор оказывается у тебя

хлыщ! — сказал Базаров.— Хотелось бы знать, что ж ты против меня имеешь? Назови факты.

— Факты? Какие же тебе нужны факты? Разве то,

что ты три года в кабинете просидел, не вылезая из кресла,— не факт? Ты руководишь жизнью города, а видишь город из окна своего кабинета. Это хорошо?

— И все-таки город я знаю, представь себе, лучше, чем ты.

— А, все это болтовня,— сказал Серегин.— Ни завода, ни города нашего ты не знал и не знаешь... Вот в газете «Советская Караганда» появилась статья о нашем заводе, так как, по-твоему, соответствует онa фактам или нет? Можешь ты в этом вопросе разобраться? Нет ведь? Нет! Обсудил ты эту статью на бюро? Опять-таки нет!

Что завод сделал после опубликования этой статьи, ты знаешь? Нет! Главный инженер наш написал письмо в газету, где разбирал статью по пунктам и со многим не соглашался. Читал ты это письмо? Ты его и в глаза-то не видел! Этот главный инженер терпеть не может молодых, всячески изводит и преследует их. Говорил ты с ним об этом? Нет! Вот видишь сколько «нет» получается, как только заговоришь о твоей работе.

— Ну что ж, продолжай, чего ты остановился? - сказал Базаров.

— Могу и продолжить,— спокойно ответил Серегин.— Дружба с Муслимом — это тоже твой грех. Ну как же, он все уши прожужжал в дирекции, всех инженеров тобой пугает, как серым волком: секретарь горко ма — мой лучший друг... Слышишь, друг! Слышишь, лучший! Как что случится, сейчас же у него одна песня: хорошо, будем говорить об этом в кабинете Базарова. И все знают — в кабинете Базарова разговор плохой. Очень плохой для рядового инженера! Ибо всему, что Муслим скажет, тому Базаров свято поверит.

— Ну, хватит,— оборвал его Базаров.— Хватит, послушал я тебя. Замолчи! А то сейчас созову по телефону бюро и поставлю вопрос о твоем поведении в кабинете первого секретаря.

Серегин встал.

— Ох, силен же ты, Василий Федорович,— сказал он насмешливо.— Ну звони, звони, я был бы рад... Очень бы мне хотелось потолковать с тобой на бюро. Я бы уж там все высказал, ничего не скрыл бы, да ведь не позвонишь... Ладно... Придется по-другому действовать! Ничего, мы найдем путь!

И, стуча деревянной ногой, Серегин вышел из кабинета.

Дождь давно перестал, но по улице еще всюду бежали ручьи. Серегин посмотрел на заходящее солнце и покачал головой. Долго же, однако, он проспорил с Базаровым. Все в нем еще дрожало от возбуждения, и он вместо того, чтобы идти домой, повернулся и пошел к озеру.

Да, Василий Федорович,— думал он,— недолго тебе сидеть в своем кресле! Такие друзья, как Муслим Мусин,

заведут тебя в такое болото, что ты из него и не вылезешь... Ведь подумать: секретарь горкома Темиртау в глаза не видел знатного сталевара Ораза Курышпаева... А Ораз работает, учится заочно в металлургическом институте. Если вдуматься как следует, то именно такие люди и являются гордостью республики. А секретарь горкома никогда и фамилии-то такой не слыхал. Впрочем, и он, Серегин, тоже хорош. Его бы тоже палкой бить, да, видно, некому. Ораз сейчас на перепутье, он переживает кризис, ему нужна помощь, чье-то дружеское плечо, рука, которую можно пожать. А он, секретарь парткома, только раз удосужился поговорить с ним и сразу же обозвал его мальчишкой: ты еще и жить-то как следует не начал, а уже с пьяных глаз в милицию попал,— крикнул он тогда и в сердцах вышел, хлопнув дверью. Нет, так не годится, он не должен был кричать. Кричать можно только в самых крайних случаях, а не тогда, когда чувствуешь свое бессилие. Он обязан был найти ключ к сердцу этого Ораза. Не смог найти и раскричался. Разве это дело? Ему казалось, что Ораз — парень твердый, умный, скромный, работящий, и вдруг оказалось, что он пьет. В милицию попал, протокол там на него составили, на тое опять неприятность вышла... Почему? Неужели зазнался? Что ж, и такое бывает... Но может, и наоборот: потому он и запил, что не везет ему... «Выдать рекорд это еще не фокус, а попробуй-ка его удержи»,— сказал он как-то Серегину. .

И в самом деле, этот рекорд бригада Ораза не удержала. Но работать-то Ораз любит и умеет, это все знают.

«Горе как рана: одна затягивается бесследно, другая хоть и рубцуется, но болит»,— сказал кто-то.

Сегодня Аскар вновь вспоминал эти слова. Да, раны его еще болят. Вот сказал он о сорок втором годе, и опять заныло сердце. В 1942 году попал в плен — какая простая фраза, а подумать, сколько в ней страданий. Сколько мук он пережил за это время. Казалось, они должны были убить его... А он все пережил и вернулся домой. Но покоя все-таки нет.

Он попрощался с Серегиным и быстро пошел к дому.

Когда открыл калитку, сзади подкатил и остановился грузовой автомобиль. Не успел он подумать о том, к кому же это приехали, как из кабины выпрыгнула Дамеш и бросилась к нему. ,

— Дядюшка, дорогой,— крикнула она,— это пианино нам привезли! Помнишь, я тебе говорила, что купила? Два месяца ждала из Ленинграда.

-— Ну, поздравляю,— Аскар обнял Дамеш и поцеловал.— Значит, по вечерам будем слушать музыку. Как ты его только сгружать будешь?