«Что там еще такое»? — с тревогой подумала Дамеш и пошла за Лидой в кабинет директора Дворца культуры. Тонкий женский голосок сообщил ей, что она переводится на Магнитку, пусть она придет туда завтра утром и договорится.

— Да никуда я не пойду,— возмутилась Дамеш и в сердцах чуть не швырнула трубку.— Что это еще такое? На каком основании?

— Об основании спросите вашего директора,— ответила трубка сухо.

— Что мне его спрашивать, если он отдал приказ о моем восстановлении на работе,— сказала Дамеш,

По ту сторону провода на секунду замолчали, а потом тот же голос спросил, есть ли у нее на руках этот приказ. Если есть, то пусть придет завтра же с ним в совнархоз.

— А сейчас передайте трубку секретарю,— сказал тот же голос.

Лида взяла трубку, послушала и, отходя от телефона, недовольно сказала: .

— Вечно этот Муслим путает. Два раза я сегодня напоминала ему, что его вызывает совнархоз. «Да, да! Помню, знаю, пойду», и не пошел, конечно...А ругают-то меня! А у тебя что? Видно, успел уже и туда на тебя нажаловаться.

— Успел, конечно,— сердито сказала Дамеш,— Удивляюсь я ему, у него сто ног, наверно, как это он всюду поспевает?

Лида пошарила в кармане, нашла конфетку и молча протянула ее Дамеш. Та хмуро взяла ее и стала сосать.

Когда она возвратилась в зал, уже говорил Серегин. Речь шла об Оразе.

— Существует у нас еще такая скверная традиция,— говорил Серегин,— обязательно винить человека не просто в ошибке, не просто в недоглядке или недооценке, а еще и в политической ошибке, неправильной линии в целом. Случай с Оразом в этом отношении чрезвычайно показателен, характерно, как к этому герою труда отнеслись руководящие работники не только нашего завода, но и выше.

— Имена называйте,— сказал с места Базаров.— Будьте конкретнее, если обвиняете.

— Хорошо, буду конкретным,— Серегин кивнул головой.— Я говорю про главного инженера товарища Мусина, во-первых, и про его поддержку в горкоме, во-вторых. Да, да, я говорю про вас, товарищ Базаров, Вы мне предложили обсудить на партсобрании поведение Ораза. Его отказ от звания вы сочли серьезнейшим политическим поступком. Так вот я заявляю вам — я поступки Ораза не обсуждал и обсуждать не собираюсь. Ораза можно обвинить в горячности, в непродуманно- сти, в отсутствии такта, наконец,— он ведь еще очень молод,— но политику сюда притягивать ни к чему.

— Вот во всем этом и должны были вы разобраться на партсобрании,— сказал Базаров,— а вы этого не сделали.

— Потому что не мне разбирать поступок Ораза,— ответил Серегин.— Это я его поставил в такое положение, что ему осталось только отказаться от незаслуженной им чести. Так он и сделал. Что же касается инженера Сагатовой и ее увольнения, то «Советская Караганда», я считаю, выступила правильно и своевременно. Проект Сагатовой мы зажали.

— Авария, авария! Ее-то куда денешь? — крикнул Муслим.

— А никуда ее не денешь, и за нее Сагатова должна была ответить. Но ведь, кроме увольнения, есть еще и другие меры воздействия,— сказал Серегин.—Наказание должно точно соответствовать проступку. Но увольнять молодого инженера... Нет, товарищи, не так мы богаты людьми, чтобы ими разбрасываться.

После него слово взял Базаров. Зал снова притих.

«Ну, сейчас он возьмется за Серегина»,— подумала Дамеш.

Но Базаров говорил недолго:

— Завод,— сказал он,— имеет ряд недостатков. Их надо выявлять и изживать. Делать это надо открыто и повсеместно. Главная роль в этом должна принадлежать парторганизации завода. А вот заводская парторганизация явно не на высоте. Руководит ею товарищ Серегин, он, конечно, и отвечает, в первую очередь, вместе с дирекцией за все неполадки. Но хотя Серегин других критикует яростно, есть, к сожалению, за что критиковать и его. Так, например, он постоянно вмешивается в дела дирекции.

— А вы, товарищ директор,— сказал далее Базаров,— вы ведь капитан нашей заводской команды, вам и мяч первому в руки, а вы этот мяч уступили главному инженеру. Это не дело!

Базарова не перебивали, но и не аплодировали.

— Федор Васильевич,— с места сказал Каир,— я бы этот мяч не уступил никому, да вот беда, мяч кидают Муслиму, а гол-то требуют с меня!

Собрание кончилось поздно ночью, никакое решение принято не было.

Наутро Дамеш вызвали в партбюро. Она поняла, что это связано с Иваном Ивановичем. Он рассказал ей, что был у Серегина и поднял там шум. Интересный старик этот Иван Иванович: никогда ему не сидится на месте, если он не дома, то на рыбалке, если не на рыбалке, то на заводе, бродит по цехам, подходит к станкам, к печам, к. рабочим, кого похвалит, кого изругает. Походит так часа два и в обеденный перерыв идет домой. Очень любит старик поспорить. Спорит до хрипоты и с директором, с начальниками цехов. Так спорит, что те уже бегут от него. «Он какой-то у вас бесноватый,— говорят они.— Никогда не. поймешь, чего он хочет». А ведь дело-то очень простое; всю жизнь старик провел на производстве и жить без завода не может. Вот пройдет по цехам, покурит, поговорит о том о сем, смотришь, и день прошел. А после последнего партсобрания старик особенно зачастил на завод. Похоже на то, что новый директор пришелся ему по вкусу.

Прежде чем войти в кабинет, Дамеш постучала. Раньше она входила сюда смело, открыто, задорно. Но после последнего разговора с Серегиным все стало иным. Когда она вошла, Николай Иванович и Каир, наклонившись над столом, рассматривали план завода. Каир что-то отмечал на полях плана карандашом.

Каир первый заметил Дамеш (она задержалась у порога) и сказал:

— Заходи! Мы тебя ждем!

Поднял голову и Серегин.

— Ты где же это пропадаешь? — спросил он.— Ждали, ждали тебя, уже собрались уходить. Садись, поговорим.— Серегин посмотрел на нее и засмеялся.— Ну, как после разноса? А у нас здесь вот какой был без тебя разговор: не похожа что-то, говорят, Дамеш Сахиевна на инженера — нежная, хрупкая, нервная. Ей бы другую специальность выбрать — артисткой, что ли, стать? Как ты думаешь, а?

— Знаю. Это Муслим говорит,— очень серьезно ответила Дамеш.

— Значит, он и тебе тоже сказал? — засмеялся Серегин.— Эх, старый черт!

— Он думает, инженер должен быть черный и загорелый, как шайтан из преисподни. И не говорить инженер должен, а рычать,— сказал Каир.— А Дамеш у нас вон какая.

— Да что это вы,— сказала Дамещ.— Вызвали меня для того, чтобы об этом сказать? Не подходишь, мол, для работы в цехе, ручки беленькие.

— Вот, вот,— Серегин закивал головой,— как раз в точку попала, мы тебя для этого и вызвали... Этот план ты видишь?

— Ну?

— Да не «ну», а смотри и думай. Хотя нет! Раньше о другом. Вчера пришли ко мне в партком два старых сталевара, один из них, конечно, Иван Иванович, это уж понятно, и вот какой разговор был у нас тут. Бригада Тухфатулина,— говорят они,— недостойна звания бригады коммунистического труда. Люди, получившие такое звание, должны быть не только хорошими производственниками, но и вообще хорошими людьми. А один из членов этой бригады — человек мелкий и дрянной, пакостник. Чего он только не наплел на партсобрании! Надо пересмотреть состав бригады и дурную травку вырвать из поля вон. Вот что они мне говорили... Как ты думаешь, правы они или нет?

— Конечно, правы,— ответила Дамеш.— Иглам- бек человек дурной, авторитет бригады от таких людей только падает.

Она поглядела на Каира, тот поймал ее взгляд и улыбнулся.

— Я его и не заметил,— сказал он.— На собрании смотрел только на одного Мусеке, на то, как он своих дурачков дергает за веревочку. Знаешь, очень поучительное зрелище.

— А ты когда с ним в последний раз говорил? — спросила Дамеш.

— Да я каждый день с ним по часу разговариваю,— ответил Каир.—О собрании он молчит как рыба, будто не он выступал против меня. Ну, и я тоже молчу.

— Значит, что-то обдумывает,— сказал Серегин.— Я этого черта, Мусеке, вот как знаю! Силен мужик. Будь готов к любой пакости, к самой неожиданной.