«Полежи денек,— сказала она.— С сердцем шутки плохи, особенно в твои годы».

Муслим, сам перепуганный ночным припадком, целый день пролежал в постели. Мысли не давали ему покоя. Они жужжали и жалили, как осы, а стоило закрыть глаза, и вновь лезли бредовые видения. Пропасть без дна и края, он карабкается по какой-то отвесной стене, хватаясь за камни, камни обрываются под его руками, падают, а он лезет и лезет и все не может вылезти...

В полдень Айша прислала к нему из больницы сестру, которая напоила его какой-то сильно пахнущей микстурой. Потом из школы прибежала дочка, и он провел с ней почти целый час. А вечером к нему, бодро постукивая деревяшкой, пожаловал секретарь партбюро Серегин.

— Болеешь, брат? — весело воскликнул он.— Силен, силен! Сейчас что-то всем нездоровится. Вот и я расклеился. Понимаешь, какая чепуха, начали болеть пальцы на отрезанной ноге! Нет их, а болят — вот ведь штука... Слушай, а что с тобой такое? Что ты так глядишь на меня?

Муслим смотрел на него, не отрываясь, слушал и старался не пропустить ни одного слова. Ведь надо же было понять, кто, зачем и с каким намерением послал к нему Серегина.

— Да нет, я ничего,— пробормотал Муслим.

— Ладно, лежи,— засмеялся Серегин.— Да не бодрись, не бодрись, я то вижу все. Конечно, ты, брат, прав, главное,— Серегин энергично сжал кулак,— главное вот! Сила. Не поддаться... Не раскисать! Она, болезнь, в одну сторону тебя крутит, а ты ее в другую крути. Вот и будет хорошо!

Муслим молчал.

— Да, нога,— усмехнулся вдруг Серегин.— Я ее в сорок третьем году в Ялте потерял... Да так обидно, можно сказать, ни за что потерял-то. Ехал на грузовике из Симферополя и налетел на мину. Шофер на месте остался, а я, вот видишь, стал калекой. И то только потому, что не растерялся. Кровь била фонтаном, а я перетянул ногу жгутом и остался сидеть... Ну, тут наши скоро подобрали.

Он говорил, а Муслим смотрел на него и думал: «А для чего он все это рассказывает? Что за этим кроется? Серегин не из тех, кто распускает язык. Никогда никому он не рассказывал о ноге, а тут вдруг, нате, заговорил... Нет, тут что-то совсем не то...»

— Ну, а на заводе что нового? — спросил он..

— Что нового-то? — Серегин на минуту задумался,— Да как будто ничего особенного нет. Вот только к Сага- товой дядя вернулся. Силен мужик, как будто бы и не сидел! Вчера она прием устраивала в его честь... Ты что не был?

Вот оно! Вот оно, то самое, с чем он пришел. Ничего, спокойствие, спокойствие... Нет, ничем он не выдаст себя, у него ясные глаза, голос не дрожит, он улыбается.

— Дядя?—спросил он с нарочитым удивлением.— Какой дядя? Хотя постойте, постойте, был у нее какой- то... Говорили, что его осудили на двадцать пять лет как изменника родины. Неужели он уже отбыл срок? Значит, дали не двадцать пять, а меньше.

— А при чем тут срок? Его же реабилитировали,— с удивлением сказал Серегин.

Муслим мрачно кивнул головой.

— Ну, конечно... реабилитировали,— протянул он ехидно.—Теперь что-то всех реабилитируют. Ты документы-то его смотрел? Будет случай, посмотри. Ты обязательно посмотри! На слово-то не верь!

— Ох, и подозрительные же вы,— развел руками Серегин.

— Не подозрителен, а бдителен,— с обидой поправил его Муслим.— Было раньше такое хорошее слово, а теперь его забыли. Но я знаю: сколько волка ни корми, а он все в лес глядит.

Серегин нахмурился.

— Слушайте, да что вы такое говорите? — спросил он резко.— Какого вы еще волка нашли? Аскар Сагатов — честный коммунист, пятнадцать лег он провел в невероятных условиях и не озлобился, не ожесточился, а пришел к нам таким же, каким и был,— честным коммунистом и хорошим советским человеком. А посадили его враги, которые уже давно получили по заслугам. И вообще надо глядеть в грядущее, а не в прошлое.

— А у меня и прошлое неплохое,— сердито, с вызовом отрезал Муслим.— Только тогда, в прошлом, я знал, что вокруг меня делается, и сам понимал, что надо делать, а сейчас я ничего не понимаю, и поэтому сердце у меня не на месте.

Серегин, не торопясь, поднялся с места.

— Мутное у вас сердце в таком случае, товарищ Муслим,— сказал он сухо,— очень, очень мутное.

Когда Серегин вошел в свой кабинет, он увидел Дамеш. Она сидела на диване и читала газету.

— Вот это неожиданность! — воскликнул Серегин.— И давно ты меня ждешь?

— Да уж целый час,— ответила Дамеш.— Понимаете, нас вызывают в горком. Вас и меня.

— А зачем, не знаешь?

Дамеш пожала плечами.

— Да, наверно, снова речь пойдет о моем предложении. Но не знаю сейчас, как все это выйдет.

— А в чем же ты сомневаешься? — удивился Серегин.

— Так ведь директора-то сейчас нет,— ответила она.— Как же я разговаривать буду? Он подумает, что я специально дождалась его отъезда и пошла жаловаться. И так меня зовут кляузницей.

Серегин посмотрел на нее.

— Если я не ошибаюсь, кляузницами зовут тех, кто из-за пустяков готов весь мир перессорить. А вы только отстаиваете свою правду. Ладно, если вызывают, то пойдем, там все выясним.

Первый секретарь горкома Базаров, пожилой мужчина с громким голосом и резкими чертами лица, был нетороплив, немногословен и больше любил слушать, чем говорить сам. Был он вежлив и обходителен. Когда в его комнату вошли Дамеш и Серегин, он поднялся и пошел им навстречу.

— Садитесь, пожалуйста,— сказал он радушно.—Вот так! Курите! Товарищ Сагатова, я к вам с просьбой, К нам ведь идут все, кто с жалобой, кто за советом, а вот сегодня я сам вызвал вас и, прежде всего, инженера Сагатову, чтобы попросить совета.

— Ну что ж,— сказал Серегин,—Дамеш человек знающий и если уж посоветует, так это будет что-то стоящее.

— А вот сейчас посмотрим,— улыбнулся Базаров.— Совета я у вас, товарищ Сагатова, попрошу вот какого Нам нужен секретарь парткома на большом металлургическом заводе. Вот и посоветуйте — рекомендовать нам вас на это место или нет?

Дамеш отрицательно покачала головой.

— Нет, посоветую не рекомендовать. Я не имею никакого опыта в партийной работе. Да и специалист я еще слабый.

— Да? — недоверчиво покосился на нее Базаров.— Странно, а ведь именно на вас указал главный инженер вашего завода.

— Ну, тогда все ясно, товарищ Базаров,— засмеялся Серегин.— Раз это рекомендация Мусина, то, конечно, посылать Сагатову никак не стоит.

— А почему? — Базаров поморщился.

— Все это очень просто. Мусин хочет устранить Сагатову с нашего завода — вот и все. Вы сами понимаете: начальство неохотно расстается со своими любимчиками, зато неугодных оно готово сплавить куда угодно и под любым предлогом. Вот так Мусин и поступает. А Сагатова говорит правду: опыта партийной работы у нее нет. Посылать ее парторгом нельзя.

Пока Серегин говорил, Базаров сидел и молчал. Че рез некоторое время он спросил:

— А зачем так поступает Муслим? Это мне не совсем понятно.

— Вы все поймете, если вспомните некоторые наши прежние разговоры о Мусине и Сагатовой. Ну, о ее статье, в частности!

— Ах, это о предложении Сагатовой, о новом способе продувки мартена,— кивнул головой Базаров.— Помню, помню... Кстати, чем все это кончилось?

— Ну, говори,— Серегин толкнул в бок Дамеш.

— Наша дирекция действует по пословице: семь раз отмерь,— сказала Дамеш.— Вот они до сих пор и отмеряют, а резать все боятся.

— Да, было бы хорошо,— подхватил Серегин,— если бы сначала отмерили, а потом все-таки что-то решили. А то ведь так: положили предложение в сейф, да и захлопнули дверку.

Дамеш улыбнулась.

— Но ведь вы были сами за так называемое всестороннее обсуждение проекта? — проговорила она.— Нет, пусть обсудят со всех сторон. Ждала долго, подожду еще.

— Правильно, на то они и начальство, чтоб обсуждать да решать,— похвалил Дамеш Базаров.— Так, значит, свой совет, Сагатова, вы мне дали. Хорошо, прислушаюсь к нему... До свиданья, товарищи!

Два дня Муслим пролежал в постели, а на третий день снова появился на заводе.