А самое главное, что надо сделать сейчас же, это разлучить жениха с невестой, директора со сменным инженером, Каира с Дамеш. Беда, если они споются! Тогда хоть с завода беги.

А пока против братца Каира и у него, Муслима, есть одно надежное оружие. Братец-то националист... Он говорит .(и Муслим сам слышал это), что надо готовить кадры казахов сталеваров и литейщиков. Обратите внимание — именно ка-за-хов. Не русских, не узбеков, не татар, а казахов. Это очень любопытная черта, и в центре за нее по головке не погладят. Но, конечно, одних слов мало. Надо подумать, проследить, найти свидетелей. Все это, конечно, только на самый крайний случай. Обвинение в национализме — оружие слишком острое и разящее, чтобы пользоваться им так, без особой надобности. А вообще, при всех условиях и сменах руководства, завод должен работать только образцово, только на пять. В этом Муслим заинтересован больше кого-либо. Если что-нибудь случится на заводе, то отвечать придется именно ему.

И как это Каир посмел упрекать его в халатности и лени? Да он после ночной смены, отдохнув всего каких- нибудь два часа, уже встает и спешит на завод. Ему обязательно надо походить по цехам, поговорить с инженерами и рабочими, заглянуть в печи,— только тогда он заснет спокойно, мало ли что может случиться в цехе без хозяйского глаза? И вот сегодня ночью, во время обхода, он узнал пренеприятную новость. У заводских ворот ему встретился Игламбек.

— А вы разве не на тое? — спросил он удивленно.

От этой новости Муслиму стало вдруг жарко.

— Какой еще дядя? — спросил он грубо.— Откуда его принесло?

— Да, говорят, из Сибири... Сидел он там, что ли,— ответил Игламбек.

— Так это что? Аскар Сагатов, что ли? — спросил Муслим, и в голосе его зазвучал настоящий испуг.

— А кто его знает? — беззаботно развел руками Игламбек.— Сказали, что дядя, и что он из Сибири, а какой дядя, аллах его ведает.

— Ну и пусть живет, если приехал, пусть живет.

Муслим отвернулся от Игламбека, махнул рукой и пошел к воротам завода. Через час, обойдя цеха, он лежал в своем кабинете на диване и думал.

Вот дьявольщина-то... Откуда взялся этот негодяй, из могилы вылез, что ли... Муслим о нем давно уже и думать позабыл, а он явился! Правда, три года тому назад, когда началась реабилитация, такая мысль,— а вдруг и Сагатов вернется,— начала приходить ему в голову. Но он гнал ее от себя. Тем более, что и Курышпай, которого он как-то спрашивал об этом, ничего определенного не ответил. Никаких вестей,— сказал он,— никаких следов, погиб, наверно, человек.

И вот он явился живехонек, и за пазухой у него, конечно, здоровенный камень, и, конечно, против Муслима прежде всего. Какими глазами теперь он, Муслим, на него должен смотреть? Какой улыбкой ему улыбаться? Что о нем говорить? А вот у Аскара есть что сказать про Муслима. И если, действительно, не струсит, а скажет все, прощай тогда уважение, авторитет, место в жизни... И жена... И жена, конечно!

Муслим встал, вынул из кармана платок, вытер лоб, подошел к окну и распахнул его. Сухой ночной ветер дул из степи, охлаждая лицо. Он стоял, смотрел в ночь, расстилающуюся перед ним, и думал, думал...

За что же он, Муслим Мусин, захотел погубить Аскара Сагатова? Если говорить откровенно, то прежде всего из-за Айши, которой так нравился Аскар. Поэтому, когда Муслиму кто-то шепнул, будто бы Аскар —- человек сомнительных мыслей и поведения, то он сразу поверил, тем более, что это сказали люди, которым он был обязан верить, но которым, если бы дело коснулось его лично, не доверил бы и своей собаки. Да, ему было выгодно верить в то, что Аскар — враг, и поверил он в это сразу же, не сомневаясь и не расспрашивая. Потому что, если Аскар враг, тогда все просто, тогда опускай ему на голову любой кулак!

И вот теперь этот враг вернулся... А почему он вернулся, на каком основании? И вообще если его арест и был ошибкой в ту пору, то разве эти годы могли пройти для него даром? Разве не должны были они внести в его думу сумятицу? Ожесточение? Недовольство? Как он, например, посмотрит на Муслима, когда встретит его на улице? Ведь не только города, а всего Казахстана теперь мало, чтобы вместить их обоих. А времена пошли хитрые, лихие... Люди научились резать правду в глаза! Узнают — засрамят, засмеют, заставят сбежать.

Он вышел из дома и пошел бродить по ночному городу. Потом вспомнил, что уже очень поздно, и вяло поплелся домой. Тихо открыл входную дверь, разулся и на носках прошел в спальню. Надо раздеться и лечь незаметно, чтобы Айша не проснулась, а то начнутся расспросы: «Откуда пришел? Отчего так поздно? Почему такой взволнованный? Нет-нет, я вижу, с тобой что-то случилось. Почему ты не хочешь со мной поделиться?». Разве можно ответить на эти вопросы?

Но в спальне никого не было. Светила полная луна. Кровать Айши была пуста. Где же она? Неужели так задержалась на работе? Муслим зажег настольную лампу и посмотрел на часы: без четверти двенадцать. Прошел в кабинет и набрал номер больницы. Трубку сняла дежурная сестра. Муслим попросил к телефону Айшу.

— Да она давно домой ушла,— ответила дежурная.—> Ее смена кончилась.

— А как давно? — спросил Муслим.

— Да как кончила, так и ушла. В девять часов еще ушла.'

Муслим бросил трубку и пошел было будить живущую с ними сестру, чтоб узнать, где Айша, но потом раздумал и вернулся обратно. Что может знать сестра, разве Айша докладывает ей, куда идет. Так где же ее искать теперь? У Дамеш, конечно. А Дамеш где? На старом месте у Қурышпая она уже не живет. И все-таки он оделся, вышел, прошел к дому Курышпая и посмотрел в окно. Нет, темно, все спят. И на площадке у Дворца металлургов, где всегда шумно и весело, где молодежь гуляет до поздней ночи, где назначаются все свидания, тоже тишина и безлюдье. Светящий циферблат показывал три часа. Значит, через час начнет светать. Он вернулся, сел на веранду и стал ждать — ему хотелось видеть, кто же доведет до дому его жену. Ждать пришлось недолго, через какие-то десять минут он услышал звонкие женские голоса и увидел три силуэта. Они подошли к воротам его дома и остановились.

— Ну, Айша-апай, до свиданья,— сказал один из силуэтов.— Спасибо, что пришла.

— Муслима так и передернуло,— говорила Дамеш.

Потом он услышал голос жены.

— Это тебе спасибо, дорогая, за твое гостеприимство. Я очень счастлива, что увидела старого друга. У нас говорят: когда пятилетний мальчуган возвращается на родину, то даже столетний старец выходит его встречать к воротам. А с твоим дядей у меня столько связано всего — и плохого, и хорошего. -

«Вот оно что...— с раздражением подумал Муслим.— Много связано? А как много? И вообще, черт поймет, что значат эти слова. То-то она все первые годы замужества ворочалась по ночам да охала. Об нем, стало быть, вспоминала, дрянь эдакая».

Айша быстро поднялась по ступенькам, но, увидев Муслима, неподвижно сидевшего на крыльце, остановилась и спросила:

— Ты еще не спишь? Ждешь меня? Чудеса! — голос у нее был веселый и слегка пьяноватый.

«Вот змея-то,— подумал Муслим.— Ну и змея... Ее и за голову схватишь, а опа все равно будет норовить вывернуться».

— Куда это ты запропала? — спросил он хмуро.— Ведь скоро уж четыре часа. До утра прогуляла...

— Да на тое я была,— беззаботно ответила Айша, проходя в дом.— Понимаешь, приехал дядя Дамеш — Аскар. Ты ведь его должен хорошо знать. Вот мы и гульнули!

«И ведь даже не скрывает. Все начистоту выкладывает,— злобно подумал Муслим.— Вот и попробуй скажи что-нибудь».

И вдруг ему показалось, что кто-то схватил его Сердце в кулак и сжал несколько раз. Он закусил губу, приложил руку к груди и прислонился к столбу балюстрады. Ему нужно было прийти в себя, прежде чем пройти в дом.

«Аскар! Ты его должен знать! Должен хорошо знать!» Что она хотела сказать этим? Слова как будто бы обыкновенные, а смысл...

...Айшу разбудили стоны Муслима. Она вскочила и подошла к нему. Муслим лежал, раскинув руки по одеялу, и бредил. Она разбудила его, напоила валерьянкой, послушала сердце. Встать ему наутро с постели она не разрешила.