«Да разве Сагатова инженер? — спрашивал он с коротким смешком.— Она женщина, женщина! Вот скоро выйдет замуж, уйдет с завода, да и...»—и махнул рукой— тоже, мол, нашли мне инженера...

Выйдет замуж! Нет, до этого ей еще далеко. Нелегко угодить такой разборчивой невесте, как она. Однажды один известный художник (он рисовал ее для выставки) полушутя, полусерьезно сказал ей: «Ты все за умом, я вижу, гонишься, все мудрейших да старейших себе ищешь. Тот тебе не умен, этот тебе не развит. Ну, смотри, как бы не пришлось потом в сорок лет и вовсе за дурака выйти».

Она тогда только засмеялась, а потом стала все чаще и чаще задумываться над этими словами. Все вокруг нее люди как люди, никто особенно не глуп, никто чрезмерно не мудр. А она ждет такого, какого, может, и на свете нет. Почему? По какому праву? А может, она и не ждет и не ищет, а просто не знает, куда себя девать. У других семья, муж, ребенок, а у нее никого. Отсюда и ее неудовлетворенность, взыскательность к людям и непомерная строгость к ним, к их словам и поступкам. Так ведь тоже бывает.

— Да еще как бывает-то,— сказала она вслух,— и как еще бывает, родная моя.

И встала, поправляя прическу.

Партбюро завода помещалось на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, Дамеш встретила Муслима. Он посмотрел на нее сквозь очки и уже хотел пройти мимо, но вдруг на его лице появилось какое-то подобие улыбки, и он не сказал, а проскандировал, почти пропел даже:

— A-а! Курортница! Лягушка-путешественница! Загорела, посвежела, похорошела! С ума сойти! Ну, добро, добро пожаловать.

Он улыбнулся, но в голосе дрожало что-то неуловимо злое, издевательское, и Дамеш подавила в себе желание ответить резкостью.

Муслиму за пятьдесят. Он давно уже начал лысеть, и теперь голова его была совершенно безволосой. Несмотря на возраст, он очень легок на подъем, энергичен, подвижен, мог целый день бегать по заводу, мог часами простаивать около печей и блюминга, мог ночи проводить в кабинете, следя за работой ночной смены. Но уже начал прорезываться у него животик, и, как он ни скрывал, было видно, что это сильно его тревожило. К Дамеш он всегда относился свысока и даже замечать ее стал только недавно, после того, как несколько раз встретил ее с директором.

Сейчас он стоял, смотрел на нее и улыбался.

«Что же сказать ему?— подумала Дамеш.— А ведь сказать что-то надо». И вдруг неожиданно для себя спросила:

— Дядя Муслим, а тетя Айша здорова?

Улыбка Муслима стала еще шире и ласковее, он даже фыркнул от удовольствия и быстро заговорил:

— Ах! Когда в старину встречались два казаха, первый вопрос их друг другу был: «Ты жив? Ну, а скот у тебя здоров?» Теперь тот же самый вопрос задают о жене— вот как поднялась культура! — Он помолчал и прибавил:— Это не я говорю, так мне ответил знакомый журналист, которого я спросил о том же.

«Эх, неладно,— подумала Дамеш,— не надо мне было спрашивать, а то ведь думают, написала статью в газету и сама не знает, как подлизаться».

— Ну, а на работу когда мы выйдем? — вдруг спросил Муслим и, не ожидая ответа, легко прошел мимо Дамеш.

Муслим никогда не задавал вопросов прямо, и сейчас он спросил во множественном числе.

«Ну и шут с тобой»,— подумала Дамеш и зашла в партбюро.

Секретарь парторганизации Серегин разговаривал по телефону. Увидев Дамеш, он слегка кивнул и снова повернулся к аппарату.

— Так, так,— говорил он в трубку,— отлично! Поставлю на ближайшем заседании. Да вот как раз и она сейчас зашла. Приехала, приехала! Кажется, вчера. Ведь ты вчера приехала? — быстро спросил он, поворачиваясь к Дамеш, и, не дожидаясь ответа, опять закричал в трубку: — Вот сейчас и будем говорить, хорошо! Привет!

Он положил трубку и повернулся к Дамеш.

- — Ну, здравствуй,— сказал он радушно,— как отдох- нула-то? А загорела как! Ну садись, будем разговаривать.

Секретарю партбюро Николаю Ивановичу Серегину не так давно исполнилось сорок лет, но был он уже совершенно сед, а около глаз его легла целая сеть мелких, тонких морщинок. Во время Отечественной войны Серегин лишился правой ноги и ходил на протезе, опираясь на палку и прихрамывая. Но стоило только Николаю Ивановичу рассердиться или очень обрадоваться, как движения его становились по-молодому порывистыми, быстрыми, глаза загорались, он отвечал, опережая вопросы, а иногда даже и мысли собеседника. А язычок у Николая Ивановича был такой, что попасть под него никто не хотел.

— Ну,— сказал он,— я слышал тут «Советская Караганда» без тебя тебя женила.

— Вот-вот,— усмехнулась Дамеш,— я именно так и говорю, да никто мне не верит. Может, хоть вы убедите.

— А статью-то ты читала? — спросил секретарь- Нет? Ну, читай тогда,— и он сунул ей номер «Советской Караганды».

Прежде всего она обратила внимание на строчки, обведенные карандашом. Это был конец абзаца.

«...И все эти громкие слова прикрывают почти полную пустоту,— писала газета.— Техника пятидесятых годов так и не шагнула в цеха нашего завода. Это, кажется, почти невероятно, но работа мировой технической мысли, труд чуть ли не целого поколения советских и зарубеж

ных ученых не нашли никакого реального применения в производственных процессах нашего завода. Рационализаторов здесь не любят, изобретателей боятся. Вот, например, недавно в результате многих изысканий я предложила новый способ ускорения плавки стали. Мое предложение стоило того, чтобы над ним подумали, но думать на нашем заводе не любят, и главный инженер, прочитав сто двадцать страниц моих чертежей, изысканий и проектов, только спросил: «Вы что, ревизовать Бардина собираетесь?»

Директор же завода на мое заявление о том, что длительный и тяжелый процесс плавки стали может быть ускорен и облегчен, буквально махнул рукой и завел разговор о чем-то другом». .

Дамеш,— она чувствовала на себе взгляд Серегина,— бросила на стол газету и сказала:

— Я этого не писала.

— Но просила, чтобы написали именно так? — спросил Серегин.

— Нет, и не просила. Говорить, конечно, говорила не только об этом, но писать...

Серегин сидел и смотрел на нее.

— Это я подсказал фельетонисту.— Серегин встал и прошелся по кабинету.— Я предложил корреспонденту пойти к главному инженеру, послушать, что он скажет. Пришли. Он выслушал нас до конца, а потом вздохнул и сказал: «Знаете, это все теоретические выкладки студента III курса. Сагатова еще и с мартеном по-настоящему незнакома, а уж хочет ломать все производственные процессы с начала до конца. Начиталась девушка иностранных журналов и решила, что она умнее всех. Да мало ли что там они напишут, это все еще проверять и проверять надо, а она сразу — ломай и перестраивай. Вы знаете, я старый волк, на этом заводе уже съел зубы. И вот говорю вам: знаю по своему опыту, из тысячи таких предложений, как у Сагатовой, хорошо, если пригодится хотя бы одно. Эти молодые, прыткие изобретатели — вот где они у нас сидят» — и показал на шею.

— Ну, а что вы ему ответили? — спросила Дамеш.

— Тогда ничего,— ответил Серегин.— А потом пошел к одному знакомому инженеру из технического отдела управления и показал твой проект. Он унес его домой, просмотрел и, возвращая мне, сказал: «Идея хорошая,

но как все это на практике получится». А разве они. хотят проверять на практике? Они отмахиваются, да и все.., Вот тогда я как парторг и написал на статье, которую дал мне на визу корреспондент, что, по мнению партийной организации, статья правильная и верно отражает наши недостатки.

Так вот,— продолжал Серегин,— вопрос о твоем предложении мы ставим на бюро. Соберем все материалы, хорошенько проштудируй их еще раз и будь готова к выступлению. Понятно?

«Что это он?» — подумала Дамеш и поднялась с места, но Серегин ее задержал движением руки.

— Еще одну минутку,— сказал он.— Все-таки твой проект еще только проект. Чтобы осуществить его, необходим опыт. Так не отрывайся от производства, держи связи со старыми сталеварами,— они тебя поймут! Это ничего, что они еще относятся к тебе с недоверием, сама должна понять: ты только кончила институт, на производстве совсем недавно, поэтому у стариков отношение к твоим предположениям настороженное, недоверчивое, мало ли что девчонке в голову взбредет? Надо быть уж очень уверенной в успехе, чтоб выступать так, как выступаешь ты. К тому же, повторяю, все это еще только теоретические выкладки, опыта у тебя нет, значит, нет и уверенности...