Каир вздохнул. «Вот лиса так лиса —опять хитрит»,— подумал он.

— Ну, конечно, это не доводы,— сказал он.— Это голое обвинение без фактов и без доказательств. А ему грош цена, Мусеке. Вот изложите все в виде рапорта, обоснуйте, тогда и будем говорить.

Муслим сразу же скис и повесил голову.

— Ну что ж,— сказал он вяло,— и изложу. Подожду еще немного и изложу.

Он помолчал еще, снял очки, протер их кончиком платка и снова надел на нос.

— Если не исправится, придется так сделать.

— Вот и хорошо,— кивнул головой Каир,— Тогда и будем разбираться.

Двери снова приотворились, и просунулась голова секретарши.

— Каир Рахимович, вас вызывает Караганда,— сказала она.

Поезд прибыл в Караганду рано утром. Весь последний час Аскар неподвижно простоял у окна. Сердце у него билось учащенно, на глаза навертывались слезы. Он очень волновался — ведь сейчас он увидит Дамеш, единственную, кто остался в живых из всей его семьи. Пятнадцать лет он не был здесь... Пятнадцать лет... Как много это в жизни человека! И вырвали эти годы у него не в молодости, а в пору зрелости, когда каждый год и без того на учете. Был в ту пору он силен, смел, весел, простодушно радовался миру, своему здоровью, людям, которые его окружали, девушке, которая, переходя улицу, ласково глядела на него, молодому утру, свежей зелени, восходу и заходу солнца — всему, всему, что его окружало! А сейчас каждое новое впечатление только раздражает его, Даже возвращение в родные места и то

скорее болезненно, чем радостно. Да! Все знают, что не он виноват в своей судьбе, что жизнь его пошла прахом из-за чьей-то злой и преступной воли, что он один из тех реабилитированных, которые возвращены волей партии к жизни и работе. Все знают это, и все-таки еще большой вопрос, как его встретят? Всякое могут подумать люди, потому что и они тоже разные, и каждый меряет других по своей собственной мерке.

Поезд остановился около дощатого здания вокзала, Пассажиры спеша, теснясь в проходах, смеясь и разговаривая, заспешили к выходу. Кто-то задел стоящий в проходе старый, видавший виды чемодан Аскара, и, когда Аскар наклонился над ним, толпа оттеснила и его в сторону. Так и случилось, что на перрон он вышел последним. И первое, что он увидел, была приземистая фигура Курыщпая. Старик сгорбился, стал как будто ниже, но его сразу можно было узнать — так же была ясна и простодушна его улыбка, так же ярко сияли чистые и прозрачные до самой глубины глаза.

— Дедушка, милый!—Аскар бросился к нему. Но тут его сзади обхватили чьи-то руки, и, обернувшись, он увидел Дамеш.

— Агатай, дядюшка!—закричала она и повисла у него на шее.

Он смотрел на нее, не узнавал и чувствовал, как слезы текли у него по щекам,

— Милая, красавица ты моя,— говорил он.— Ты же вылитый отец!

Это на самом деле было так: у Дамеш черные блестящие волосы, густые черные брови, и выражение глаз в точности, как у отца. И какое это все-таки счастье, что именно этих людей, дорогих и близких, он встретил первыми в день своего приезда. Ведь никого, кроме них, он не хотел бы увидеть сейчас на перроне. Дамеш его преданная и любящая сестра. Вот не забыла же она о нем, даже деньги на дорогу прислала и посылку с одеждой собрала.

Но Курышпаю он все-таки обязан еще больше, чем ей. Когда по всему заводу прошел слух, что Аскар Сагатов оказался врагом народа, один Курышпай имел му

жество сказать: «Это чепуха, за Аскара я ручаюсь своей головой! Никто из Сагатовых никогда не был предателем».

Кажется, простые, справедливые слова, но сказать их в то время были способны .очень немногие. А вот стоит рядом и сын старика — краснощекий, рослый джигит, и у него такая же хорошая дружелюбная улыбка, как у отца, такие же ясные глаза. Он не умиляется, не лезет к Аскару с ненужными словами сострадания. Он просто приветствует его, как добрый хозяин на пороге своего дома, и желает ему всяческого добра.

Домой ехали шумно и весело. Больше всего смеялась и говорила Дамеш. Аскар молчал, он чувствовал себя так, как будто хватил стакан хорошего вина. Его нервы были так напряжены, что он закусил губу, чтобы снова не расплакаться.

Стоял такой ясный, солнечный день, когда сверкает все: ярко-зеленые листья придорожных ив, молодые всходы, лужи на дорогах. Ветер нес запах свежести и большой воды. Даже ласточки с белой головкой и багровой грудкой и те казались Аскару какими-то необыкновенными. Ведь это были ласточки его родины. Они подлетали так близко, как будто тоже хотели приветствовать его.

Когда машина перевалила через холмы, показались мощные трубы Темиртау. О них Аскар тоже не раз вспоминал в разлуке.

-- Дядюшка, что же вы и слова-то не вымолвите? — спросила Дамеш, прильнув головой к груди Аскара.

— Милая моя,— обнял ее Аскар,— да я сам не свой от счастья... Какие уж тут слова! Вот смотрю и не могу насмотреться.

В честь приезда дяди Дамеш устроила той.

Приглашенных было много. Среди них лаборант Амиров— круглолицый коренастый весельчак, неизменный домбрист на всех вечерах; его дружок, такой же крепкий и коренастый, как и он; запевала и первый танцор Касимов; худой и длинный инженер Базарханов.

Аскару,— надо же ему было хорошенько выспаться и привести себя в порядок,— Дамеш отдала свою комнату, а сама поместилась у Лиды на диване. Переодеваясь перед зеркалом, она слышала, как шумела молодежь и требовала представить им виновника торжества, но Лида отшучивалась и дальше столовой их так и не пустила, Потом голоса замолкли. Лида повела гостей в сад.

Очень хорошо,— подумала Дамеш,— что она догадалась устроить торжество здесь, у Лиды, и решительно от. казалась от приглашения старика Қурышпая. Там хозяйкой была бы Ажар, и кто знает, что она могла бы натворить или наговорить. Хорошо также, что и матушки ее, Акмарал, не будет. Пусть посидит дома, подумает, авось умнее станет. А вот что Каир в отъезде и его так и не удалось пригласить, это, конечно, жаль. А Айша придет обязательно. Она так обрадовалась приглашению, что у нее даже дрожал голос, когда она по телефону разговаривала с Дамеш, но она будет позже, в конце вечера, после дежурства.

Дамеш надела белое платье с пояском, уложила волосы и отошла от зеркала вполне довольная собой. Она, точно, была очень хороша — черноволосая, чернобровая, черноглазая, с совершенно белым лицом и яркими губами. И только тот, кто ее хорошо знал, мог заметить, что ей не по себе.

Когда она вышла в сад, Аскар уже был там. В саду и без нее было весело и шумно: кто пел, кто танцевал, кто рассказывал что-то веселое, кругом смеялись. Когда Дамеш вошла, послышались поздравления, смех, шутливые приветствия, затем Амиров вдруг тряхнул головой и заиграл на гитаре, а Базарханов выскочил на середину к крикнул:

— Внимание, внимание! Этот танец посвящается Дамеш.

И все опять захлопали в ладоши. И еще не кончился этот фантастический горский танец, как, прорывая круг, с уханьем и гоготом бросился в середину кудрявый сорванец Генка и тоже запрыгал вокруг Дамеш,

Дамеш посмотрела на Аскара.

Он стоял молча, одиноко и, казалось, не видел того, что происходит вокруг. Густые черные—настоящие сагатовские — брови были сдвинуты, глаза полузакрыты, как будто он прислушивался к тому, что происходит внутри его, ничего не замечая. Но Дамеш не могла все время смотреть на Аскара, мимо пролетали смеющиеся пары, заслонили Аскара, и он исчез, и Дамеш стала смотреть в другую сторону.

«Ну что ж,— подумала она,— в его груди лежит еще не растаявший кусок льда. Но ведь ему уже хочется быть среди людей, хочется слушать их и говорить с ними, а это значит, что ему будет становиться лучше, ведь дома и стены лечат».

Кончился танец, и Дамеш повела гостей к столу. Серегина посадила на почетное место. Во главе стола уселась Дамеш, слева от нее — Қурышпай, справа — Иван Иванович, дальше шла молодежь.

«А почему не пригласили мать директора? — подумал Серегин.— И Муслима тоже нет... Нехорошо, обидятся, пожалуй». Он хотел спросить об этом Дамеш, но тут под общие крики встал Курышпай и провозгласил: