Этими словами я хочу закончить свое затянувшееся письмо. Вышло длинно, но что поделаешь... Писал всю ночь. Колебался, хотел разорвать, наконец решил: нет, все-таки пошлю. Вот теперь ты знаешь обо мне все. Так суди же меня по совести. Твой Аскар».

Аскар долго стоял у окна. На улице было тихо. Изредка возникал шум автомашины и вскоре угасал. Еле пробивалась утренняя заря, и отчетливо выступали карнизы, рамы противоположных домов.

А Аскар все стоял и вспоминал свое далекое прошлое.

Каир чуть не прыгнул от радости. Утром ему позвонил председатель совнархоза и сказал:

— Завтра мы с тобой летим в Москву, вызваны на совещание работников черной металлургии. Собирайся.

Қ этому сообщению во всякое другое время Каир отнесся бы довольно безразлично, но сейчас оно наполни

ло его сердце бурной радостью — уж больно он стосковался по Москве. С делами Каир разделался мигом. Всех посетителей отсылал к Мусину, а сам сел готовить доклад. '

Совещание в числе прочих вопросов должно было обсудить мероприятия по внедрению новых методов автоматизации в производстве.

Каир вызвал своего зама и поручил ему до вечера подготовить сведения по техническому оснащению завода, а также о всех соображениях, возникших в ходе этих работ.

— Пожалуйста, сделайте это очень четко, конкретно, с цифрами и по разделам,— сказал Каир.— Так, чтобы можно было увидеть, что мы сделали, что делаем и о чем просим.

После этого он сел в машину и поехал к Дамеш.

«Надо же,— думал он,— попрощаться и обменяться хоть парочкой колкостей, ведь с приезда этого чертового дяди мы почти не виделись». .

Конечно, он виноват в этом. Каждый день собирался съездить, но едва переступал порог кабинета, как сейчас же забывал все и начинал кружиться в надоедливом, но совершенно неизбежном колесе ежедневных дел и забот. Но и она хороша: сто лет не приходи к ней и сто лет она о нем не вспомнит. Вот взять и назло жениться на москвичке Вере. Пусть тогда она сидит с носом. Но чем же он ей хочет пригрозить? Да она только рада будет, что он пристроился и перестал тревожить ее своими рассуждениями и попреками. Еще на свадьбу набьется, пожалуй, и подарок принесет. И не со зла принесет, а от чистого сердца. Вот ведь что самое неприятное, самое обидное...

Когда Каир вошел, Дамеш сидела за чертежной доской и что-то отмеряла на чертеже циркулем. Увидев входящего к ней нарочито шумного и излишне веселого Каира, она заулыбалась, заволновалась, устремилась к нему навстречу и встала перед доской так, чтоб загородить собой чертеж.

— Ну-ну,— сказал он улыбаясь,— не смотрю, не смотрю... Знаю, что это секрет государственного значения! Смотрю только на тебя и больше ничего не вижу.

— Да нет, что ты! — сказала она и очень быстро отколола от доски чертеж и свернула его в трубочку.— Здравствуй, дорогой! Вот гляжу и не верю глазам, оказывается, бывает же на свете еще такое чудо: товарищ директор выходит из своего таинственного кабинета и посещает таких смертных, как я.

Она шутила, стараясь его задеть, хотя тоже, наверно, была рада его приходу. Но он ведь подготовился именно к такой встрече.

— Бывает, бывает такое чудо! — сказал он добродушно.— И даже довольно часто бывает! И это, так .сказать, еще довольно обыкновенное чудо. А вот другое, к сожалению, встречается гораздо реже: смертные никогда не зовут к себе в гости директора. Даже тогда, когда приезжает их близкий родственник.

— Ну, конечно,— Дамеш пожала плечами,— я должна сказать, что ты не оригинален, этот упрек я слышала по крайней мере уже раз десять и столько же раз отвечала на него. Скажи что-нибудь поновее.

Вьется в руках, как змея, улыбается, изгибается, шипит, и попробуй поймай-ка.

— Хорошо, это дело прошлое. Я не об этом. Завтра я лечу в Москву. Не надо ли тебе чего-нибудь?

Дамеш сделала большие глаза

— То есть подарка? Ах, нет!

— Почему же «ах»?

— Ну тогда без ах. Нет, не надо.

— Отчего же?

Она внимательно посмотрела на него,

— «Бойся данайцев, дары приносящих».

Он покачал головой.

— Мило, очень мило и при этом вполне откровенно, Можно только спросить, почему это я данаец?

— Почему данаец? Потому что не верю тебе... Оказалось, что ты большой мастер прикладывать руки к груди и клясться в дружбе, а на деле...

— Что на деле?

— Да ровно ничего! Что ты сделал с моим проектом? Каир с возмущением махнул рукой.

— Я? Сделал?

— Ну, хорошо, что вы все сделали? Ты и твой Муслим. Ух, какие вещи я про этого негодяя знаю...

Не в силах сдержаться, она стукнула кулаком по столу.

Каир бросился к ней.

— Дамеш, милая, не говори так... Не говори, о чём ты не знаешь.

Дамеш рассмеялась.

— Это про Мусина я ничего не знаю?

— Но ведь не Муслим виноват,— страдальчески поморщился Каир.— Я же все поручил Платону Сидоровичу, а он как на беду заболел. После гриппа у него что-то с сердцем. Поэтому и произошла задержка. Но когда я вернусь, все сделаю, поверь!

Дамеш молча смотрела на него.

— Ну, я тебе ручаюсь, что так и будет! Ну, наберись терпения! Подожди еще немного! Неделю... Ждала больше!

Она ничего не ответила, и Каир встал.

— Так, значит, тебе ничего не нужно из Москвы? Ни книг, ни туфель, ничего? Жаль, очень, очень жаль! Я искренне предлагал... Но если ничего не надо, так я, пожалуй, пойду. Прощай!

А на заводе в эти дни было очень неспокойно. Чувствовалось: что-то должно произойти.

И произошло.

Насмерть поругались секретарь партбюро Серегин и главный инженер завода Мусин. У них всегда были споры и разногласия по многим вопросам, но теперь дело дошло до прямого столкновения. Муслим всячески досаждал Дамеш, а вместе с ней и Сразу, которого постоянно привык видеть около девушки. Правильно или неправильно, но Муслим считал Ораза постоянным заступником Дамеш. Поэтому Муслим и принялся за Ораза, и с такой яростью, что его никак нельзя было удержать. Не было ни одного собрания, где бы он ни выступал с горячими речами насчет ловчил и зазнаек; никого Муслим не называл по имени, но тем не менее ясно намекал на Ораза и членов его бригады. И он бы, конечно, обрушил на злосчастного бригадира громы и куда большей силы, если бы не Серегин. Парторг всегда был настороже и не давал Муслиму развернуться. Муслим замечал это и старался заодно подставить ножку и парторгу. А так как из этого ничего не получалось, то Муслим сердился. Он очень рассчитывал на свою дружбу с секретарем горкома Базаровым, но еще больше на энергичность и непрерывность всех своих действий, «Капля камень долбит, и не силой, а частым падением»,— говорили древние. Если каждый день внушать всем окружающим, что парторг у нас интриган, что парторг запустил всю свою работу, то, пожалуй, кое- кого и убедишь в этом. И тут вдруг Муслиму неожиданно повезло, и помог ему в этом, как ни странно, Ораз.

На общезаводском собрании, когда завком вынес решение присвоить бригаде Ораза звание бригады коммунистического труда, сам бригадир вдруг встал и заявил, что отказывается от звания.

— Товарищи! — сказал он.— Работали мы в этом году плохо. Наши показатели не дают нам права на то высокое звание, которое нам предлагают. Конечно, я не теряю надежды на то, что мы в самом недалеком времени завоюем его по праву, но сейчас у нас нет этого права, и я требую, чтобы мое имя из списков было вычеркнуто.

Поднялся шум. Такого случая на заводе еще не было.

К несчастью, Серегин на собрании не присутствовал, а председательствующий Муслим поспешил закрыть собрание и сразу же позвонил секретарю райкома. О случившемся он доложил Базарову в самых резких и нетерпимых тонах.

— Это совершенно безобразное выступление,— сказал он,— только при нашем парторге и может быть такое. Ведь в результате создалось впечатление, что присвоить звание Героя ничего не стоит. Но, конечно, не а Курышпаеве дело! Он глуп и неразвит, хотя, к сожалению, коммунист. Дело в секретаре парткома Серегине, при нем только и возможны такие выходки.