— Я? Поддерживал? — как будто очень удивился старик, но сразу же и заулыбался.— Ну да, поддержал! По-моему, ничего не должно быть отвергнуто без рассмотрения и проверки. Да-да, без проверки. Проверка необходима! Да!

— Разве в результате проверки отвергли предложение Сагатовой? — опять спросил Касымов.

— Да нет, нет,— испуганно залепетал Платон Сидорович,—его не отвергали, но как я вспоминаю... Впрочем,

я был тогда в отпуске и чем дело кончилось, не знаю, вот Муслим Сапарович лучше меня знает. ’

— Вот это называется объяснил,— раздался чей-то голос, и все засмеялись. После тяжелого задиристого, но явно несправедливого выступления Игламбека комическая фигура старика несколько разрядила атмосферу.

Потом начались другие выступления, и опять ораторы стали нападать на Каира. Директора в цехе, говорили они в один голос, знают мало, и есть такие рабочие, которые вообще его никогда не видели. Руководит он заводом из кабинета. Это плохо. Вот он критиковал старое руководство. Оно-де не сменило ни винтика.. Это правильно, но что изменилось теперь, когда директором стал товарищ Альжанов? Где результаты его работы? И разве последняя авария не результат халатности ответственных работников, первый из которых директор, а последний —сменный инженер? Одним словом, чем куму, шек считать трудиться... Известна ли вам, товарищ директор, эта старая пословица?

У Дамеш горело лицо, когда она слушала все эти слова. А Каир не переставал записывать что-то в блокнот и выглядел совсем спокойным.

«Что ж,— подумала Дамеш,— и эти выступления — работа Муслима? Почему же молчат остальные? Не мог же, в самом деле, Муслим настроить всех на свой лад. Но ведь Муслим работает здесь много лет; одних он принимал на работу, других снимал; одних награждал, других наказывал,— можно, конечно, за это время успеть сколотить свою артель.

Наконец взял слово и сам Муслим. Дамеш поняла: предшествующие ораторы нанесли Каиру очень болезненные удары, теперь Муслим должен добивать.

Муслим взошел на трибуну не спеша, достал очки, положил их перед собой, вынул из кармана блокнот, открыл его в нужном месте, заложил пальцем, долгим взглядом окинул зал, откашлялся и заговорил. Начал он откуда-то очень издалека: он сказал о том, что за годы советской власти Россия из страны отсталой превратилась в мировую державу с передовой техникой и невиданной производительностью труда. Вот мы живем, например, в Казахстане. Что же представлял Казахстан раньше и что представляет он теперь? Вот несколько цифр... Муслим привел эти цифры и воскликнул:

— Вот факты, вот действительность! Наш Карагандинский район является промышленным сердцем республики.

Тут поднялся Серегин и сказал, что время оратора уже истекло — он проговорил пятнадцать минут. Муслим в замешательстве взглянул на зал.

— Так я только что начал...— сказал он неуверенно.

— В том-то и дело.— Серегин поморщился, но предложил дать Муслиму еще десять минут.

— Только прошу вас держаться поближе к теме,— сказал Серегин.

Муслим кивнул головой и снова заговорил:

— Итак, сейчас самое главное — это люди, овладевшие техникой. Таких людей у нас, к сожалению, мало. Даже так можно сказать — совсем их у нас нет. От этого завод терпит огромный убыток. Вот взять последнюю аварию. Чем ее можно объяснить? Да только тем, что сменный инженер товарищ Сагатова имеет очень слабое представление о своих обязанностях. Вот я слышал, говорят, что изложницы, на которых она работала, старые, изношенные, что их давно пора на свалку. Но так ли это, товарищи? На этих изложницах работали десятки инженеров, сотни рабочих,— выдавали на них свою дневную норму, и никто на них не жаловался. Пришла Сагатова, и сразу они оказались никуда не годными. Почему же так? Да потому, что сама Сагатова — инженер молодой, неопытный и производство знает очень слабо. После аварии мы переместили товарища Сагатову в технический кабинет по ее специальности. Так, оказывается, директор недоволен этим приказом! Как произошла авария, он не знает, его и вообще-то не было в это время на заводе, но тем не менее в первый же день он отменяет приказ главного инженера — приказ, согласованный с горкомом! Инженер Сагатова оказывается опять в том же цехе и на том же самом месте. Ну, знаете ли, это очень странный подход к делу. Зачем понадобилось директору отменять справедливый приказ главного инженера— вопрос особый, и касаться его пока не будем.

— Да нет, говорите,— сказал Каир.— Что вы опять запетляли?

— Я не петляю, товарищ директор,— сурово сказал Муслим,— И говорить об этом я, конечно, буду, но только в соответствующем месте. Дальше: вот директор го

ворил о технике, техника, мол, у нас стара, на других заводах есть и то и это, а у нас ровно ничего нет. Товарищи, так абстрактно говорить о технике нельзя, новая техника — это очень конкретная вещь.

Дамеш вынула из блокнота листок и быстро написала: «Каир, стоит ли мне выступать?» и послала ее по рядам в президиум. Каир прочитал записку, взглянул на Дамеш (он уже давно ее незаметно отыскал глазами), улыбнулся и отрицательно покачал головой — нет, ие надо...

— Я тоже отвечаю за завод,— услышала она снова голос Муслима.— И играть в передовую технику, пока я здесь являюсь главным инженером, никому не позволю. Мы сюда приехали работать, а не медали хватать. Прошу это запомнить.

Атмосфера в зале накалялась все больше и больше, некоторые выходили в коридор покурить и слушали оттуда стоя, другие сидели молча, боясь проронить хотя бы слово. А Муслим все говорил и говорил... Когда он сошел с трибуны, раздались довольно-таки жидкие аплодисменты.

Вдруг Дамеш увидела, что на трибуне стоит Иван Иванович.

— Речь главного инженера,— сказал старик,— мне совсем не понравилась. Я знаю товарища Мусина давно. Так вот, как говорил он пять лет тому назад, так и сейчас говорит. А жизнь изменилась, и люди выросли, многое они передумали и поняли за эти годы, а главный инженер каким был, таким и остался. Вот вы, товарищ Мусин, сейчас поносили двух молодых специалистов — нашего директора и сменного инженера Сагатову. Что ж, ошибки могут быть всякие и со всяким. Сагатова могла что-нибудь напутать, на ошибках и учимся. Но как можно забывать, что эти два молодых инженера выросли у нас на глазах, они с нами работают, и мы видим, как хорошо, честно работают, отдают работе все лучшее, что у них есть, и хаять их за это мы вам не позволим. Грязью швырять да шельмовать публично... Нет, не те времена сейчас, товарищ Муслим! Не тем, ты прости меня, старика, занимаешься! Прямо тебе в глаза говорю, совсем не тем.

После Ивана Ивановича попросил слово и Кумысбек. Он сразу же обрушился на Игламбека.

— Что это,— спросил он,— за порочная привычка: как о чем зайдет речь, так обязательно задевать личность оратора? Зачем это тебе нужно?

— Ты мне рот не зажимай. На то и свобода критики, понимаешь? — крикнул Игламбек.

— Свободой тоже надо пользоваться с умом,— ответил Кумысбек.—Ты не критикуешь, а ругаешься. Ораз— Герой Труда. Его бригада ни одного дня не была в простое, ты только этого не позабудь. А что твоя бригада первая получила звание — это дело особое, об этом еще придется говорить. Есть и у тебя ребята, которые работают хорошо, с огнем, вот Тухфатулин, например, и еще кое-кто есть, но сам-то ты как работаешь? Как к людям относишься? Очень нехорошо ты относишься к ним. Свысока, завистливо, глумливо.

— Докажи,— крикнул Игламбек с места,— клеветник!

— Будь спокоен, докажу,— улыбнулся Кумысбек.— Вот посмотри на президиум. Кто рядом с председателем сидит? Там сидит отец Ораза — уже семидесятилетний старик. Когда сын его не смог выйти на работу, он встал на его место. Понимаешь, сам встал. Никто его ни о чем не просил, никто о нем, может быть, и не вспомнил, а старик вынул из шкафа свою спецовку, надел ее и пошел на завод. Вот это коммунист, а ты, сколько бы ты ни орал с места...

Тут к Дамеш подошла Лида, наклонилась и шепнула, что ее спешно вызывают к телефону из совнархоза.