В прошлом году, когда Ораз гостил у родственников жены, он попробовал рассказать аульным старикам о своей профессии — об огне, потоках раскаленной стали, гигантских печах, гудящих так, как будто в них, поселилась целая семья джинов. Старики его подняли на смех.

— Да ты что, шайтан, что ли? — спросил его один из них, самый языкатый.— Ведь только шайтан живет в пламени, а человек должен держаться от него подальше. Вот ты, говоришь, привык. Да как же можно привыкнуть к огню? Он сожжет тебя, да и все! Нет, это ты неладное что-то говоришь.

Что ж, и старики по своему правы: тому, кто не видел глухо гудящей мартеновской печи, кто не стоял над бушующим морем огня, не усмирял его раскаленные вихри, не любовался фонтаном разноцветных искр, бьющих под самый потолок, тому, конечно, не понять, что такое профессия сталевара. И любовь к огню ему тоже недоступна. Хорошо варить сталь может только тот, кто любит огонь. Қ нему нужно привыкнуть так же, как моряк привыкает к грозному, коварному и угрюмому океану — своему извечному врагу и кормильцу. Настоящие сталевары отлично понимают это.

В красном уголке мартеновского цеха собралась на оперативку вся бригада. Ждали только начальника смены. Было шумно и весело, каждый говорил о своем, но голоса двух приятелей Ораза — Геннадия и Куана — перекрывали всех. Ораз прислушался:

— А я тебе говорю, что это так. Посмотри, как он заваливает печь чугуном. Валит, валит его сверх всякой нормы, ну, печь, конечно, и задыхается! — кричал Гена.

— И что? Он делает это нарочно? — спрашивал Куан и тоже на весь цех. .

— А как же?

— Интересно, очень интересно получается.

Куан помолчал, соображая.

— Да что он, хочет напортить, что ли? — спросил он вдруг.— Мы-то думали, что у нас награждают за сознательность и честный труд, а оказывается...

— Фьють!— присвистнул Геннадий.— Нашел у кого искать сознательность: у Тухфатулина! Да чтоб ему в герои вылезти, он тебя в ложке воды утопит!

«О Тухфатулине споря г»,— подумал Ораз.

Он подошел к спорящим.

— Так что Тухфатулин? — спросил он строго.— Чем он тебе помешал?

Геннадий посмотрел на бригадира и отвернулся.

— Перегружает нашу печь так, что она глохнет,— проворчал он.

— Вот как,— удивился Ораз.— Для чего же ему нужно, чтобы наша печь глохла, а?

Геннадий усмехнулся:

— Для того самого,— сказал он хмуро.

Ораз подошел к нему вплотную и взял за плечо.

— Вот что, ты это брось,— сказал он твердо и очень строго,— Слышишь? Чтобы этого я больше от тебя никогда не слышал. Ты и сам не понимаешь, что говоришь.

В цех вошла Дамеш в черных очках сталевара. Ее сразу же обступили рабочие. Она остановилась, вынула блокнот, стала его листать, а потом очень коротко и четко отвечать на все вопросы. Ораз смотрел на нее с нескрываемым удовольствием и улыбался. Молодец Дамеш, на все вопросы отвечает прямо, а то, о чем следует подумать, записывает в блокнот— ничто не ускользает от ее внимания. За это, наверное, и ценят ее рабочие. А когда Дамеш уезжала в Крым, ее замещал инжене'р Валуев. Человек он вообще-то покладистый, тихий, добрый, но и недели не прошло, как всем опротивел. Он и говорить с людьми не умел, и на вопросы их отвечал так, что не поймешь, что он хотел сказать. Сто раз возвращается к одному и тому же, да так и не решит ничего. Никакой малости не хочет брать на себя человек: постоянно ждет указаний от начальства. «Волынщик»,— говорили про него рабочие, и через неделю никто уже к нему не обращался.

Цех работал вовсю. Глухо гудели мартеновские печи. Они были уже полностью-загружены шихтой, чугунным ломом и кусками старого обработанного металла. Придет время, Ораз подаст знак, и тогда в изложницы хлынет густая, белая, огненная масса — чистейшая углеродистая сталь. Та самая, без которой не обойтись ни стране, посылающей в космос спутников, ни матери, зашивающей сыну порванную курточку.

Ораз по железной лестнице поднялся на печную площадку и остановился около контрольно-измерительных приборов. В это время к нему подошла Дамеш.

— Здравствуй, дорогой,— сказала она, подавая ему руку.— Что это ты перестал меня узнавать? У тебя был, я слышала, разговор с Серегиным?

— Да, был! — пренебрежительно ответил Ораз и с фальшивой беспечностью махнул рукой.— Говорили!

— Ну и что? — Дамеш спросила очень серьезно, не принимая ни его тона, ни его кривой бледной улыбки.

— Да ничего! Говорит, надо работать, вот я и работаю.

Дамеш не спускала с него глаз.

— А ты знаешь, что бригаде Тухфатулина присвоили звание коммунистической?

Ораз пожал плечами. '

— Ну что ж, пусть присваивают. Я не завистливый.

— С ума сойти! Ты как ребенок, честное слово! Милый Ораз, да разве в том дело, завистливый ты или нет. Дело в том, что сам-то ты носишь звание Героя Труда, a вот звание бригады коммунистического труда присвоено соседям. Разве можно относиться к этому так легко?

— Милая моя,— сказал Ораз.— Звание это хорошо, конечно, но важно еще и качество.

Дамеш с удивлением смотрела на Ораза.

— Ну и что, у Тухфатулина, по-твоему, плохое качество? — спросила она.

Ораз досадливо поморщился — от Серегина выслушивай нотации, да тут еще ей объясняй.

— Не знаю, может быть, и нет,— резко ответил он.— Я не могу работать только на рекорды, два дня превышать нормы, а потом целый месяц плестись в хвосте и говорить: «Я тоже был передовым, я тоже был образцовым». И при этом колотить себя в грудь кулаком: я! Я! Я! Знаешь, когда тебе созданы особые условия, когда все кругом работают именно на тебя, именно на твою бригаду, тогда и рекорд выдать не хитро. Совсем не хитро... А вот попробуй-ка его сохранить и узнаешь, что это такое! А я хочу добиться того, чтобы мой коллектив работал в таких же условиях, как и весь завод, но при этом ставил все новые и новые рекорды. И я достигну этого. Обязательно достигну!

Притихшая Дамеш слушала Ораза очень внимательно.

— Ну ладно,— сказала она,— это все хорошо, как программа на будущее, но что ты думаешь делать сейчас?

Он задумался.

— Все это не так просто... Год назад моя бригада, невзирая ни на какие условия, добилась высоких показателей. Вот тогда я и получил звание Героя. Но это был прыжок, прорыв, и ясно, что долго оставаться при таких показателях мы не сумели. Теперь пойдет борьба за время. У меня есть кое-какие соображения и наметки насчет скоростной варки стали. Но ведь ты знаешь: добрыми намерениями выстлана дорога в ад.

— Скоростная варка—вещь замечательная,— сказала Дамеш.— Весь вопрос, какими путями пойдешь к ней.

— Об этом у нас с тобой еще будет большой разговор,— сказал он.

— Хорошо,— Дамеш подала ему руку.— Буду ждать этого большого разговора. Идем разогревать печь,

Геннадий орудовал около печи длинной черной кочергой. Он сунул ее в раскаленное жерло, вытащил, пошуровал, еще раз вытащил. Теперь она была вся красная, пышущая жаром.

— Ну как, Ораз, пламя?

Ораз надел зеленые очки и заглянул в окошечко. Это было его любимое зрелище. Перед ним расстилался огненный океан, он бушевал и менял цвета. Красные языки вдруг становились ослепительно-белыми, потом по ним пробегало словно какое-то дуновенье, и они разом превращались в синие угарные языки. Потом все смешивалось снова, и перед глазами бушевал сплошной разлив огня, пожиравший все, даже камень и железо. Огонь! Нет врага злее, коварнее огня, пока он не схвачен, не покорен, не закован, не заключен в железо и кирпич, И нет друга преданнее и послушнее огня, когда его лишат дикой свободы и запрут в одиночку. Недаром же Прометей из всех богатств похитил с неба только один огонь. Он знал: дай ' его людям, а все остальное они добудут сами.

— Пламени мало, поддай, поддай еще!

Ораз оглянулся по сторонам и, не видя своих помощников, закричал на весь цех:

— Хеша, Куан! Оглохли, что ли? Куан, ну-ка, заваливай шихту и перемешивай ее! Ровнее, ровнее, так, чтобы она распределилась везде одинаково! Ты смотри, как горит. Где густо, а где пусто! Кеша, а ты что встал? Подай газ, нужно, чтобы пламя сразу охватило все.