— Первое. МРТ головного мозга с контрастом. Хочу исключить объёмные образования, очаги демиелинизации, инсульт. Маловероятно в его возрасте, но нужно быть уверенным.

— Понял.

— Второе. Эхокардиография. Это приоритет, Славик. Самый главный приоритет.

— Что ищем?

— Вегетации на клапанах. Любые признаки эндокардита или ревмокардита. Если стрептококк ударил по мозгу — он мог ударить и по сердцу. А поражение сердца — это то, что может убить.

Славик побледнел, но продолжил записывать.

— Третье. Кровь: полный ревматологический скрининг. Антинуклеарные антитела, ревматоидный фактор, С-реактивный белок, всё по списку. И ещё — три забора на стерильность с интервалом в час.

— Три забора?

— Да. Если там бактериальный эндокардит — однократный посев может не показать. Бактериемия бывает перемежающейся. Нужна серия.

— Понял. Дальше?

— Консультации. Невролог — обязательно, для дифференциальной диагностики. Кардиолог — как только будут результаты ЭхоКГ. И… — я задумался, — есть у нас ревматолог?

— Есть, но он приходящий. По вторникам и пятницам.

— Сегодня какой день?

— Среда.

— Чёрт. Ладно, обойдёмся пока. Но если подтвердится то, что я думаю — позвони ему домой, попроси приехать. Скажи, что случай срочный.

Славик кивнул и убрал блокнот.

— Всё выполню. Что-то ещё?

— Пока нет. Иди, запускай процесс. Чем быстрее получим результаты — тем лучше.

Он ушел. Я вернулся в палату к Арсению.

Парень смотрел на меня — с надеждой, со страхом, с немым вопросом в глазах. Тем самым вопросом, который задают все пациенты, но не всегда решаются произнести вслух.

— Мы разберёмся, — сказал я, положив руку ему на плечо. — Это я тебе обещаю.

— Я… — он сглотнул. — Я смогу вернуться? В спорт? На соревнования?

Тяжёлый вопрос. Честный ответ — «не знаю». Я не знал, насколько серьёзно поражение. Не знал, задело ли сердце. Не знал, будут ли последствия.

Но иногда честность — не лучшая политика.

— Сначала нужно понять, что с тобой, — сказал я. — Поставить диагноз, начать лечение. А потом уже будем думать о возвращении. Но ты молодой, сильный, и твоё тело привыкло к нагрузкам. Это хорошие исходные данные.

— Правда?

— Правда. Гимнасты — они как кошки. Падают и поднимаются. Много раз.

Он попытался улыбнуться. Получилось криво — лицо всё ещё подёргивалось — но это была улыбка.

— Отдыхай, — сказал я. — Диазепам будет действовать несколько часов. Постарайся поспать, если получится. Силы тебе понадобятся.

Я вышел из палаты и прикрыл за собой дверь.

Коридор был пустым и тихим. Где-то вдалеке слышались голоса, шаги, обычные звуки больничной жизни. Но здесь, у этой двери, было тихо.

— Ну что, двуногий? — Фырк материализовался на моём плече, устраиваясь поудобнее. — Есть идеи? Или будешь и дальше изображать загадочность?

— Есть, — ответил я мысленно. — Но пока только предположения. Хорея Сиденхема — постстрептококковое аутоиммунное поражение базальных ганглиев. Классическая картина: ангина, потом латентный период две-четыре недели, потом — вот это.

— Звучит умно. И страшно.

— Страшно — это если подтвердится поражение сердца. Хорея сама по себе обычно проходит. А вот ревмокардит…

Я не договорил. Не хотел даже думать об этом, пока не будет результатов ЭхоКГ.

— А мне залезть в него, посмотреть изнутри? — предложил Фырк. — Может, увижу что-нибудь полезное.

— Позже. Сначала — стандартная диагностика. Не хочу упустить что-то очевидное, гоняясь за магическими объяснениями.

— Как скажешь. Ты босс.

Я двинулся по коридору, прокручивая в голове план действий. МРТ, ЭхоКГ, анализы, консультации. Много работы, много ожидания, много неизвестности.

И ещё — Вероника. Нужно было поговорить с ней. Нужно было понять, что происходит с этим пурпурным свечением в её голове.

Как будто услышав мои мысли, знакомый голос окликнул меня из-за спины:

— Илья!

Я обернулся.

Вероника шла ко мне по коридору — почти бежала. Форма скорой помощи, растрёпанные волосы, выбившиеся из хвоста, бледное лицо. И что-то странное в глазах. Что-то, чего я не мог сразу определить.

— Ника? — я удивился. — Ты же должна была быть на смене до вечера.

— Я отпросилась, — она подошла ближе, схватила меня за руку. — Мне нужно… нужно с тобой поговорить. Срочно.

Её пальцы были холодными. Ледяными, как будто она только что держала руки в ведре со льдом. И они слегка дрожали.

— Что случилось? — спросил я, чувствуя, как внутри что-то сжимается. — Ты в порядке?

— Да… нет… я не знаю, — она огляделась по сторонам, как будто боялась, что нас кто-то услышит. — Пойдём куда-нибудь. Не здесь.

Она потянула меня в сторону — к пустому закутку у окна, подальше от проходящих мимо людей. Там стояла старая банкетка, на которой обычно сидели посетители, и пыльный фикус в горшке.

— Ника, что происходит? — я попытался поймать её взгляд, но она отводила глаза. — Ты меня пугаешь. Ты в порядке?

Она не ответила. Стояла, теребя пуговицу на форме, кусая губу. Все признаки сильной нервозности. Все признаки того, что она собирается сказать что-то, чего не хочет говорить.

Я ждал.

— Илья, я… — она наконец подняла на меня глаза, и я увидел в них… что? Страх? Вину? Решимость? — Я думала всё утро. Про дом.

Дом. Вчерашнее предложение. Тот момент, когда она плакала от счастья и целовала меня, как сумасшедшая.

— И что надумала? — я улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку. — Уже выбрала цвет занавесок? Или решила, что в саду обязательно должна быть беседка?

Она не улыбнулась в ответ.

Её лицо… изменилось. Как будто кто-то щёлкнул невидимым переключателем, и мягкость, и теплота исчезли, уступив место чему-то другому. Чему-то холодному, жёсткому, чужому.

— Я думаю, нам нужно повременить с этим, — сказала она ровным, бесцветным голосом. Как будто читала с листа. — Со всем этим.

Моя улыбка медленно сползла с лица.

— Повременить? — я не был уверен, что правильно расслышал. — В каком смысле?

— В прямом. С домом. С… серьёзными решениями. Мне нужно время.

Я смотрел на неё, пытаясь понять, что происходит. Вчера — слёзы радости, объятия, поцелуи. Сегодня — «нужно повременить». Это не имело смысла. Это не складывалось ни в какую логику.

— Ника, я не понимаю, — сказал я медленно, осторожно. — Вчера ты была так рада. Ты плакала от счастья. Ты говорила, что это лучший подарок в твоей жизни.

— Вчера — это вчера, — она отвернулась к окну, глядя куда-то вдаль, на больничный двор. — А сегодня я проснулась и поняла, что всё это… слишком быстро. Слишком внезапно. Мы знакомы всего несколько месяцев. Какой дом? Какие серьёзные решения?

— Но ты же сама говорила…

— Я не знаю, что я говорила! — она резко обернулась, и в её глазах блеснуло что-то похожее на злость. На ту самую злость, которую я видел вчера, когда она кричала на меня за вопросы об отце. — Может, я погорячилась! Может, меня захлестнули эмоции! Бывает!

Тот же голос. Те же интонации. Та же неестественная агрессия, вспыхивающая на ровном месте.

Я молча смотрел на неё, и в моей голове крутилась одна мысль: это не она. Это не Вероника. Это та пурпурная дрянь в её мозгу, которую видел Фырк. Она говорит её ртом, смотрит её глазами, двигает её руками. Но это не она.

— Ника, — сказал я мягко, стараясь не провоцировать. — Это из-за отца? Из-за нашего вчерашнего разговора? Если я тебя чем-то обидел, если сказал что-то не то…

— Это не из-за отца! — она почти выкрикнула это, и я заметил, как несколько человек в дальнем конце коридора обернулись. — Хватит приплетать сюда отца! Я просто… просто мне нужно побыть одной. Подумать. Разобраться в себе. В нас. Понимаешь?

Она смотрела на меня — и в её глазах было что-то страшное. Не злость, нет. Страх. Она боялась. Боялась чего-то так сильно, что готова была оттолкнуть меня, лишь бы…

Лишь бы что?

Я протянул руки, попытался взять её ладони в свои.