Кобрук нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

Я остановился у мониторов, глядя на цифры, которые отказывались меняться.

— Иммунная система — это не просто армия, которую можно разогнать одним приказом. Это сложный механизм со своими… — я поискал подходящее сравнение, — … со своими генералами, солдатами и военными заводами.

Я повернулся к Кобрук.

— Стероиды бьют по «солдатам» — по Т-лимфоцитам, по клеткам, которые непосредственно вызывают воспаление. Они подавляют их активность, заставляют отступить. Но что если «заводы» — В-лимфоциты, клетки, которые производят антитела — продолжают работать?

Кобрук наморщила лоб, пытаясь следить за моей мыслью.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что мы тушим пожар, но фабрика, которая производит зажигательную смесь, продолжает работать на полную мощность! — я почувствовал, как мысль оформляется в слова, как разрозненные кусочки головоломки начинают складываться в картину. — В крови циркулирует огромное количество уже произведённых антител — агрессивных, патологических антител, которые атакуют стенки сосудов. Стероиды мешают этим антителам вызывать воспаление — поэтому состояние стабилизировалось. Но сами антитела никуда не делись! Они всё ещё там, всё ещё готовы к атаке!

Я подошёл к доске — той самой стеклянной двери шкафа, которую использовал как импровизированную доску — и начал рисовать маркером.

— Мы в патовой ситуации. Нападение приостановлено, но не отбито. «Ракеты» уже выпущены и летят к цели — мы просто заморозили их в воздухе. Но как только действие стероидов ослабнет, они продолжат свой полёт.

Кобрук побледнела.

— Что нам нужно сделать?

— Нам нужно не просто остановить атаку, — сказал я, поворачиваясь к ней. — Нам нужно очистить кровь от уже выпущенных «ракет». Убрать антитела физически, механически.

Я написал на стекле одно слово — крупными буквами, подчеркнув дважды.

ПЛАЗМАФЕРЕЗ

Кобрук уставилась на меня так, словно я объявил, что собираюсь оперировать пациентку кухонным ножом.

— Что⁈ Плазмаферез⁈ Сейчас⁈ На нестабильной пациентке в реанимации⁈

— Это наш единственный шанс, — я смотрел ей прямо в глаза. — Нам нужно механически удалить из её крови плазму со всеми этими антителами и заменить её на чистую донорскую плазму или альбумин. Провести «генеральную уборку» в её организме.

— Илья, это огромный риск! — Кобрук схватила меня за рукав. — Плазмаферез — это серьёзная процедура! Она и так на грани, а мы будем забирать у неё кровь, прогонять через аппарат…

— Если мы ничего не сделаем, она умрёт, — сказал я просто. — Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю. Антитела продолжат разрушать её сосуды, стероиды не смогут сдерживать их вечно, и рано или поздно всё рухнет. Плазмаферез — это шанс. Единственный шанс.

Мышкин, который всё это время молча слушал, подошёл ближе.

— Что нужно для этой процедуры?

Я повернулся к нему.

— Аппарат для плазмафереза. Специалисты-трансфузиологи — те, кто умеет с ним работать. Донорская плазма или альбумин для замещения. И всё это — в течение ближайшего часа, потому что каждая минута на счету.

— Но мы можем не успеть! — Кобрук выглядела испуганной. — Найти аппарат, найти специалистов, организовать всё это посреди ночи…

— У нас нет другого выхода, — я посмотрел на неё, потом на Мышкина, потом на монитор с неизменными цифрами. — Или мы делаем это, или пациентка умирает. А вместе с ней умирает и Шаповалов — потому что без живой пациентки, без доказательства того, что моя теория верна, его никто не оправдает.

Тишина.

Мониторы пищали, отсчитывая секунды.

— Корнелий Фомич, — сказал я, поворачиваясь к Мышкину. — Свяжитесь с графом. Скажите ему, что я нашёл решение. Но для него мне понадобится его влияние — весь его административный ресурс, все его связи, все его деньги. Мне нужен аппарат для плазмафереза, лучшие специалисты-трансфузиологи города и запас донорской плазмы. И всё это — в течение ближайшего часа.

Мышкин кивнул — коротко, по-военному — и достал телефон.

— Считай, что уже делаю.

Кобрук смотрела на меня с выражением человека, который стоит на краю обрыва и решает, прыгать или нет.

— Илья… ты уверен? На сто процентов?

Я помолчал.

Был ли я уверен?

Я был уверен в одном — если мы ничего не сделаем, пациентка умрёт. А если мы хотя бы попытаемся…

— Да, — сказал я. — Уверен.

Мышкин вышел из палаты, и я слышал, как из-за двери раздался хриплый, усталый голос — голос человека, который не спал уже вторые сутки и держался на одной только ярости.

— Что ещё? — бросил граф вместо приветствия. Похоже он недалеко ушел от палаты. Или уже вернулся.

— Ваше сиятельство, Разумовский нашёл решение, — Мышкин говорил быстро, чётко, по-служебному. — Но для него нужны ресурсы, которых нет в этой больнице.

Пауза. Я слышал тяжёлое дыхание графа.

— Какие ресурсы?

— Аппарат для плазмафереза. Команда трансфузиологов — лучших в городе. Запас свежезамороженной плазмы и альбумина. И всё это — в течение часа.

Ещё одна пауза, короче первой.

— Час?

— Максимум. Каждая минута на счету.

Я ожидал споров, возражений, требований объяснений. Но граф Минеев, при всех его недостатках, был человеком действия, и когда речь шла о жизни его жены, он умел отбрасывать всё лишнее.

— Будет, — сказал он коротко.

Следующие сорок минут превратились в управляемый хаос.

Я стоял в палате, пока где-то в глубине больницы — и за её пределами — раскручивается машина влияния графа Минеева. Телефонные звонки неслись во все концы города, как ударные волны от взрыва, и каждый из них нёс в себе ледяную ярость человека, который привык получать то, чего хочет.

— Мне плевать, что ночь! Поднять всех! — доносилось откуда-то из коридора, где граф расхаживал с телефоном у уха.

— … Если аппарат не будет здесь через час, ваша клиника завтра закроется! Я лично прослежу!..

— … Да, я знаю, что это нарушение протокола! Вы слышите меня? Мне. Плевать. На. Протокол!..

Больница гудела, как растревоженный улей. Кто-то готовил палату к сложной процедуре, кто-то тащил дополнительное оборудование, кто-то звонил куда-то, размахивая руками и срываясь на крик.

— Двуногий, — голос Фырка раздался у меня в голове, — я такого переполоха не видел с тех пор, как в нашу муромскую больницу привезли того аристократа с инфарктом.

Я не стал отвечать, потому что в этот момент со стороны приёмного покоя донёсся визг шин, а потом — топот множества ног и громкие голоса.

Прошло сорок две минуты с момента сообщения графу информации. И он сдержал слово.

Я вышел в коридор как раз в тот момент, когда к палате подкатили большой аппарат на колёсиках — футуристичный агрегат с множеством трубок, мониторов и мигающих индикаторов, похожий на помесь медицинского оборудования и космического корабля.

За ним шла команда из четырёх человек в хирургических костюмах — трое мужчин и одна женщина, все с выражением людей, которых выдернули из постели посреди ночи и которые до сих пор не совсем понимают, как здесь оказались.

Впереди шёл мужчина лет пятидесяти — седой, с аккуратной бородкой и глазами, в которых читался многолетний опыт. Главный трансфузиолог. Тот, кто будет проводить процедуру.

— Разумовский? — он посмотрел на меня оценивающе. — Вы тот молодой человек, ради которого нас подняли в три часа ночи?

— Я тот человек, который знает, как спасти пациентку, — ответил я, и что-то в моём голосе заставило его насторожиться. — И у нас нет времени на любезности.

Он хотел что-то возразить — я видел это по тому, как он открыл рот, как нахмурились его брови, — но я уже шёл к аппарату, на ходу отдавая команды.

— Протокол — высокообъёмный плазмообмен. Замещаем сто двадцать процентов объёма циркулирующей плазмы, не меньше. Среда замещения — свежезамороженная плазма и пятипроцентный альбумин в соотношении два к одному. Никакого физраствора — нам нужно восполнить факторы свёртывания, у пациентки и так коагулопатия.