— Нам придется заняться этим, — зловеще проговорил Фырк, потирая лапки.

— Деваться некуда, — я пожал плечами. — Нужно спасать человека. Вероника с её заклятием, пропавший дух Областной больницы, теперь вот это. Одной проблемой больше, одной меньше — какая разница?

Фырк открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент дверь ординаторской распахнулась.

На пороге стоял Славик Муравьёв.

Выглядел он так, словно его пропустили через стиральную машину на максимальных оборотах. Халат мятый, волосы торчат во все стороны, под глазами — тёмные круги. Типичный вид ординатора после тяжёлого дежурства. А оно похоже у него с ночи еще не закончилось.

Но было кое-что ещё. Что-то в его глазах. Растерянность. Страх. То особое выражение, которое появляется у молодых лекарей, когда они сталкиваются с чем-то, что не могут объяснить.

— Илья! — он буквально ввалился в комнату, едва не споткнувшись о порог. — Слава богу, ты ещё здесь! Я тебя по всей больнице ищу, сначала в реанимацию побежал, там сказали — ушёл, потом в приёмный, там говорят — был, но уже нет, потом сюда, и тут тебя тоже не было, я уже решил…

— Славик, — я поднял руку, останавливая поток слов. — Стоп. Вдохни. Выдохни. И скажи нормально, что случилось. По порядку. Спокойно.

Он вдохнул. Выдохнул. Провёл рукой по лицу, как будто пытаясь собрать разбежавшиеся мысли.

— У меня пациент, — начал он, уже спокойнее. — Привезли часа три назад. Молодой парень, двадцать два года, гимнаст. Профессиональный, из сборной области. Его привезли прямо с городских соревнований — потерял сознание сразу после выступления, упал с брусьев.

— Травма головы?

— Нет, в том-то и дело. Упал удачно, если можно так сказать. Никаких ушибов, никаких переломов. Сначала думали — переутомление, обезвоживание, стресс. Сам понимаешь, соревнования, нагрузки, нервы. Дали воды, понаблюдали, он пришёл в себя, вроде всё нормально.

— Но?

— Но потом поднялась температура. Тридцать восемь и пять, ни с того ни с сего. Никаких респираторных симптомов — горло чистое, лёгкие чистые, насморка нет, кашля нет. Я взял кровь — лейкоцитоз, СОЭ повышено. Классическая картина воспаления, но где источник — непонятно.

Он замолчал, переводя дыхание.

— Дальше, — сказал я.

— Дальше я стал копать глубже. Расспросил его, узнал, что три недели назад у него болело горло. Не сильно, даже к врачу не пошёл, само прошло за несколько дней. Я на всякий случай назначил анализ на антистрептолизин — и он положительный. Высокий титр.

Я нахмурился.

— Стрептококковая инфекция? Недолеченная ангина?

— Похоже на то, — Славик кивнул. — И вот тут я забеспокоился. Потому что если это постстрептококковый синдром, то через три недели могут начаться аутоиммунные осложнения. Ревматическая лихорадка, гломерулонефрит…

— Хорею Сиденхема, — закончил я за него.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Ты уже догадался?

— Пока только предполагаю. Рассказывай дальше. Что ещё?

— Вот тут начинается самое странное, — Славик понизил голос, как будто боялся, что его услышат. — Он… ведёт себя странно.

— Как именно?

— Это лучше увидеть…

Я встал.

— Ты правильно сделал, что позвал меня. Тогда пойдём, посмотрим.

Мы вышли из ординаторской и быстрым шагом направились по коридору. Славик едва поспевал за мной, продолжая говорить на ходу:

— В последний час стало хуже. Намного хуже. Он сам напуган — говорит, что не может контролировать свои руки, что они двигаются сами по себе. Илья, я честно — не знаю, что это. У меня нет опыта с такими случаями. Может, у меня просто знаний не хватает, может, я чего-то не вижу. Но мне страшно. Он молодой, здоровый парень, а я смотрю на него и понимаю — что-то очень, очень не так.

— Сейчас разберемся.

— Есть предположения, что это? — в голосе Славика была надежда. Надежда молодого лекаря, который верит, что более опытный коллега сейчас всё объяснит и всё исправит.

— Понятия не имею, — честно признался я. — Ты же не говоришь, как странно он себя ведет, Слав. Так что пока не увижу своими глазами — не могу даже гадать. Ты же знаешь, как это бывает: услышишь описание — одно, увидишь вживую — совсем другое.

— Я перебрал всё, что знаю. Тремор — но это не похоже на паркинсонический, там ритм другой. Эпилепсия — но нет судорог как таковых, нет потери сознания. Может, какая-то интоксикация? Наркотики?

— Он спортсмен, говоришь? — уточнил я.

— Гимнаст. Профессиональный. Сборная области.

— Значит, наркотики маловероятно. Допинг-контроль, всё такое. Хотя исключать нельзя.

Я прокручивал в голове возможные варианты. Температура плюс непроизвольные движения плюс недавняя инфекция горла. Что-то в этом сочетании казалось знакомым, что-то царапало память, но я не мог ухватить мысль за хвост.

— Анализы когда будут готовы? — спросил я.

— Часть уже есть. Лейкоцитоз, повышенное СОЭ, положительный антистрептолизин. Остальное — к вечеру.

Антистрептолизин. Стрептококк. Три недели назад болело горло.

Что-то щёлкнуло в голове, но картинка пока не складывалась. Нужно было увидеть.

— Он здесь, — сказал Славик и открыл дверь.

На кровати сидел молодой человек.

Первое, что я заметил — его телосложение. Широкие плечи, развитая мускулатура, узкая талия. Тело атлета, тело человека, который годами тренировал каждую мышцу, каждое сухожилие, каждый сустав. Тело, привыкшее к абсолютному контролю, к точным, выверенным движениям.

И это же тело сейчас предавало своего хозяина.

Он сидел на кровати, вцепившись руками в края матраса, и его пальцы постоянно двигались — сжимались и разжимались, барабанили по ткани, как будто играли на невидимом пианино. Его ноги нервно постукивали по полу — не ритмично, а хаотично, рвано, как будто кто-то посылал в них случайные электрические импульсы.

На его лице было написано выражение, которое я видел много раз. Страх. Непонимание. Отчаяние человека, который не контролирует собственное тело.

— Здравствуйте, — сказал я, подходя ближе. — Меня зовут Илья Григорьевич. Я лекарь. Вячеслав Андреевич… — я кивнул на Славика, — попросил меня вас осмотреть. Как вас зовут?

Парень посмотрел на меня. Открыл рот, чтобы ответить.

И тогда это случилось.

Его правая рука вдруг дёрнулась в сторону — резко, быстро, с такой силой, что он едва не ударил себя по лицу. Он попытался её остановить, схватил левой рукой — но левая тоже дёрнулась, вырвалась из захвата.

Потом дёрнулась нога. Потом другая.

Он попытался встать — может быть, хотел пожать мне руку, или просто встать из вежливости, как его учили с детства, — и его тело… взбунтовалось.

Это было похоже на танец. Страшный, гротескный, неконтролируемый танец, в котором каждая конечность жила своей собственной жизнью. Руки взлетали и опускались, описывая в воздухе странные дуги. Ноги подгибались и выпрямлялись, заставляя его качаться, как на ветру. Голова дёргалась из стороны в сторону, и выражение его лица менялось каждую секунду — гримасы боли сменялись гримасами удивления, удивление — страхом.

Но он не падал. Каким-то чудом, какой-то невероятной памятью натренированного тела он удерживал равновесие. Не потому что контролировал свои движения — он их явно не контролировал, — а потому что его мышцы, его рефлексы, его многолетняя гимнастическая подготовка автоматически компенсировали хаос.

В его глазах был ужас. Чистый, незамутнённый ужас человека, который не понимает, что происходит с его собственным телом.

— Я… — он попытался заговорить, но слова прервались очередным спазмом. — Я не… не могу… остановиться… Что… что со мной⁈

Парень на кровати продолжал дёргаться.

Пляска. Настоящая пляска Святого Витта

В учебниках это описывали сухим языком: «непроизвольные, нерегулярные, отрывистые движения, возникающие случайным образом в различных частях тела». Но учебники не передавали главного — того ужаса в глазах человека, чьё тело перестало ему подчиняться.