Я не остановился.

— Он уже вынес ей приговор. Решил, что она обречена. Что помочь ей нельзя. Что остаётся только искать виноватых.

Я повернулся к Кобрук и Мышкину. Сделал шаг к выходу.

— Не будем мешать ему в этом убеждении. Пойдёмте. Пускай потом Инквизиция разбирается, почему граф Минеев сознательно отказался от медицинской помощи, которая могла бы спасти его супругу.

Контрольный выстрел. Теперь мяч на его стороне. Я дал ему выбор: остаться правым и потерять жену, или проглотить обиду и получить шанс. Посмотрим, что для него важнее: его гордость или ее жизнь.

Тишина.

Я чувствовал на себе взгляды. Мышкин смотрел на меня с недоумением. Кобрук — с ужасом, её лицо побледнело. Охранники переглядывались, не понимая, что происходит.

А граф… Граф стоял неподвижно. И я видел, как багровый цвет его лица медленно — очень медленно — сменяется мертвенной бледностью. Рот открылся. Закрылся. Снова открылся. Он хотел что-то крикнуть. Я видел это по напряжённым жилам на шее. Но слова застряли в горле. Я ударил туда, куда он не ждал. Не по его гордости. Не по его власти. По его любви.

— Вот это ход конем, двуногий! Прямо по яйцам! — восхищенно присвистнул Фырк. — Ставлю свой последний астральный орех, что этот надутый пузырь сейчас сдуется!

Я перегрузил его систему. Вызвал когнитивный диссонанс. Его мозг, работавший в режиме «атака», получил несовместимую с этой программой информацию. Сейчас произойдет перезагрузка. Либо он взорвется окончательно, либо… сломается.

Я ведь не спорил с ним. Просто показал ему зеркало. И то, что он там увидел, ему очень не понравилось. Потому что под всей этой яростью, под всей жаждой мести, под всем безумием — граф Минеев хотел только одного. Чтобы его жена жила.

— Ты… — прохрипел граф.

Но договорить не успел.

Из-за угла коридора появилась ещё одна фигура.

— Ваше сиятельство!

Голос был масляным. Обеспокоенным. Профессионально-заботливым.

— Я услышал крики. Что-то случилось? Вам плохо?

Я обернулся. И увидел его. Магистр Ерасов.

Высокий — выше меня на полголовы. Сухощавый, почти тощий, но с какой-то жилистой, неприятной силой в движениях. Лицо узкое, вытянутое, с острыми скулами и тонким носом. Губы — две бледные полоски, сжатые в вечном выражении лёгкого презрения. И глаза — холодные. Серые. Рыбьи. Глаза человека, который смотрит на мир как на шахматную доску. И видит в людях только фигуры.

Мой внутренний диагност заработал на автомате: признаки хронического стресса отсутствуют. Пульс, я уверен, не выше семидесяти. Походка уверенная. Мимика контролируемая. Социопатический тип личности с нарциссическими чертами. Опасен. Очень опасен.

Костюм — дорогой, явно не на больничную зарплату. Тёмно-синий, идеально сидящий. Галстук — шёлковый. Запонки — золотые, с гербами.

Он шёл к нам с видом хозяина положения. Уверенная походка. Приподнятый подбородок. Лёгкая снисходительная улыбка на тонких губах. Человек, привыкший всегда быть правым.

Потом он увидел меня. И улыбка стала шире.

— А, — протянул он, и в голосе появились нотки брезгливого превосходства. — Так вот в чём дело.

Он остановился рядом с графом. Положил руку ему на плечо — покровительственный, доверительный жест. Как отец с неразумным ребёнком.

— Не слушайте этих людей, граф.

Он кивнул в нашу сторону. Небрежно. Пренебрежительно.

— Это Разумовский. Тот ещё персонаж. Выскочка из Мурома, который возомнил себя светилом медицины.

Он посмотрел на меня. Прямо в глаза. И в его взгляде было что-то… змеиное. Холодное. Расчётливое.

Интересная тактика. Прямая дискредитация. Он не спорит с моими словами и не пытается уничтожить мой авторитет. Классика. Но он совершает одну ошибку — он думает, что говорит с графом. А на самом деле он говорит со мной.

— Правая рука убийцы Шаповалова. Его подельник и соучастник. Неудивительно, что он явился сюда — пытается выгородить своего дружка. Спасти его от заслуженного наказания.

— Ах ты крыса! — зашипел в моей голове Фырк. — Ах ты гадина подколодная! Двуногий, дай я ему глаза выцарапаю! Ну пожалуйста! Один глазик! Маленький!

Я не ответил. Я смотрел на графа. И видел, как что-то меняется в его лице.

— Стоп, — сказал Минеев.

Голос был хриплым. Слабым после крика. Но в нём появилось что-то новое. Не ярость. Не боль. Что-то похожее на… фокус. Как будто взгляд, блуждавший в тумане безумия, вдруг нашёл точку опоры.

— Как ты сказал?

Ерасов удивлённо моргнул.

— Я сказал, что это Разумовский. Провинциальный выскочка, который…

— Разумовский, — повторил граф медленно. Он смотрел на меня. И я видел, как шестерёнки крутятся в его голове.

Вот оно. Его главный просчет. Ерасов думает, что мое имя — это клеймо позора, связь с «убийцей» Шаповаловым. А для графа, для его круга, мое имя — это уже бренд. Легенда. Последняя надежда.

— Разумовский… — пробормотал он себе под нос. — Тот самый… что спас сына Ушакова… Фон Штальберг… диагностический центр…

Его глаза расширились.

— Молодой граф Беляев, которого все уже похоронили…

Он резко повернулся ко мне.

— Это вы? Вы — тот самый Разумовский?

Вот оно. Сработало. Репутация — странная штука. Ты можешь быть гением или шарлатаном, но если о тебе говорят в определённых кругах, если твоё имя передают из уст в уста… тогда ты становишься легендой. А с легендами не спорят.

— Это вы спасли мальчика Ушаковых? — требовательно спросил граф. — На приеме у фон Штальберга…

— Я, — ответил я спокойно.

— И диагноз барону фон Штальбергу — тоже вы? Опухоль, которую никто не видел?

— Было дело.

Граф замер. Смотрел на меня. И я видел, как в его глазах борются две силы. Ярость — слепая, требующая крови. И надежда — робкая, отчаянная, цепляющаяся за соломинку. А потом он развернулся к Ерасову. И я увидел, как меняется объект его гнева.

Перенаправление агрессии. Идеально. Теперь он не мой враг. Он мой… союзник. Разъяренный, непредсказуемый, но союзник.

— Ты… — прошипел граф.

Ерасов отступил на шаг. Улыбка сползла с его лица, как маска.

— Ваше сиятельство?

— Так это ты, старый интриган, мне голову заморочил⁈

Голос графа набирал силу с каждым словом.

— Ты со своими профессорами и экспертизами совсем меня замучал. У меня и из головы вылетело. Есть же Разумовский! Точно!

— Граф, я не понимаю, о чём вы…

— Я из-за тебя чуть не прогнал единственного лекаря в Империи, который творит чудеса!!!

Он рванулся ко мне. Схватил за рукав — резко, сильно, как утопающий хватается за спасательный круг.

— Разумовский! Вы должны… Вы обязаны… Пойдёмте! Немедленно! Посмотрите, что с моей женой!

Он уже разворачивался. Уже тянул меня к дверям реанимации. Уверенный, что я пойду. Уверенный, что любой пойдёт за ним — он граф, он приказывает, и люди подчиняются.

Маятник качнулся в другую сторону. Из врага он превратился в просителя. Но правила игры теперь устанавливаю я. Я мягко, но твёрдо высвободил свой рукав.И остался на месте.

Граф сделал несколько шагов к двери. Потом понял, что за ним не идут. Остановился. Ошарашенно обернулся.

— Разумовский?

В его голосе было недоумение. Почти детское. Он просто не мог обработать ситуацию, в которой кто-то осмелился не подчиниться его порыву.

— Почему вы не идёте?

— Сначала вы извинитесь.

Мой голос был тихим. Но в звенящей тишине коридора он прозвучал как удар колокола.

Граф замер.

— Что⁈

— Вы только что публично назвали моих коллег дружками убийцы.

Я кивнул в сторону Кобрук и Мышкина. Оба смотрели на меня — она с ужасом, он с изумлением.

— Главврача уважаемой больницы. Следователя Инквизиции. Людей, которые неделю обивают здесь пороги, пытаясь помочь вам и вашей жене. Которые рискуют карьерой. Которые тратят время, силы, нервы. А вы их унижаете.

Пауза.

— Я не сдвинусь с места, пока вы не извинитесь перед ними.