— Не дождётесь, Зинаида Павловна. Как тут без меня? Больница ещё стоит?

— Стоит, куда денется. Ваши мальчики молодцы, всё держат под контролем. Величко прямо расцвёл, командует тут всеми, как генерал. Я ему говорю: Сёма, ты бы поменьше булок-то ел, а он мне: некогда нормально есть, Зинаида Павловна, у меня пациенты! Представляете?

Мои мальчики. Величко, Муравьёв, Фролов. Хомяки, как я и Шаповалов их когда-то называл — не со зла, а с нежностью. Они выросли за эти месяцы, возмужали. Стали командой.

Из ординаторской доносились голоса — знакомые, родные, перебивающие друг друга в горячем споре. Я толкнул дверь и остановился на пороге.

У доски стоял Величко — Пончик, который за время моего отсутствия заметно похудел и осунулся. Стресс и ответственность сделали своё дело. В руке он держал ручку, которой тыкал в расписание операций, а голос его звенел от раздражения:

— … в сотый раз тебе объясняю, Славик: мы не можем взять Козлова раньше Ложкиной только потому, что у него «динамика получше»! У Ложкиной очередь, она уже неделю ждёт, а ты хочешь её ещё на два дня отодвинуть!

— Да я не хочу её отодвигать! — Славик размахивал какими-то бумагами. — Я просто говорю, что если мы возьмём Козлова первым, то освободим операционную к обеду, и тогда Ложкину можно будет взять в тот же день! А если наоборот — Ложкина займёт всё утро, и Козлов уедет на завтра!

— А завтра у нас Петров и Сидорчук, забыл⁈ И ещё этот, как его, из терапии, которого нам спихнули…

— Илья!!!

Славик заметил меня первым. Вскочил со стула так резко, что тот отлетел назад и с грохотом врезался в шкаф с документами. Какие-то папки посыпались на пол, но никто не обратил внимания.

— Мужики! Смотрите кто пришёл! Живой! Здоровый! И даже не в наручниках!

Через секунду меня обступили все трое. Величко обнял так крепко, что хрустнули рёбра и я на мгновение пожалел, что вообще сюда пришёл. Фролов хлопал по спине с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Славик пытался одновременно пожать мне руку и сунуть чашку с кофе.

— Осторожнее, черти! — я высвободился из объятий Величко и отступил на шаг. — Я вам ещё пригожусь, не ломайте раньше времени!

— Да мы тебя уже похоронили и оплакали! — Величко сиял, как начищенный самовар. — Звоним — не отвечаешь. Пишем — игнорируешь. Кобрук спрашиваем — она отмалчивается, говорит какие-то туманные вещи типа «он занят важным делом, всё объяснит, когда вернётся». Мы уж решили, что тебя там аристократы в подвале замуровали за какой-нибудь неправильный диагноз!

— Или в инквизицию сдали, — добавил Славик мрачно. — За колдовство там, или за что они обычно сажают…

— Типун тебе на язык, — Фролов отвесил ему подзатыльник. — Не накаркай!

— Никто меня никуда не сдал, — я принял чашку с кофе и сделал глоток. Отвратительный, как всегда. Растворимый, пережжённый, с привкусом пластика от автомата. Но почему-то именно сейчас он показался мне вкуснее любого капучино. — Там такая каша заварилась, что я сам не понимал, где день, где ночь, где верх, где низ.

— Ну так рассказывай! — Величко усадил меня на стул и сам плюхнулся напротив. — Шаповалова-то отпустили ведь! Он вернулся, но молчит как партизан.

— Отпустили, да. Прямо в зале суда. Я туда ворвался буквально в последнюю секунду — судья уже молоток занёс, приговор зачитывать собирался. Представляете картину: двери с грохотом распахиваются, я стою на пороге, весь в мыле, с бумагами в руках, ору «Стойте!» на весь зал…

— Ничего себе, — Славик присвистнул. — И тебя не вывели? Не арестовали за неуважение к суду или там за срыв заседания?

Я вкратце рассказал историю о том, что произошло с Анной Сергеевной Минеевой и её мужем.

— И вместо того чтобы признать ошибку… — начал Величко.

— … он свалил всё на хирурга, который делал операцию, — закончил я. — Подделал экспертизы, надавил на свидетелей, использовал связи графа, который в тот момент был в таком состоянии, что готов был растерзать любого, на кого ему укажут.

— Вот же мразь, — Величко сжал кулаки. — И что с ним теперь?

— Сидит в камере предварительного заключения, ждёт суда. Граф Минеев лично поклялся, что проследит за тем, чтобы правосудие свершилось. И глядя на графа, я ему верю — мужик такой, что если сказал «размажу», значит, размажет.

— Ну ты даёшь, — Фролов выдохнул. — Графы, суды, отравления, интриги… Как в сериале каком-то, честное слово.

— Поверь мне, я бы предпочёл что-нибудь поскучнее. Какую-нибудь плановую холецистэктомию или там грыжесечение. Но судьба, видимо, решила, что моя жизнь должна быть интересной.

Я допил кофе и поставил чашку на стол.

— Ладно, хватит обо мне и моих приключениях. Рассказывайте лучше, что тут без меня творилось. Как Мишка Шаповалов? Динамика положительная?

Фролов расплылся в улыбке — широкой, искренней, какая бывает только когда новости действительно хорошие.

— С Мишкой вообще всё отлично, ты не поверишь! Вчера перевели из реанимации в обычную палату — сам ходит, сам ест, уже ворчит, что его держат в больнице, когда он «совершенно здоров». Игорь Степанович от него не отходит ни на шаг — сидит у кровати с утра до вечера, кормит с ложечки, хотя Мишка уже сам может, читает ему вслух какие-то медицинские статьи про реабилитацию после травм… Мишка закатывает глаза и говорит «па-а-ап, ну хватит, я не умираю», а сам светится весь. Видно, что ему это внимание как бальзам на душу.

— А сам Игорь Степанович как? После всего этого кошмара?

— Да он вообще другой человек стал! — подхватил Славик. — Помолодел лет на десять, честное слово! Он как жену увидел — Алёну — так у неё сразу динамика пошла вверх. Она же после всего этого стресса совсем сдала, почти не вставала, есть отказывалась. А тут муж вернулся — живой, свободный, оправданный — и она прямо ожила. Любовь, Илья, великая сила, я тебе говорю!

— В общем, — подытожил Фролов, — мы тут без тебя не развалились. Представляешь?

— Представляю, — я улыбнулся. — Молодцы. Правда, молодцы.

— О, кстати, главная новость! — Величко хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл за всеми этими разговорами! Нам вчера первую партию твоего антидота привезли — ну, того, от «стекляшки»! Уже в терапии начали применять, результаты просто…

Он не успел договорить.

Дверь ординаторской распахнулась — без стука, без предупреждения, — и на пороге возник барон фон Штальберг.

Он буквально сиял. Глаза горели лихорадочным блеском, на губах играла улыбка, которая делала его похожим на ребёнка, получившего долгожданный подарок.

— Илья Григорьевич! — он буквально просиял, увидев меня. — Наконец-то! Я вас с самого утра ищу! Я уже думал, придётся весь город обыскивать!

— Барон? — я не скрывал удивления. — Что вы делаете в Муроме?

— О, ну а где мне еще быть⁈ — он подошёл ближе, бросил быстрый взгляд на моих ординаторов — те смотрели на него с выражением людей, увидевших говорящего медведя, — и заговорщицки понизил голос:

— Пойдёмте. Я вам такое покажу…

Барон вёл меня по территории больницы, и я никак не мог понять, куда мы идём. Мимо главного корпуса, мимо хозблока, мимо морга — туда, где я, честно говоря, ни разу не бывал за всё время работы здесь.

— Ваше благородие, — я наконец не выдержал, — может, скажете, куда мы направляемся? А то я уже начинаю подозревать, что вы решили меня похитить и продать в рабство на какую-нибудь отдалённую мануфактуру.

Барон рассмеялся — искренне, от души, запрокинув голову.

— Терпение, Илья Григорьевич, терпение! Осталось буквально пару минут. Поверьте, оно того стоит.

Мы свернули за угол, и я увидел его — старый корпус, о существовании которого я, кажется, даже не подозревал. Двухэтажное кирпичное здание, явно старой имперской постройки, с заколоченными окнами и облупившейся штукатуркой. На стенах — следы от снятых вывесок, под ногами — битый кирпич и какой-то строительный мусор.

— Это что, бывший инфекционный корпус? — спросил я, припоминая что-то из разговоров со старожилами больницы. — Его же закрыли лет двадцать назад, когда новый построили?