Я видел этот ужас сейчас. В глазах молодого парня, который сидел на больничной кровати и пытался — безуспешно — удержать свои руки на месте.

— Славик, — сказал я, не отрывая взгляда от пациента. — Десять миллиграммов диазепама внутримышечно. Немедленно.

— Понял.

Славик метнулся к шкафчику с медикаментами. Я слышал, как он открывает дверцу, как гремит ампулами, как шуршит упаковка шприца. Привычные звуки, успокаивающие в своей рутинности.

Я подошёл к кровати. Парень смотрел на меня — сквозь хаос собственных движений, сквозь страх и непонимание.

— Как тебя зовут? — спросил я спокойно, присаживаясь на край кровати. Не слишком близко, чтобы не вторгаться в личное пространство, но достаточно близко, чтобы он чувствовал моё присутствие.

— Ар… Арсений, — выдавил он между спазмами. Его челюсть дёрнулась, и следующее слово получилось смазанным: — Арсений В-вяземский.

Вяземский. Где-то я ее слышал.

— Арсений, — сказал я ровно, глядя ему прямо в глаза. — Меня зовут Илья Григорьевич. Я лекарь. Сейчас тебе сделают укол, и станет легче. А потом мы поговорим. Хорошо?

Он попытался кивнуть. Получилось плохо — голова дёрнулась в сторону, потом обратно. Но намерение я понял.

Славик вернулся со шприцем. Я поймал взгляд Арсения.

— Небольшой укольчик, — сказал я. — Почувствуешь лёгкое жжение, потом — расслабление. Не пугайся.

Я придержал его правую руку — она дёргалась, как живая, пытаясь вырваться — и кивнул Славику. Тот быстро, уверенно ввёл иглу в дельтовидную мышцу и надавил на поршень.

Десять миллиграммов диазепама. Старый добрый бензодиазепин, проверенный временем и миллионами пациентов. Не лечит причину, но снимает остроту — расслабляет мышцы, успокаивает нервную систему, даёт передышку. То, что нужно, чтобы человек мог нормально разговаривать и не покалечился от собственного тела.

Теперь — ждать.

Я смотрел на Арсения, отсчитывая про себя секунды. Тридцать… шестьдесят… девяносто. Диазепам при внутримышечном введении начинает действовать через три-пять минут. Пиковая концентрация — через пятнадцать-тридцать.

Постепенно движения стали менее резкими. Рука уже не взлетала, а просто подёргивалась. Нога перестала сгибаться и разгибаться — только мелко дрожала. Голова успокоилась, хотя иногда всё ещё дёргалась в сторону.

— Лучше? — спросил я.

— Да… — Арсений сглотнул. Его лицо блестело от пота, но в глазах появилось что-то похожее на облегчение. — Намного. Спасибо.

— Не за что. Это временная мера, она даст нам время разобраться, что происходит.

Я посмотрел на него внимательнее, оценивая то, что видел.

Молодое лицо, правильные черты, высокие скулы. Коротко стриженые тёмные волосы. Тело атлета — широкие плечи, мощная грудная клетка, узкая талия, развитые мышцы рук и ног. Ни грамма лишнего жира, каждая мышца прорисована под кожей. Руки с характерными мозолями на ладонях — следы многочасовых тренировок на брусьях и перекладине.

Это было тело, созданное для контроля. Для точных, выверенных движений. Для прыжков, сальто, стоек на руках. Тело, которое подчинялось своему владельцу безоговорочно.

И вот теперь это же тело предавало его. Двигалось само по себе, игнорируя команды мозга. Танцевало свой страшный, хаотичный танец.

— Славик говорит, ты гимнаст, — сказал я. — Профессиональный?

— Да, — в голосе Арсения появилась гордость, смешанная с болью. — Сборная области. Мастер спорта. Я… — его голос дрогнул, — я должен был ехать на имперский отбор. Через месяц.

— Имперский отбор?

— Да. В столицу. В сборную страны. Это… — он отвёл взгляд, и я заметил, как блеснули его глаза. — Это была моя мечта. С детства. С пяти лет.

— С пяти лет?

— Мама привела меня в секцию, когда мне было пять. Тренер сказал, что у меня талант. С тех пор я… я только этим и занимаюсь. Каждый день. Шесть часов минимум. Иногда восемь.

Я молча кивнул, слушая.

— Гимнастика — это вся моя жизнь, — продолжал Арсений, и его голос становился всё тише. — Я не знаю, кто я без неё. Не знаю, что буду делать, если… если не смогу…

Он не договорил. Не смог.

Я понимал его. Понимал лучше, чем он мог подумать. В прошлой жизни я тоже знал людей, которые положили всё на алтарь своего призвания. Спортсменов, музыкантов, учёных. Людей, для которых их дело было не работой, не хобби — а смыслом существования. И я видел, что происходило с ними, когда этот смысл отбирали.

Некоторые ломались. Совсем.

— Расскажи мне поподробнее, — попросил я, меняя тему на более безопасную. Более медицинскую. — Когда всё началось? С самого начала, не упускай деталей.

Арсений задумался, собираясь с мыслями. Его правая рука всё ещё подёргивалась, но уже не так сильно.

— Три недели назад… нет, почти четыре… у меня заболело горло. Ничего серьёзного, я думал — обычная простуда. Продуло где-то, или подхватил от кого-то в раздевалке. Такое бывает.

— Сильно болело?

— Средне. Глотать было неприятно, температура небольшая — тридцать семь и пять. Тренер сказал отлежаться пару дней, не ходить на тренировки, чтобы не заражать других. Я отлежался, попил чай с мёдом, и всё прошло. Вернулся к тренировкам.

— К врачу ходил?

— Нет. Зачем? Само же прошло.

Я мысленно вздохнул.

«Само прошло». Любимая фраза пациентов всего мира. И всех времён, видимо. Сколько раз я это слышал — и в прошлой жизни, и в этой. И сколько раз за этим «само прошло» скрывались недолеченные инфекции, пропущенные диагнозы, тикающие бомбы в организме.

Стрептококковая ангина — если это была она — не проходит просто так. Она притворяется, что прошла. Отступает, затаивается, ждёт. А через две-три недели — бьёт. По сердцу, по почкам, по суставам. По мозгу.

— Дальше, — сказал я.

— Дальше… — Арсений нахмурился, вспоминая. — Неделю назад начались странности. Я стал ронять вещи. Ложку за завтраком уронил. Потом телефон. Потом… потом на тренировке не удержал хват на перекладине. Чуть не упал.

— Руки не слушались?

— Да! Именно так! Как будто… как будто они сами решают, что делать. Я хочу схватить что-то — а рука дёргается в сторону. Или сжимается не вовремя. Или разжимается.

— Тренер что-то заметил?

— Да. Сказал, что я переутомился. Дал выходной. Но лучше не стало. Хуже стало.

Арсений замолчал, и его лицо исказилось — не от боли, от воспоминаний.

— Позавчера на тренировке я упал с коня. Просто… потерял равновесие. В середине элемента, который делал тысячу раз. Рука дёрнулась не туда, я потерял опору и упал. Такого со мной не было с десяти лет, понимаете? С десяти лет!

— А сегодня?

— Сегодня были соревнования. Городские. Отборочные перед имперским турниром. Я думал — справлюсь. Думал — соберусь, сконцентрируюсь, всё будет нормально.

Он криво усмехнулся.

— Вышел на брусья. Начал программу. И всё поплыло. Руки, ноги — как чужие. Как будто они принадлежат кому-то другому, а этот другой — пьяный идиот, который не знает, что с ними делать.

Его голос сорвался.

— Я упал. Прямо на глазах у всех. У судей, у тренеров, у родителей. Упал — и потерял сознание.

Он замолчал. Его правая рука дёрнулась — остаточный спазм, несмотря на диазепам.

— И температура? — уточнил я.

— Да. Поднялась уже здесь, в больнице. Тридцать восемь и пять, медсестра сказала.

Я встал, мысленно выстраивая картину.

Итак. Что мы имеем?

Недолеченная ангина три-четыре недели назад. Высокий титр антистрептолизина — значит, стрептококк был. Лихорадка. И хорея — классические непроизвольные движения, которые начались через две-три недели после инфекции.

Пазл складывался. Почти. Но «почти» в медицине не считается. Нужны доказательства. Нужно исключить всё остальное.

— Славик, — я повернулся к ординатору, который стоял у двери с блокнотом. — Выйдем.

Мы вышли из палаты.

— А теперь записывай план обследования. —сообщил я ему.

Славик кивнул, приготовив ручку.