— Уля, — вдруг говорит он. — Мы можем поговорить?

— О чем?

— О нас.

— А что "мы"? — спрашиваю спокойно.

— Ты отдалилась. Мы как чужие стали.

Хочется рассмеяться. Чужие. Мы и есть чужие.

— Просто устала, — использую привычную отговорку.

— Уля, я... — он встает, подходит ближе. — Я знаю, после аварии я был невыносим. Но я лечусь, становится лучше. Может, попробуем начать заново? Съездим куда-нибудь вдвоем?

Смотрю на него — на человека, которого когда-то любила. Которому верила. Который предал все, что у нас было.

— Подумаю, — говорю.

Он кивает, возвращается в кресло. Знает, что это отказ, но не готов услышать его прямо.

Так проходит еще год. Я расту профессионально, получаю премии, заканчиваю MBA. Маша взрослеет, влюбляется, разочаровывается, снова влюбляется. Иван существует параллельно — призрак в моем доме, напоминание о прошлой жизни.

Маше семнадцать. Последний год школы. Потом университет, взрослая жизнь. Свобода.

— Мам, — говорит она как-то вечером. — Я все понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Про папу. Про вас. Ты ждешь, пока я школу закончу?

Умная девочка. Слишком умная.

— Маш...

— Все нормально, — она обнимает меня. — Я не маленькая. И я хочу, чтобы ты была счастлива.

Плачу у нее на плече — первый раз за долгие годы плачу не от боли, а от облегчения. Она знает. Понимает. Не осуждает.

— Осталось немного, — шепчу.

— Я знаю, мам. Я с тобой.

— Но он же твой отец.

— Он им всегда останется. Но это не дает никакого права обижать тебя.

Ночью лежу без сна, считаю.

Я считаю дни.

Утро восемнадцатого октября встречает меня раньше будильника. Лежу в предрассветной темноте, слушаю, как осенний ветер швыряет капли дождя в окно. Стеклянные брызги барабанят по подоконнику.

Сегодня. Наконец-то сегодня.

Восемнадцать лет назад в такое же дождливое утро я рожала Машу. Помню каждую секунду — как тело разрывалось изнутри волнами схваток, как пот заливал глаза, как вцеплялась в поручни кровати до белых костяшек. И потом первый вскрик моей девочки. Тонкий, требовательный, полный силы.

Иван тогда притащил под окна роддома целое облако розовых и белых шаров — они бились о мокрые ветки берез, некоторые лопались с глухим хлопком. Утопил всех врачей и медсестер в букетах — розы, лилии, гортензии. "Спасибо за дочку!" — кричал он каждому встречному, хватал за руки санитарок, целовал их ладони. Даже суровая заведующая отделением растаяла, разрешила ему остаться после окончания часов посещений.

Поворачиваю голову, смотрю на его спящий профиль. В полумраке спальни лицо кажется чужим — резкие тени под скулами, седина в отросшей щетине.

По пальцам одной руки можно пересчитать ночи, когда он обнимал меня сквозь сон, прижимал к себе по старой привычке. В те редкие моменты мое предательское тело откликалось — тепло растекалось по животу, дыхание учащалось, кожа покрывалась мурашками. Будто на миг возвращалась домой после долгих скитаний. Вот только потом, когда туман рассеивался, сердце начинало биться неровно, пропуская удары.

Аромат готового кофе смешивается с запахом мокрой листвы, долетающим через приоткрытую форточку. Октябрьская Москва пахнет прелью, сыростью, умиранием. Наливаю кофе в любимую чашку. Первый глоток обжигает язык, горечь оседает в горле.

В голове прокручиваю план в тысячный раз, как заученную молитву. Счет в банке на мое имя — открыла пять лет назад, когда окончательно поняла, что это не временный кризис. Переводила понемногу — "на хозяйство", "на подарки", "на репетиторов для Маши". Иван никогда не проверял семейные финансы, слепо доверял. Три миллиона двести тысяч на последней. Не богатство, но хватит для начала.

Квартира куплена в браке, но оформлена на меня. Уже продана.

Документы — все собрано, упаковано. Лежат в сейфе у Ленки, единственного человека, кому доверяю. Паспорт, свидетельство о рождении Маши, дипломы, медкарты, страховки. Фотографии.

Допиваю кофе. Горечь липнет к небу, оставляет металлический привкус. За окном светает — мутное, неохотное утро. Город просыпается со скрипом — загораются окна в домах напротив, во дворе заводят машины.

Звонок в дверь резкий, неожиданный. Вздрагиваю, едва не роняю чашку. Курьер — заказывала вчера с доставкой к семи. Открываю, принимаю охапку воздушных шаров — золотые, серебряные, перламутровые, с блестящей цифрой 18. Гелий внутри заставляет их рваться вверх, приходится крепко держать связку лент.

Расставляю шары по гостиной, привязываю к спинкам стульев, к ручкам шкафов. Торт достаю из коробки — трехъярусный шедевр с марципановыми розами и темным шоколадным ганашем. Кондитер постаралась — каждый лепесток проработан до мельчайших прожилок. Ставлю на стол, рядом кладу коробку с подарком.

— Мам! — Машка сонно открывает двери своей комнаты. — Ты чего так рано тут шауршишь? — протирает глаза и только после этого замечает праздник вокруг.

— Сюрприз, — шепчу.

Маша влетает вихрем — босиком, в любимой пижаме с мультяшными котами. Волосы спутаны в невероятный клубок, на левой щеке отпечаток подушки — красная рельефная полоса через всю скулу. Глаза еще сонные, но уже загораются при виде украшенной комнаты.

— С днем рождения, солнышко мое.

Встаю, обнимаю дочь. За последний год она вытянулась выше меня — приходится привставать на цыпочки, чтобы поцеловать в макушку. От нее пахнет сном — теплом, ванильным шампунем, чем-то неуловимо родным. Мой ребенок. Моя уже взрослая девочка.

— Восемнадцать, мам! — она кружится среди шаров, смеется. — Я официально взрослая! Могу голосовать! И водить машину! И выходить замуж без вашего разрешения!

Смех звенит хрустальными колокольчиками. Если бы ты знала, думаю, сглатывая внезапный ком в горле. Если бы знала, как я считала дни до этого момента. Не только чтобы отпраздновать твое совершеннолетие. Чтобы, наконец, перестать врать себе, что остаюсь в этом аду "ради ребенка".

— Иди сюда, именинница.

Веду её к столу. Глаза Маши округляются при виде торта.

— Мама, это же искусство! Как такое есть вообще можно?

— Нужно. Давай, свечи.

Достаю из ящика упаковку тонких свечей, втыкаю в крем. Восемнадцать огоньков вспыхивают от спички, колышутся на сквозняке. Тени пляшут по стенам, по лицу дочери.

— Загадывай желание!

Маша зажмуривается, морщит лоб. Губы беззвучно шевелятся — формулирует желание. В этот момент так похожа на Ивана, что сердце пропускает удар. Те же вертикальные складки между бровями, тот же прикушенный в сосредоточении уголок рта.

Нет. Не сейчас. Не думать.

Она набирает воздух и выдыхает. Все свечи гаснут разом, дым поднимается к потолку сизой спиралью.

— Загадала?

— Ага. Но это секрет!

Тянусь за ножом, чтобы отрезать первый кусок, но Маша откусывает, не дожидаясь вилки. Крем размазывается по губам, подбородку, даже на кончике носа.

— Божественно! Папа еще спит? — спрашивает с набитым ртом.

Киваю. Не хочу говорить о нем. Не в это утро.

— ПАПА-А-А-А! — орет Маша на всю квартиру. — Вставай немедленно!

Тишина. Потом шарканье — медленное, неохотное. Иван появляется в дверном проеме. Волосы торчат во все стороны, глаза припухшие, на щеке след от подушки — почти как у дочери. В руках — охапка алых роз, минимум полсотни.

— С днем рождения, моя принцесса.

Маша взвизгивает, бросается к нему на шею. Он подхватывает её, кружит — осторожно, она уже не малышка. Розы сыплются на пол, алые лепестки усеивают паркет.

— Пап, я теперь взрослая!

— Знаю, малыш. Но для меня всегда будешь маленькой девочкой.

Ставит её на пол, целует в лоб. Потом его взгляд находит меня.

— Секунду.

Уходит, возвращается с точно таким же букетом. Протягивает мне, глядя в глаза.

— Спасибо. За дочь. За все.