"Можешь приехать ко мне? Сейчас."

Отправляю и тут же жалею. Что я делаю? Зачем? Но ответ приходит мгновенно: "Буду через полчаса."

Вскакиваю с дивана. Полчаса! Нужно одеться, причесаться, навести хоть какой-то порядок...

Останавливаюсь посреди комнаты. Нет. Никаких платьев, никакого макияжа. Это не свидание.

Всё же переодеваюсь в джинсы и мягкий кашемировый свитер. Босиком иду на кухню, ставлю чайник. Пока руки заняты делом, можно хоть немного не думать. Достаю чашки, пирог, варенье… А потом останавливаюсь и убираю обратно. Чая и угощений не будет. Он не останется так надолго.

Звонок в дверь раздаётся ровно через тридцать две минуты. Я знаю, потому что считала каждую.

Иду открывать. Рука на дверной ручке. Можно ещё передумать. Сказать через дверь, что ошиблась. Что...

Открываю.

На пороге стоит Иван — взъерошенный, с горящими глазами. Джинсы, чёрная водолазка, кожаная куртка нараспашку. В руках у него коробка, перевязанная атласной лентой цвета молодой травы.

— Привет, — говорит он, и от звука его голоса по спине пробегают мурашки. Голос чуть хриплый, волнующийся.

— Привет, — эхом отзываюсь я. — Проходи.

— Я принёс... — протягивает коробку, и его рука слегка дрожит. — Это для нас. То есть, я хотел сказать...

Беру коробку, чувствуя её приятную тяжесть. Атласная лента прохладная и гладкая под пальцами. Развязываю — пальцы непослушные, словно чужие.

Внутри старинные песочные часы в деревянном корпусе. Красивые, изящные, с золотистым песком, который мерцает в свете торшера, словно крупицы солнца.

Сердце сжимается. Нет. Только не это.

— Помнишь? — спрашивает он тихо. — Мы видели такие в антикварном магазине в Праге. Ты тогда сказала, что время — это единственное, что нельзя вернуть назад.

Помню. Конечно, помню. Каждую деталь того дня. Узкие улочки, мощёные камнем. Запах свежей выпечки из маленьких кафе. Уличные музыканты. Наши переплетённые пальцы. Его смех, когда голубь украл у него кусок трдельника. Моё платье в мелкий цветочек. Счастье, такое простое и абсолютное.

Горло сжимается, и я делаю глубокий вдох, чтобы не дать слезам пролиться. В носу защипало предательски.

— Уля, я хочу объяснить... — начинает, делая шаг ко мне.

— Не надо, — останавливаю его жестом. Мой голос звучит спокойнее, чем я ожидала. Годы практики работают на меня. Улыбаться, когда больно, говорить ровно, когда хочется кричать. — Всё в прошлом, Вань. Мне больше не важно, как и что было.

Он замирает, и в его глазах мелькает растерянность. Боль. Надежда?

Ставлю песочные часы на журнальный столик, наблюдая, как первые песчинки начинают свой неторопливый путь вниз. Такие крошечные, а каждая — момент времени. Момент, который уже не вернуть.

— Я позвала тебя сегодня не для того, чтобы что-то возвращать, — продолжаю, усаживаясь на диван.

Жестом приглашаю его сесть в кресло напротив. На безопасном расстоянии. Не доверяю себе, если он будет слишком близко.

— Я хочу отпустить. Хочу помнить только хорошее.

Его лицо меняется, словно я ударила его. Челюсть напрягается, кадык дёргается — он сглатывает.

— Я хочу двигаться вперёд, — мои руки сжимают край диванной подушки, ища опору. Бархат мягкий под пальцами, но я вцепляюсь в него, как в спасательный круг. — И чтобы ты отпустил наше прошлое.

— Нет, — он вскакивает, и кресло жалобно скрипит. — Уль, нет, я не...

— Я буду всегда с теплотой вспоминать нас, — перебиваю его. В груди разливается странное спокойствие, будто я, наконец, нашла нужные слова. Те самые, которые искала все эти недели. — Всё хорошее — оно же останется. В памяти. В сердце. Но только там.

Он проводит рукой по волосам — жест, который я помню так хорошо. Всегда так делает, когда нервничает. Делает шаг ко мне, потом обратно. Мечется, как зверь в клетке.

— Уль, будущее тоже возможно, — говорит он почти умоляюще.

Смотрю на песочные часы. Песок сыплется неумолимо, песчинка за песчинкой. Время не остановить, не повернуть вспять. Можно только принять.

— Да, — киваю я. — Именно этого я и хочу. Чтобы будущее было возможно.

Он замирает, и на мгновение в его глазах загорается надежда. Такая яркая, что мне больно смотреть.

— Но только у каждого своё.

Тишина, которая повисает между нами, кажется осязаемой. Густая, как мёд. Горькая, как полынь. За окном проезжает машина, фары на миг освещают комнату призрачным светом.

Иван медленно опускается обратно в кресло. Его плечи поникли, и мне больно видеть его таким. Но эта боль — уже не та острая, раздирающая, что была раньше. Это боль прощания, расставания. Боль, которая означает, что я смогу жить дальше.

— Я понимаю, — говорит он наконец, и его голос звучит глухо. — Просто хочу, чтобы ты знала. Я никогда не изменял тебе.

Поднимаю на него взгляд. Он смотрит прямо, не отводя глаз. В полумраке комнаты его лицо кажется старше, изможденнее. Новые морщинки в уголках глаз, тени под ними.

— С Ритой... — он замолкает, ищет слова. — Я почти не общался с ней все эти годы. Клянусь. Только когда нужно было что-то решить насчёт девочек. Денег она никогда не брала. Никакие алименты её не интересовали. Она просто хотела, чтобы я был в жизни девочек. И чтобы это никак не повлияло на мою семью. Вышло только всё через задницу.

Киваю. Понимаю. Конечно, понимаю. Именно поэтому так больно. Молчу, даю ему говорить. Может, ему это нужно больше, чем мне.

— Дочери так и зовут меня по имени, а не папой. Тебя и Машку я тоже потерял…

В горле встаёт ком. Не от ревности — что удивительно. От жалости. К нему, к девочкам, ко всей этой запутанной ситуации.

Встаю, подхожу к окну. Мой силуэт в стекле кажется призрачным, полупрозрачным.

— Хватит, — поворачиваюсь к нему. — Не нужно, Вань. Я верю тебе.

Он смотрит с недоумением.

— Но тогда почему...

— Потому что дело не в измене. Дело в том, что ты осознанно отрезал от меня часть своей жизни. Скрыл прошлое, которое никуда не денется. А я... я не могу быть частью этого. Не хочу соревноваться с призраками. Не хочу чувствовать себя чужой в твоей жизни.

— Ты никогда не была чужой, — он встаёт, делает шаг ко мне. — Ты самое настоящее, что у меня было. Единственное.

— Было, — повторяю я. — Именно. Было.

Песочные часы на столе почти опустели. Последние песчинки медленно просачиваются в нижнюю колбу. Время вышло.

— Спасибо за подарок, — говорю, возвращаясь к дивану. — Он красивый. Я буду его беречь.

Он тоже чувствует, что наше время подошло к концу. Медленно идёт к двери. У порога оборачивается:

— Уля... Ты будешь счастлива? Обещаешь?

Смотрю на него долго. На мужчину, которого любила. Люблю. Буду любить ещё долго. Но любовь — это не всегда быть вместе. Иногда любовь — это отпустить. Иногда счастье возможно только врозь. Жаль, что я поняла это только сейчас.

— Обещаю постараться, — отвечаю честно.

— Я тоже. Постараюсь.

Щелчок замка. Тишина.

Стою посреди комнаты, слушаю, как удаляются его шаги по лестнице. Потом подхожу к песочным часам, переворачиваю их.

Время начинает свой бег заново. Золотистый песок сыплется вниз, отмеряя секунды, минуты, часы новой жизни.

Сажусь на диван, укутываюсь в плед. На душе удивительно легко — будто я сбросила тяжёлый рюкзак после долгого пути. Больно? Да. Но это чистая боль, без примеси обиды, злости, разочарования. Это боль выздоровления, которая означает, что самое страшное наконец уже позади.

Беру телефон. Сообщение от Андрея: "Спасибо за вечер. Сладких снов."

Нажимаю кнопку “Ответить”…

Май выдался на удивление тёплым в этом году. Солнце льётся через панорамные окна нашей квартиры на Октябрьской, заливая гостиную медовым светом. Пылинки танцуют в золотистых лучах, как крошечные балерины. Я стою у плиты, помешиваю ризотто с грибами и трюфельным маслом. С капелькой белого вина и щепоткой пармезана.