Открываю окно. Воздух врывается в комнату, принося запах мокрой листвы и далекого дыма — где-то жгут костры.

— Уля? — его голос из прихожей. — Ты дома?

— В спальне, — отвечаю ровно.

Шаги по коридору. Грузные, усталые. Раньше он ходил легко, пружинисто. Авария сломала не только ребра.

Появляется в дверях. Лицо серое, глаза красные. Опять выворачивал душу у терапевта.

— Как сеанс? — спрашиваю, продолжая расчесывать волосы.

— Нормально, — садится на край кровати. Матрас прогибается. — Доктор говорит, прогресс есть.

Ложь. Никакого прогресса нет. Но я киваю участливо:

— Это хорошо. Ужинать будешь?

— Нет, не голоден. Лягу пораньше.

Смотрю, как он раздевается. Движения замедленные, осторожные — ребра все еще болят. Рубашка летит на стул, брюки туда же. Когда он стал таким неряшливым?

А может, всегда был. Просто я смотрела сквозь розовые очки.

Ложится, отворачивается к стене. Через минуту дыхание выравнивается. Спит. Или притворяется — с ним теперь не разберешь.

Сижу в темноте, слушаю его дыхание. В голове крутится единственная мысль: шесть лет. Я выдержу это время. Ради Маши выдержу все.

А потом посмотрим, кто кого.

Улыбаюсь.

Игра началась.

Смотрю, как Иван делает утреннюю зарядку на балконе. Солнце золотит его плечи, подсвечивает седину в висках. Приседания, отжимания, планка — методично, сосредоточенно. Как будто физическая боль способна заглушить душевную.

Стою у окна с чашкой остывшего кофе, наблюдаю. Четыре месяца назад он едва мог встать с кровати. Теперь бегает по утрам, ходит в зал, даже записался на плавание. Коллеги говорят — не узнать человека. Улыбается, шутит, взял два новых проекта.

А я? Я медленно превращаюсь в его тень. В идеальную жену-призрак, которая готовит его любимые блюда, гладит рубашки, встречает улыбкой у порога. Внутри меня — выжженная пустыня, но никто не должен знать. Особенно он.

— Уля, я в душ! — кричит с балкона.

Киваю, хотя он не видит. Слышу, как хлопает балконная дверь, шаги по паркету, шум воды в ванной. Раньше я бы присоединилась. Теперь... Теперь между нами невидимая стена изо лжи и антидепрессантов, убивших в нем всякое желание.

Последний раз он прикасался ко мне в октябре. Робко, неуверенно, будто впервые. Я лежала как бревно, уставившись в потолок, пока он неловко целовал мою шею. Ничего не вышло — таблетки сделали свое дело. С тех пор мы спим как соседи по койке в больничной палате.

Мою чашку. Вода обжигает руки — специально делаю погорячее. Хоть что-то, что заставляет чувствовать. Пена скользит по фарфору, пальцы механически трут невидимые пятна.

Телефон вибрирует. Сообщение от мамы: "Когда привезете Машеньку? Соскучилась по внучке". Отвечаю коротко: "В субботу". Не пишу, что рада отправить дочь к бабушке. Что дома становится невыносимо играть счастливую семью перед ребенком.

После душа Иван одевается. Светлая рубашка, темные брюки, галстук в мелкую полоску. Встаю на цыпочки, поправляю узел. Рефлексы прорываются, и я забываясь, даже хочу его поцеловать, но…

— Красавец, — говорю, и улыбка получается почти искренней.

Он целует меня в лоб — братский, невинный поцелуй.

— Сегодня буду поздно. Квартальный отчет.

— Хорошо. Ужин в холодильнике.

Дежурный диалог супругов, проживших вместе много лет. Только мы оба знаем, что это спектакль. Он — потому что несет груз вины за аварию. Я — потому что знаю о второй жизни, которую он так тщательно скрывал.

После его ухода включаю приложение слежения. Точка движется по привычному маршруту — дом-офис. Последние месяцы никаких отклонений. Никаких звонков с незнакомых номеров. Будто ТА ЖИЗНЬ испарилась. Или... или бросил её после аварии? Решил начать с чистого листа?

Мысль жалит как оса. Если он бросил любовницу ради семьи, то что делаю я? Храню злобу на раскаявшегося человека? Планирую месть тому, кто и так наказан судьбой?

Нет. Не могу простить. Предательство — это предательство, даже завернутое в целлофан раскаяния.

Убираю квартиру с остервенением — тру полы до блеска, выдраиваю ванну, перестирываю шторы. Физический труд немного глушит боль. К вечеру валюсь с ног, но в доме идеальная чистота. Как и во всей моей показной жизни — снаружи блеск, внутри гниль.

Недели текут одинаково. Иван восстанавливается, я разрушаюсь. Он набирает сброшенный вес, я таю на глазах. Он возвращается к жизни, я ухожу в себя все глубже.

В декабре приходят морозы. Минус двадцать пять, окна покрываются узорами, дыхание превращается в пар. Маша радуется первому снегу, лепит снеговиков во дворе. Мы с Иваном стоим у окна, наблюдаем. Он обнимает меня за плечи — по-дружески, без намека на близость.

На Новый год традиционно собираемся у моих родителей. Иван помогает отцу с гирляндами, шутит с тещей, играет с Машей в настольные игры. Идеальный зять, примерный отец.

— Ты какая-то бледная, — мама присаживается рядом, щупает мой лоб. — Не заболела?

— Устала просто. Конец года, сама знаешь.

Она смотрит внимательно, но не настаивает. В нашей семье не принято копаться в чужих проблемах.

Тридцатого декабря Иван уезжает в командировку. Питер, важный клиент, никак не подписывают договор. Обычная история, если бы не одно "но" — в новогоднюю ночь трассы закрывают из-за снежного бурана.

— Прости, солнце, — его голос в трубке приглушенный, на фоне слышно голоса. — Застрял тут до завтра минимум.

— Ничего страшного, — говорю спокойно, глядя на экран телефона с геолокацией.

Точка находится не в Питере. Даже не в отеле. Частный дом в Подмосковье.

— Встретишь в гостинице?

— Да, конечно. Тут... тут корпоратив небольшой у клиентов. Посижу часок и в номер.

Ложь льется так естественно, что я почти восхищаюсь. Годы практики.

— Хорошо. Не пей много.

— Не буду. Поцелуй Машку. Люблю вас.

Три слова, от которых меня выворачивает. Отключаюсь, не попрощавшись.

Новый год встречаем вчетвером с родителями. Маша загадывает желание, зажмурившись. Интересно, о чем просит? О кукле? О поездке в Диснейленд? Или о том, чтобы папа с мамой снова улыбались друг другу?

Фейерверки за окном озаряют небо разноцветными вспышками. Шампанское щиплет нос пузырьками. Мама обнимает папу, они чокаются бокалами, смотрят друг на друга теплотой.

А я стою у окна и думаю о муже, встречающем Новый год в чужой постели. Интересно, они тоже пьют шампанское? Загадывают желания? Смеется ли она над его шутками? Целует ли его в полночь?

Грудь сдавливает так, что не продохнуть. Выскальзываю на балкон. Мороз кусает щеки, ветер задувает под платье. Стою, вцепившись в перила, и вою в себя. Тихо, чтобы не услышали.

Он возвращается только второго января.

Зима тянется бесконечно. Январь, февраль, март — серые, одинаковые дни.

Играю роль все лучше. Улыбаюсь, готовлю, поддерживаю беседы о погоде и работе. Иван расцветает — к весне окончательно слезает с антидепрессантов, возвращается аппетит, начинает поглядывать на меня с робким интересом.

Я же увядаю. Зеркало показывает изможденное лицо, острые скулы, провалившиеся глаза. "Похудела", — одобрительно говорят подруги. Если бы знали, какой ценой.

В апреле не выдерживаю.

Иван уезжает на выставку в Сочи — на этот раз правда. Маша на каникулах у бабушки. Я одна в пустой квартире с призраками прошлого.

Достаю из шкафа старую папку — туда складывала все "улики". Скрины геолокации. Адрес того дома. Фото той женщины из соцсетей. Профиль закрытый, но аватарку разглядеть можно.

Решение приходит спонтанно. Одеваюсь — джинсы, кроссовки, невзрачная куртка. Беру машину, еду по навигатору. Час по пробкам. Особняки за высокими заборами, камеры на каждом столбе, охрана на въездах.

Нужный дом — белый, двухэтажный, с эркерами и мансардой. Паркуюсь неподалеку.

Жду.