– Я не воровал, – теряя спокойствие, ответил я, – я выходил из аптеки не последним, там оставался осужденный Сытник, а я отнес ведомость начмеду.

– Не отпирайтесь, осужденный Глухов. – Затем опер повернулся к контролерам: – Осужденного Глухова ко мне в кабинет, это я заберу как вещественные доказательства. – Он схватил сверток и снова завернул лекарства в газету.

Светлана не теряла выдержки.

– А Сытника вы не возьмете с собой? – спросила она.

– А его зачем?

– Он был последний в аптеке и мог подбросить эти лекарства Глухову.

– Это все домыслы, Светлана Алексеевна, Сытник работает в медчасти три года, и ни разу не было случая воровства с его стороны. Я жду вас тоже у себя в кабинете. Через час.

Он ушел, а меня повели следом.

– Сытник, морда холопская, я тебе устрою хорошую жизнь, – я выразительно посмотрел на ухмыляющегося санитара.

После ухода старшего лейтенанта Глухова под конвоем контролеров, Светлана Алексеевна резко повернулась в сторону ухмыляющегося Сытника.

– Миша, это ты подложил таблетки Глухову?

– Ну что вы, Светлана Алексеевна, – замотал головой осужденный, – я не делал этого, это он сам, видимо… видимо, когда я в туалет выходил. Зря вы ему доверяете.

– Миша, – голос начмеда был так холоден, и от него повеяло такой ледяной стужей, что по коже Михаила Сытника побежали мурашки. С его лица смыло ухмылку, подбородок предательски задрожал. – Я могу устроить тебе продление срока, это просто сделать: исчезнет ампула лекарства, что хранится в сейфе, и ее найдут у тебя. Я сделаю все, чтобы тебе добавили срок, и ты вылетишь отсюда, как пробка из бутылки, а на производстве тебя, как стукача, прибьют. – Голос женщины звучал нейтрально и спокойно, словно она говорила о вчерашних новостях, но от этого осужденному стало особенно страшно.

– Не губите, Светлана Алексеевна. – Он упал на колени и пополз к начмеду. – Меня старлей заставил, этот опер взъелся на Глухова и велел мне его подставить.

– Вот как? Я поняла. Встань и иди в ординаторскую, я потом решу, что с тобой сделать.

Светлана Алексеевна решительно направилась в свой кабинет, ее шаги эхом разносились по коридору. Она знала, что ей предстоит непростой разговор, и от этого ее сердце сжималось. Она набрала внутренний номер начальника колонии, но вместо знакомого голоса услышала лишь длинные гудки. Светлана Алексеевна нахмурилась, чувствуя, как напряжение внутри нее растет.

Начальник оперчасти, заместитель по безопасности майор Штильман, находился в отпуске по семейным обстоятельствам. Его жену, хрупкую женщину, сразил страшный диагноз – рак. Светлана Алексеевна знала, что в этой ситуации ей придется обратиться выше по служебной лестнице, к тем, кто мог принять важные решения.

Она набрала следующий номер, ее пальцы дрожали. На другом конце провода раздался усталый, но твердый голос. Светлана Алексеевна изложила свою просьбу, стараясь говорить как можно более убедительно. Она знала, что от этого разговора зависит многое, и ей было важно, чтобы ее услышали.

Замполит был человеком с принципами и все эти оперативные штучки недолюбливал. Он выслушал и ответил:

– Я вас понял, Светлана Алексеевна. Когда начальник колонии вернется с совещания из городского комитета партии, я с ним поговорю. Все равно он будет Глухову подписывать постановление на арест в штрафной изолятор. Больше ему ничего вменить не смогут.

Меня провели до кабинета оперативников, их там обычно сидело трое, но сейчас никого не было.

– Товарищ прапорщик, подождите за дверью, – распорядился старлей и сел за свой стол. – Ну что, Глухов, доигрался? – рассматривая меня, глумливо спросил он и ухмыльнулся. – Понял, с кем связался?

– Понял, – ответил я. – Я таких, как вы, много видел, сам охранял колонии. Понимаю, что вы хотите.

– Ну, если понимаешь, то давай договоримся: я говорю, ты исполняешь. Мне надо, чтобы ты сознался в том, что тебя резали заключенные из службы внутреннего порядка.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что сам себя резал.

– Врешь, скотина, – опер подался вперед, потом встал, обошел меня и резко ударил кулаком в живот. Но тут он оплошал. Дочка поставила блок, и он напоролся на «каменную стену». Не ожидав такого, он вложил всю силу в удар. Кости пальцев хрустнули, и он, закричав, запрыгал на месте. Тряся рукой, прошел к своему столу. – Запомни, тварь, – морщась от боли, прошипел он. – Я тебя сгною в ШИЗО. Ты подохнешь там, если не расскажешь все как было. Я тебе не спущу, во-от, твою мать за ногу, самодеятельность твою прикрою, кровью умоешься, тварь. Конвой! – крикнул он. – Осужденного в ШИЗО.

Прапор потоптался и произнес:

– Извиняюсь, Андрей Сергеевич, нужно на него приказ составить за подписью начальника колонии…

– Будет вам приказ, когда он вернется, а сейчас в камеру его, в одиночку, в третью. Пусть посидит, подумает на досуге.

Не успел начальник колонии переступить порог своего кабинета, как вошла секретарь Маша. Невзрачная, угловатая, но покорная как теленок девушка.

– Евгений Маркович, к вам просится на прием майор Герасимов.

– Пусть войдет, – буркнул полковник и сел за стол, налил из графина стакан воды и почти залпом выпил, вытер лоб платком и посмотрел на вошедшего. – Что у тебя, Петр Николаевич? Давай только недолго, я устал и хочу домой пораньше уйти.

– Оперчасть арестовала осужденного Глухова и хочет поместить в штрафной изолятор…

– И что? Я должен за них делать их работу? Кто такой Глухов?

– Это тот, кто резал себя, и было по нему следствие.

– Ах этот, Глухов, – опустил голову полковник, – и что он натворил?

– Ничего, его подставили, чтобы, сами понимаете…

– Что я должен понимать? Петя, ты говори толком, почему я должен заниматься проблемами какого-то осужденного?

– Заместитель начальника оперчасти решил нагнуть Глухова и отправить его в механический цех на тяжелые работы. А тот может сказать, что его хотели убить…

– И что, Сергеев не знает всех обстоятельств дела?

– Знает, но, видимо, хочет подсидеть своего начальника. Пока того нет.

– Вот жук! – воскликнул полковник. – Что совершил Глухов?

– Ему вменяется кража лекарств.

– Запрещенка?

– Нет, лишь таблетки от головной боли, аспирин и лекарство от кашля.

Полковник нахмурился, его брови сошлись на переносице, выдавая удивление и подозрение.

– Зачем они ему? – спросил он, голос его был недовольным и усталым, видно было, что он не хотел решать возникший вопрос с осужденным. – И как случилось, что он оказался допущен до лекарств? Что говорит начмед?

– Он не брал их. Таблетки ему подложил санитар Сытник по приказу Сергеева. Он уже сознался начмеду.

– М-да-а. Дела, – недовольно протянул полковник. – И что ты прикажешь делать, отпустить Глухова? Упадет авторитет оперчасти, зэки подумают, что они могут ставить свои условия, беды не оберемся. Посадить Глухова? Тот станет говорить, что его преследует оперчасть и хотят убить снова… И снова следствие… Ладно, я разберусь, иди. – Полковник нажал кнопку селектора: – Маша, вызови ко мне Сергеева.

– Он уже ждет в приемной, Евгений Маркович.

– Пусть войдет. А ты, Петр Николаевич, останься, Глухов и у тебя работает в клубе.

С улыбкой на лице вошел старший лейтенант с постановлением о помещении осужденного в штрафной изолятор. Левая рука опухла, и он периодически морщился.

– Садись, старлей, – небрежно бросил полковник. – Что у тебя с рукой?

– Ушиб…

– Ясно, лечись и будь осторожен. С чем пришел?

– Принес постановление, товарищ полковник. В ходе оперативных мероприятий, проведенных мной, была выявлена кража лекарств из аптеки медчасти. Украденное нашли у осужденного Глухова. Тот стал недавно санитаром. Прошу применить к нему меру наказания – помещение в ШИЗО на пять суток.

– Он сознался?

– Нет, отпирается. Говорит, это не его рук дело.