– Начмед прибыла, Евгений Маркович.

– Пусть войдет, и пока не беспокоить меня.

– Я поняла, Евгений Маркович, – голова секретаря исчезла. Дверь отворилась, и вошла Самыкина Светлана Алексеевна.

– Вызывали, товарищ полковник?

– Вызывал, Светлана Алексеевна, садитесь, есть разговор.

Он подождал, пока женщина в белом халате усядется, и спросил:

– Ну как там раненый Глухов?

– Нормально, выздоравливает, – ответила врач и пристально взглянула на начальника колонии. Тот завозился под ее взглядом.

– У вас с ним как? – спросил он. – Отношения нормальные?

– В каком смысле, товарищ полковник? – У женщины округлились глаза. – Он осужденный, я врач, я только лечу его.

Полковник поморщился:

– Я не в том смысле, Светлана. Давай говорить начистоту. Он вменяемый?

– Вполне, а что?

– Да то самое, что у нас работает следователь прокуратуры. Ты это должна была заметить.

– Да, он был в палате раненого, проводил допрос.

– Вот-вот. Я вот что хочу знать, Света, – полковник нагнулся над столом и тихо заговорил. – С ним можно договориться, чтобы он держался своей версии, что, мол, сам себя порезал, потому что… Что он говорит по поводу покушения на самоубийство?

– Кому?

– Ну, хотя бы следователю, ты же слышала? – Полковник прострелил взглядом врача.

– Слышала, – неохотно ответила она.

– Тогда просвети меня. Дело, сама понимаешь, тухлое, и многое может измениться в результате этого дела, смотря как его повернуть. Понимаешь?

Врач, подумав, кивнула.

– Ну, если кратко, – понизив голос, начала говорить врач, – осужденный Глухов сказал, что ему стало стыдно, что он предал родину, все от него отвернулись, и он, типа, понял, что жить больше незачем, и от отчаяния порезал себя сам.

– А что, от него в самом деле все отвернулись? – спросил полковник.

– Вроде да, родственники от него отказались, жена и сын не хотят его знать, и другие осужденные с ним не разговаривают…

– Вот как. Я так понимаю, что он что-то хочет?

– Он разговаривал с вашим замом по безопасности и просил, чтобы его оставили в лазарете санитаром. Ради этого он возьмет вину на себя и не доставит больше никому проблем…

– А что, есть основания считать, что его хотели убить? – приподнял бровь начальник колонии.

– Есть, Евгений Маркович, – шепотом произнесла врач. – Я докладывала вашему заму: в палату пробрался один осужденный из службы внутреннего порядка и угрожал ножом Глухову, но когда увидел меня, то сбежал, а нож бросил. Этот нож подобрал Глухов, и он ловко его спрятал. Я не нашла у него нож ни в его постели, ни под бинтами, волшебник прямо, да и только. На нем отпечатки пальцев того самого осужденного.

– Вот как? – ошарашенно переспросил полковник. – Ну и Кум! Удружил так удружил… – Полковник упер взгляд в стол и заставил себя успокоиться. Посмотрел на врача. – Светлана, я буду с тобой откровенен. Найди подход к Глухову, сообщи ему, что он останется в лазарете санитаром, я ему это обещаю, и никто его больше не тронет. Если получится, организую ему со временем выход по УДО. Но он должен держаться своей версии до конца. И еще его хотят подвергнуть психиатрической экспертизе. Понятно, что следователь хочет запугать Глухова навечно остаться среди сумасшедших. Пусть не поддается. Мы его оттуда вытащим… Сделаешь? – Полковник испытующе посмотрел на врача. – Иначе можно поменять место прописки. Я вместе с замом пойду шить рукавицы…

– Попробую, товарищ полковник.

– Вот, вот, попробуй и реши этот вопрос, Светлана. Я в долгу не останусь.

Светлана поднялась и вышла из кабинета начальника колонии. Глухов ей нравился, он был простой и в то же время непонятный, завораживающий. Ее тянуло к нему. Неведомая сила влечения к этому мужчине, похудевшему, с залысинами на лбу, тянула ее к нему неудержимо. Она боролась со своими чувствами, говоря себе, что он обыкновенный зек, каких сотни, предатель родины. И все равно ее чувства кричали и рвались навстречу его взгляду, ей даже хотелось верить, что он невиновен. «Что со мной происходит?» – спрашивала она себя. Вроде не девочка…

Она прошла в палату к Глухову, он полулежал на кровати и смотрел в потолок, подложив руку под голову.

– Чем занимаетесь, Глухов? – спросила она, взяла стул и присела рядом.

– Песню сочиняю, – ответил раненый.

– Песню? – удивилась Светлана. – Какую?

– Печальную.

– Почему печальную?

– А какую можно сочинять, сидя в колонии и лежа в лазарете? Только печальную.

– Да, и о чем же ваша песня, Глухов? – спросила Светлана. – Вот не знала, что у вас столько талантов.

– У меня их много, Светлана, и когда мы познакомимся поближе, вы о них узнаете.

– Не мечтайте, – улыбнувшись уголками губ, ответила врач. – Спойте мне песню. Как она называется?

– «Печаль-тоска». А спеть могу, это я люблю.

Больной поднял глаза к потолку и немного хрипловатым голосом запел:

Песня действительно была грустная и тронула тонкие струнки души врача. Она тоже ощущала груз печали за неудачное замужество, развод, отсутствие детей и одиночество. Она даже чуть не всплакнула.

– У вас, Глухов, приятный голос, и вы можете растрогать сердце. Но я пришла поговорить с вами по поводу вас. Меня вызвал к себе начальник колонии, он просил вам передать следующее. Вас оставят здесь, в лазарете. Я лично не против, вы мне кажетесь спокойным и адекватным человеком, не хотите выносить сор из избы…

Глухов улыбнулся и неожиданно положил ладонь на ее руку, которая лежала на коленях. Она не убрала свою руку и не скинула ее. Ей было приятно, врач лишь слегка покраснела.

– Вы во мне не разочаруетесь, Светлана Алексеевна, – проговорил он. Его лицо озарила мягкая улыбка, а врач опомнилась и осторожно убрала его руку со своей.

– Но это еще не все. Следователь хочет вас подвергнуть психиатрической экспертизе. Хочет запугать, что вы останетесь в психушке навсегда как опасный для общества элемент. Впрочем, имея связи, он это вполне может осуществить, но главврач лечебницы – мой старый знакомый, мы вместе работали в городской поликлинике, я с ним поговорю.

– Вот и хорошо.

Рука Глухова вновь легла ей на руку, и она уже не убирала ее – лишь, не имея сил сопротивляться, глянула на нее и затаила дыхание. А рука осужденного проскользнула между ее слегка расставленных колен и погладила внутреннюю часть бедра. Светлана задохнулась, она понимала, что происходит то, чего не должно происходить, но ее воля была подавлена вспыхнувшей страстью, и она прикрыла глаза. Рука нагло проползла дальше и коснулась трусиков, в этом месте сразу стало мокро. Светлана застонала и попыталась несильно сопротивляться, но ее неожиданно вместе со стулом придвинули к кровати, и другая рука обвила ее плечи и притянула к себе. Губы Глухова приникли к ее мгновенно высохшим губам, и она застонала, впилась в его губы своими, истомленными страстью, истосковавшимися по грубой мужской ласке. Его язык глубоко проник в ее рот. Она сдалась, отдаваясь его порыву. Но все же собрала остатки воли и с силой отстранилась.

– Дверь, – прохрипела она, – надо закрыть дверь. – Она поднялась, шатаясь, подошла к двери и решительно заперла ее на ключ изнутри. Развернулась и, расстегивая пуговицы халата, направилась к кровати раненого.