Мы рухнули на идеально белый, не испещрённый ни единой пылинкой пол. Над нами простиралось бесконечное чёрное небо, усеянное не звёздами, а мерцающими потоками данных.

Это был изолированный сектор МР, в чистейшей, стерильной симуляции, которую я обычно проектировал для калибровки самых опасных артефактов и заклинаний.

Здесь не было ни жизни, ни смерти, ни магии. Только код.

Курташин поднялся на ноги. Его развевающиеся одеяния из тени и света исчезли, оставив его в том самом залитом кровью кашемировом свитере. Он выглядел… обычным.

Смертным.

Он потряс головой — его глаза заметались по безупречной белизне вокруг, и в них впервые появилось нечто понятное, человеческое — растерянность.

— Нет… Нет-нет-нет, только не снова! — его голос, лишённый многоголосого эха, прозвучал хрипло и испуганно. Он поднял руку, пытаясь совершить привычный жест, но ничего не произошло. Ни лиловых всполохов, ни искажения пространства. Ничего.

Он щёлкнул пальцами — тишина. Теперь Курташин был отключён от свого источника, от города, от своей паствы.

Теперь барон был просто человеком.

Я медленно поднялся, чувствуя, как обугленные остатки напульсника жгут мясо в моей руке. Боль от ожога была острой и живой, но она лишь подпитывала холодную ярость, кипевшую внутри.

— Да, барон, да, — сказал я, и мой голос прозвучал оглушительно громко в абсолютной тишине этого места, — Это тюрьма. Построенная из твоих же инструментов. Здесь нет ничего, что ты мог бы переписать. Здесь нет ничего, кроме нас. И здесь ты никто!

Безупречная белизна симуляции давила на сознание, но для меня она была родным инструментом. Я мысленно вызвал интерфейс, и передо мной всплыли полупрозрачные панели с знакомыми до боли строчками кода МР.

Курташин, отчаянно пытавшийся найти хоть какую-то точку опоры в этом цифровом небытии, метнулся в сторону.

Я не стал его ловить — просто ввёл команду.

Пространство вокруг него сжалось, превратившись в идеальный, светящийся куб. Он оказался заперт в прочной клетке, стены которой состояли из чистой логики и запрещающих протоколов. Барон ударил по прозрачной стене кулаком — тишина поглотила звук.

— Ты пожалеешь! — его голос, лишённый эха, звучал слабо и неестественно в стерильной тишине, — Ты пожалеешь, пожиратель! Если ты думаешь, что один способен управлять тем, что стало моей сутью…

Я подошёл к кубу. Мои пальцы коснулись его сияющей поверхности, и она отозвалась лёгкой вибрацией. Я не стал тратить время на пытки или допрос. У меня был более прямой метод.

— Разглагольствуй сколько угодно. Это тебе не поможет… — тихо сказал я и погрузился в код.

Это не было похоже на обычное сканирование памяти. Это было сплетение обычно магии, технологии и моих навыков пожирателя.

Я вонзил своё сознание в разум Курташина, но вместо хаоса мыслей и образов я попал в… библиотеку! Упорядоченную, холодную, цифровую. Его воспоминания были не живыми картинками, а структурированными файлами, каталогизированными и разложенными по папкам.

Чужеродная сущность не просто захватила его — она систематизировала его прошлое, как архив!

Я принялся рыться в этом цифровом хаосе, продираясь сквозь логины и пароли его сознания. Искал следы сущности, причины, корень заразы. Но везде натыкался на стерильные, пустые протоколы. Ни имени, ни облика, ни цели. Лишь холодные, исполняемые команды и алгоритмы.

А затем я нашёл папку с меткой «Инициация»…

В ней не было эмоций, лишь сухие данные: геокоординаты, временные метки, списки. И одно слово, которое встречалось с пугающей регулярностью.

Урочище.

Все «Первые» — Курташин, Аня, другие, чьи имена мелькали в списках — побывали в разных Урочищах в определённый временной промежуток.

Это была не случайность — это был критерий отбора.

Я копнул глубже, и наткнулся на файлы с пометкой «Директива».

И холодный ужас, более пронзительный, чем любая магия, сковал моё сознание. Шадринск… Город был лишь масштабной репетицией. Тестовый полигон для отработки технологии «перепрошивки» и… чего-то иного, о чём информации найти никак не удавалось…

Однако я понял, что целью было нечто глобальное. В данных мелькали обрывки, намёки: «тотальная конвергенция», «замена онтологических основ», «чистый лист».

Это звучало как безумие, но в этом безумии была своя, чудовищная логика. «Они» — кем бы они ни были — готовились переписать реальность в масштабах, которые я не мог даже охватить. По всей видимости, Шадринск был лишь первой искрой в готовом вспыхнуть пожаре, который должен был спалить весь мир дотла.

А затем я нашёл его.

Свёрнутый, как древняя карта, файл. Он был защищён сложнее других, но моя воля, закалённая в тысячах битв, и магия пожирания, усиленная логикой МР, сломали шифр. Он развернулся перед моим внутренним взором.

Это была карта, схема. Участок Онежского урочища, с несколькими помеченными точками…

22 июня 2041 года. Москва.

Я стоял у панорамного окна, спиной к собравшимся, глядя на пронзительно-синее московское небо. Солнечный свет слепил глаза, привыкшие к багровым сумеркам Шадринского купола.

Где-то там, внизу, кипела жизнь огромного мегаполиса, часть жителей которого не подозревала, что чума уже, возможно, пустила свои щупальца в его стальные нервы и бетонные артерии…

— Стабилен. Следующего.

Голос Салтыкова, обычно бархатный и полный иронии, сейчас был холодным — даже ледяным.

Я обернулся.

Руслан Юсупов, глава Инквизиции, с лицом, высеченным из гранита, уже отходил от странного аппарата, напоминавшего гибрид стоматологического кресла и серверной стойки. Костяшки его пальцев побелели.

Теперь к креслу подходил представитель Тайной канцелярии — сухопарый мужчина с лицом бухгалтера и глазами палача.

Устройство тихо гудело. Похожий на корону обруч с десятком тонких игл-сенсоров опускался на голову проверяемого. На экране позади него плясали струйки кода, сливаясь в зелёную, успокаивающую надпись: «ЧИСТ»

Никто в этом кабинете не доверял никому. Ни старым союзам, ни многолетней лояльности. Чума, с которой мы столкнулись, не оставляла шансов на веру. Только на холодную, безжалостную проверку.

И слава Эфиру, что мы с Салтыковым разработали алгоритм, позволяющий определить «одержимых»! Проблема в том, что проверить требовалось всё двухсот пятидесяти миллионное население Империи…

Когда последний из присутствующих — тучный министр цифровых технологий с мокрыми от пота залысинами — был проверен, и с облегчением вытер платком лоб, в кабинете повисла тяжёлая пауза.

Её нарушил Юсупов. Его голос резанул воздух:

— Итак, подтверждено. Пока что в этой комнате заразы нет. Поздравляю, — В его словах не было ни капли радости, — Теперь о масштабах катастрофы. По данным, которые удалось восстановить после падения купола, в Шадринске было инфицировано или обращено не менее семидесяти трёх процентов населения.

Министр магической безопасности, женщина с жёстким, не прощающим слабостей лицом, тяжело сглотнула.

— Семьдесят три… Это геноцид, — прошептала она.

— Это не геноцид, Ирина Викторовна, — жёстко парировал Салтыков, устало потирая переносицу, — Это — апгрейд. По принудительной схеме. И мы не знаем, сколько таких «Шадринсков» уже зреет в теле Империи. Мы не знаем, кто из губернаторов, генералов или членов Государственного совета уже «перепрошит».

— Но проверить каждого… Это же… — министр цифровых технологий развёл руками, словно пытаясь обнять необъятное, — Это технически невозможно! Население Империи — двести пятьдесят пять миллионов! Даже с нашими общими ресурсами это займёт месяцы!

— У нас нет этого времени, Аркадий Семёнович, — в разговор вступил я, отойдя от окна. Мои шаги по глухому ковру были бесшумными. Все взгляды, колючие, полные смеси страха и подобострастия, устремились на меня. «Пожиратель». «Спаситель Москвы». «Еретик на коротком поводке»… — У нас, возможно, нет и недель. Каждый день промедления — это новый город, который может быть отрезан от мира и превращён в инкубатор. Или, что более вероятно, новый ключевой чиновник, который получит доступ к системам управления войсками, энергосетям, магическим инфраструктурам.